КБШ 2. 8 Романтические истории. Зимняя сказка

<>  2.8.20 РОМАНТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ <> 

***  2.8.20.3 «Зимняя сказка» ***

«Это  пьеса  о  зле,  овладевшем душою человека, который разбил своё счастье и счастье тех, кого он больше всего любил»[252]. 

Речь идёт о короле Леонте, поведение и переживания которого так схожи с деверовскими.  С приходом зрелости де Вер осознал, сколько дров он наломал в юности, но переиграть судьбу уже было поздно.  Вечная заноза воспоминаний вонзалась в его сердце, а облегчение приносило только творчество. «Зимняя сказка» для де Вера была своего рода «Портретом Дориана Грея».  Портрет приобретал зловещие черты, а Дориан сохранял свою молодость и привлекательность. Создание правдивого портрета Леонта  облегчило душу де Вера.  Ошибки и пороки де Вера достались Леонту, а сам де Вер стал сдержанней, глубже, способней к сопереживанию и чище. 

Леонт был безумно несправедлив и жесток по отношению к своей жене, но тем не менее, мы ощущаем, что автор понимает Леонта, прощает ему его заблуждения и необузданность, а также сочувствует его душевным мукам.  Автор «Зимней сказки» сам прошёл через горнило леонтовских страстей, он – Леонт.  Неудивительно, что мысль о невинной и незаслуженно обвинённой девушке стала навязчивой идеей для писателя Шекспира (этот сюжетный элемент присутствует во многих его пьесах), ибо для него это своя родная неизлечимая боль, ком, пожизненно застрявший в его собственном горле.

В 1594 году была зарегистрирована анонимная пьеса «Времяпрепровождение зимних вечеров» (“A Wynters nightes pastime”), которую оксфордианцы считают ранней версией «Зимней сказки». В этот же период были опубликованы две длинные поэмы Шекспира («Венера и Адонис» и «Лукреция»), в которых было ощутимо влияние эротической лирики Овидия.  Влияние «Метаморфоз» Овидия чувствуется и в «Зимней сказке».  Ожившая статуя Гермионы – это вариация знаменитой истории Пигмалиона, влюбившегося в созданную им статую Галатеи, которая оживает по воле богов[253]. Припомним, что «Метаморфозы» Овидия перевёл на английский дядя Эдварда де Вера Артур Голдинг.

И в это же время завязываются и развиваются отношения Шекспира со Смуглой Леди Сонетов, Эмилией Бассано-Лэньер (по моему мнению), дочерью придворного музыканта королевы Елизаветы. Может быть, не случайно имя Эмилия проникает в пьесу Шекспира, этим именем автор называет фрейлину королевы Гермионы. 

Зарегистрированная ранняя пьеса не была напечатана, а зрелая версия пьесы под новым названием была опубликована только 1623 году в Первом фолио. Тем не менее пьеса ставилась и на придворной, и на публичной сценах гораздо ранее.  15 мая 1611 года пьесу видел в «Глобусе» доктор Саймон Форман, оставив об этом событии запись в своём дневнике.  Общепринятая датировка написания зрелой версии пьесы (на основании  стилевых,  версификационных и композиционных признаков) – 1610-1611 годы.  Оживить и отредактировать старую пьесу Эдварда де Вера могла, к примеру, Мэри Сидни-Герберт, графиня Пембрук.  Участие графини Пембрук, матери двух несравненных спонсоров Первого шекспировского фолио, Уильяма Пембрука и Филипа Монтгомери, или кого-то из её окружения косвенно подтверждается тем фактом, что эта пьеса оказалась «одной из наиболее тщательно отпечатанных пьес в Первом фолио, даже пунктуация была исключительно аккуратной»[254].  И как замечает Эдвард Фурлонг, цитируя Уайта:  «удивительно, что текст дошёл до нас в таком чистом виде». 

Главным организатором проекта создания Первого шекспировского фолио была графиня Пембрук.  Пьесы, над которыми работала она или одна из её любимых племянниц (Елизавета Ратленд, дочь обожаемого ею брата, Филипа Сидни, или Мэри Сидни-Рот, дочь другого любимого брата, Роберта Сидни) особо дороги графине Пембрук.  Подготовку фолио она начала с чистки и причёсывания текста именно этих пьес.  Неожиданная смерть оборвала её вдохновенный труд, а Бен Джонсон, нанятый сыновьями графини в качестве главного редактора, не проявил такого же рвения, как она.  Остальные пьесы вошли в фолио в «девственном» состоянии.

