Поэма Кобыльи корабли и критика

   Сергей Александрович Есенин

поэма Кобыльи корабли

1

Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.

Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.

Слышите ль?  Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.

Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.

2

Поле, поле, кого ты зовешь?
Или снится мне сон веселый -
Синей конницей скачет рожь,
Обгоняя леса и села?

Нет, не рожь!  скачет по полю стужа,
Окна выбиты, настежь двери.
Даже солнце мерзнет, как лужа,
Которую напрудил мерин.

Кто это?  Русь моя, кто ты?  кто?
Чей черпак в снегов твоих накипь?
На дорогах голодным ртом
Сосут край зари собаки.

Им не нужно бежать в "туда" -
Здесь, с людьми бы теплей ужиться.
Бог ребенка волчице дал,
Человек съел дитя волчицы.

3

О, кого же, кого же петь
В этом бешеном зареве трупов?
Посмотрите:  у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа.

Вон он!  Вылез, глядит луной,
Не увидит ли помясистей кости.
Видно, в смех над самим собой
Пел я песнь о чудесной гостье.

Где же те?  где еще одиннадцать,
Что светильники сисек жгут?
Если хочешь, поэт, жениться,
Так женись на овце в хлеву.

Причащайся соломой и шерстью,
Тепли песней словесный воск.
Злой октябрь осыпает перстни
С коричневых рук берез.

4

Звери, звери, приидите ко мне
В чашки рук моих злобу выплакать!
Не пора ль перестать луне
В небесах облака лакать?

Сестры-суки и братья кобели,
Я, как вы, у людей в загоне.
Не нужны мне кобыл корабли
И паруса вороньи.

Если голод с разрушенных стен
Вцепится в мои волоса, -
Половину ноги моей сам съем,
Половину отдам вам высасывать.

Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень.

5

Буду петь, буду петь, буду петь!
Не обижу ни козы, ни зайца.
Если можно о чем скорбеть,
Значит, можно чему улыбаться.

Все мы яблоко радости носим,
И разбойный нам близок свист.
Срежет мудрый садовник осень
Головы моей желтый лист.

В сад зари лишь одна стезя,
Сгложет рощи октябрьский ветр.
Все познать, ничего не взять
Пришел в этот мир поэт.

Он пришел целовать коров,
Слушать сердцем овсяный хруст.
Глубже, глубже, серпы стихов!
Сыпь черемухой, солнце-куст!

Сентябрь 1919


С.И.Субботин, Научный сотрудник Отдела новейшей русской литературы, кандидат филологических наук Института мировой литературы имени А. М. Горького РАН. Один из авторов-составителей «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина»
 Критические замечания к поэме (в сокращении):

   В своей книге «Роман без вранья» А.Б.Мариенгоф вспоминал: «В те дни человек оказался крепче лошади. Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мертвыми тушами мостовые. Человек находил силу донести себя до конюшни и, если ничего не оставалось больше, как протянуть ноги, он делал это за каменной стеной и под железной крышей.
   Мы с Есениным шли по Мясницкой. Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот. Против Почтамта лежали две раздувшихся туши. Черная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами. На белой сидели две вороны и доклевывали глазной студень в пустых орбитах. Курносый „ирисник“ в коричневом котелке на белобрысой маленькой головенке швырнул в них камнем. Вороны отмахнулись черным крылом и отругнулись карканьем. Вторую тушу глодала собака. Протрусивший мимо на хлябеньких санках извозчик вытянул ее кнутом. Из дыры, над которой некогда был хвост, она вытащила длинную и узкую, как отточенный карандаш, морду. Глаза у пса были недовольные, а белая морда окровавлена до ушей. Словно в красной полумаске. Пес стал вкусно облизываться. Всю обратную дорогу мы прошли молча. <...>
Все это я рассказал для того, чтобы вы внимательнее перечли есенинские „Кобыльи корабли“ - замечательную поэму...»

   О поэтике образа в «Кобыльих кораблях» стали говорить прежде всего есенинские сотоварищи-имажинисты. В.Г.Шершеневич, назвав «самой характерной чертой» Есенина «строительство нового образа», писал: «Когда у тебя не хватает слова, ты находишь новое сравнение, ибо найти правильный образ значит создать вещь. Пришел ты и сказал: головы моей желтый лист (кн. «Кому я жму руку», <М., 1921>, с. 42).

   В книге «Львиный хлеб» М.А.Дьяконова читаем его суждения о рифмах поэмы Есенина:
И  груз «Кобыльих  кораблей» -
Обломки  рифм, хромые  стопы.
Не  с  Коловратовых  полей
В  твоем  венке  гелиотропы,-
Их  поливал  Мариенгоф
Кофейной  гущей  с  никотином...
   Есенин, подразумевая отклик М.А.Дьяконова, писал Иванову-Разумнику в мае 1921 года: «...я <...> отказался от всяких четких рифм и рифмую теперь слова только обрывочно, коряво, легкокасательно, но разносмысленно, вроде: <...> куда - дал и т.д. Так написан был отчасти „Октоих“ и полностью „Кобыльи корабли“». Приведя в том же письме строки 16 и 23 поэмы, Есенин называет их «образами двойного зрения», т.е. образами, которые в статье «Быт и искусство» (<1920>) он одновременно определил как «корабельные»
   Как видно, сам поэт считал определяющей чертой своего художественного образа его стереоскопичность. Вышеозначенные высказывания критики от такого понимания были далеки: в лучшем случае более или менее добросовестно описывалась какая-то одна грань образности поэзии Есенина. Так, по В.О.Перцову, «Есенин <...> открыт прямому действию сил природы <...>, у Есенина она предстает как органический космос, возрождающий первобытный культ животного мира, тотемизм. <...> Есенин мыслит животными...» (газ. «Новый путь», Рига, 1921, 3 июля, № 123). Нечто подобное писал в связи с «Кобыльими кораблями» и А.Н.Толстой (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 16).

   Конечно, современники поэта размышляли не только над образной структурой поэмы Есенина. Н.Н.Асеев, например, попытался описать, как рождались «Кобыльи корабли» из самой жизни - как поэта, так и общества: «Поэт был там. Ему виднее. В правдивости попыток отобразить искаженные гневом и болью черты мученического лика народа мы не сомневаемся <...>.
   Порой кажется, что все уже кончено. <...> Ибо слишком велика тяга взятого на себя подвига „не поднять камня <в> ближнего своего“, когда так близка утеха озлобления, отъединения от всего живого. И вот, не находя возможным войти в толпу жизни, „быть со всеми“, поэт все же не уходит в глубину индивидуального самосозерцания,- нет, он ищет выхода в более широкие просторы песенных исканий. „Буду петь, буду петь, буду петь“ - заклинает он самого себя <...>.
   Мудрость такого познания умиротворяет вспышки страстного отчаяния, огненными языками лижущего сердце поэта... Поэтому, как бы ни были устрашающи сами по себе стихи Есенина по своей странной мрачности, по своему почти апокалипсическому пафосу, боли, мы не боимся, а радуемся за поэта, сумевшего „неожиданно громко“ запеть среди подавленности и тишины великого искушения страны <...>. Запеть хотя бы хриплым голосом, голосом сведенной судорогой муки и страха, но сумевшим и в этом страхе и в этой муке выпеть самому себе существенный приговор истинного поэта:
Если можно о чем скорбеть -
Значит, можно чему улыбаться»

   (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16). С Н.Н.Асеевым, по существу, соглашался И.Г.Эренбург. Процитировав (неточно) предпоследнюю строфу поэмы, он писал далее: «Этим все оправдано, и видно, далеко средь голодных и угрюмых, средь ругающихся матерью и ползающих перед богачевским окладом на брюхе - идет Любовь голая, пустая, которой ничего не надо, Любовь, ожидаемая тщетно разумными хозяевами и приходящая только к самосжигателям и блаженным погорельцам» (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 18).

   Вульгарно-социологическая критика тоже сказала свое слово о «Кобыльих кораблях», пером Г.Ф.Устинова упростив и исказив смысл некоторых строк поэмы: "Очень характерно, что в начале октябрьской революции мелкобуржуазные поэты (тот же Есенин, Мариенгоф и др.) пели славу революции, потому что еще не понимали, кому и чему она угрожает. Но как только пролетариат победил крупную активную воинствующую буржуазию и положил на обе лопатки мелкую буржуазию деревни и города, эти поэты принесли ей свое меланхолическое раскаяние. Тот же Есенин одним из первых написал:
Видно, в смех над самим собой
Пел я песнь о чудесной гостье,
т.е. о революции. Позднее эта меланхолия сменилась мрачным пессимизмом. <...> Конечно, ни Есенина, ни Шершеневича, ни Мариенгофа нельзя назвать „белыми“ поэтами. Но их поэтическая школа, их творчество этого периода глубоко чуждо пролетариату» На другой день после гибели поэта (в статье «Сергей Есенин и его смерть») Г.Ф.Устинов, назвав «Кобыльи корабли» «самой неудачной» поэмой Есенина того времени, счел уместным подчеркнуть, что в ней автор «кричал большевикам:
Веслами отрубленных  рук
Вы  гребете в  страну  грядущего» («Красная газета», веч. вып., Л., 1925, 29 декабря, № 314).

   Звери, звери, приидите ко мне...- Парафраза из Библии («Идите, собирайтесь, все полевые звери, идите...» - Иер. XII, 9).
Сестры-суки и братья-кобели, / / Я, как вы, у людей в загоне / / <...> / / Лучше вместе издохнуть с вами...
Литературный критик И.П.Смирнов отмечал тематическую параллель между этими строками и строками Александра Добролюбова: «Я говорю им: мир, младшие братья мои, мир, братья-псы..» Публикуя 7 сентября 1919 года на страницах газеты «Звезда Вытегры» есенинскую поэму «Ус»  наряду со стихотворениями других поэтов, поэт Н.А.Клюев «обрамил» эту публикацию цитатами из упомянутой книги А.М.Добролюбова. Есенин, вероятно, держал в руках этот номер «Звезды Вытегры» Напомним, что Есенин писал «Кобыльи корабли» как раз в сентябре 1919 г.