В пользу нового соавтора пьесы «Зимняя сказка» говорит и тот факт, по словам Эдварда Фурлонга, что «стиль пьесы представляет необычные осложнения, являясь более туманным, запутанным и озадачивающим, чем это свойственно другим работам Шекспира». 

Практически все шекспироведы  выделяют три последние романтические пьесы Шекспира «Цимбелин», «Зимняя сказка» и «Буря» – как единую группу пьес, заметно отличающихся от других произведений Шекспира.  Некоторые высказывают предположение, что эти пьесы были написаны вообще не Шекспиром, а кем-то другим.  Вот, например, высказывание по этому поводу специалиста по тайнам, мистификациям и фальсификациям, израильского литературоведа Зеева Бар-Селлы[255]: 

«Мне так представляется, что не все пьесы Шекспира – пьесы Шекспира.  Например, такие пьесы, как “Цимбелин”, “Зимняя сказка”, “Буря” – любой, прочитавший их, поймёт, что они ЧУДОВИЩНЫМ ОБРАЗОМ ОТЛИЧАЮТСЯ от всего того, что писал Шекспир до того.  Можно говорить об эволюции, но кого? А может быть, это просто разные люди?»

Эдвард Фурлонг высказал интересное предположение о том, что у «Зимней сказки» и «Бури» был не один автор, а несколько, подкрепляя свою мысль знаменитой цитатой из «Варфоломеевской ярмарки» Бена Джонсона (1614):

 «Это  ничего, что на ярмарке нет ни слуг-монстров [Джонсон имел в виду Калибана из «Бури»], ни всяких иных  кривляк [подразумеваются танцующие сатиры; IV, 4].  Автор  не желает искажать природу,  КАК  ТЕ, КОТОРЫЕ СОЗДАЛИ всякие  "Cказки" [имеется в виду «Зимняя сказка»],  "Бури"  и  прочие фиглярские поделки, кувыркаясь на все лады  перед  зрителями.  Но  если  у  вас  большая страсть к танцам и джигам, это хорошо. А если  кукольные  пьесы  кому-нибудь нравятся, так милости просим!»

Это высказывание говорит не только о том, насколько отрицательно Бен Джонсон относился к романтическим комедиям Шекспира последних лет, но и о том, что Джонсон говорит о создателях «Зимней сказки» и «Бури» во множественном числе.  Хотя, по мнению Фурлонга, более типичным для Джонсона было бы сказать «как тот, кто создал» или «как некто, создавший». Бен Джонсон прекрасно знал подлинного автора или авторов «Зимней сказки».  Вероятно, что он подсознательно предпочёл оборот во множественном числе, зная, что авторов было несколько.

Опять-таки, как я уже упоминала в главе о «Цимбелине», период 1609-1610 годов был связан с антифеминистическими настроениями Джонсона. Это даёт некоторое основание полагать, что авторами (или соавторами) презираемых Джонсоном «фиглярских поделок», а в том числе и «Зимней сказки», были женщины.

Главным источником сюжета «Зимней сказки» послужил прозаический роман Роберта Грина "Пандосто, или Торжество времени" (1588). Книга  была  переиздана  в  1607 году под названием  «Дораст  и Фавния».  Первая редакция романа Грина вдохновила Шекспира-Оксфорда, а вторая, возможно, вернула внимание к «Зимней сказке» и послужила  отправным толчком  неизвестным редакторам  (или их покровителям, заказавшим редактирование) для начала работы над пьесой.  Пандосто Грина у Шекспира превратился в Леонта, а Дораст и Фавния – во Флоризеля и Пердиту. Персонажи, подобные Автолику, Паулине и Антигону у Грина отсутствуют. 

Роберт Грин был выпускником Кембриджа и Оксфорда, как и Эдвард де Вер.  В 1580-е годы он входил в деверовский круг писателей, а в 1584 году посвятил Эдварду де Веру свой «Гвидониус».
            
Роман «Пандосто», послуживший источником для «Зимней сказки», в свою очередь, позаимствовал идею истории незаслуженно обвинённой и терпеливо сносящей испытания жены из легенды о терпеливой Гризельде, пересказанной Боккаччио и Чосером.  У де Вера был собственный Чосер, а Боккачио хранился в библиотеке лорда Бёрли.  Но самое интересное, что Вилфред Самонде, поэт и друг жены де Вера Анны Сесил, жертвы несправедливых обвинений со стороны мужа и его нежелания выслушать другую сторону, в 1588 году написал трогательную элегию на её смерть, называя её «терпеливой Гризельдой» [256]:

     «Скромна, как целомудренная Пенелопа,
     Она же –  терпеливая Гризельда,
     На такое терпение способны лишь немногие.
     Её христианское рвение – Всевышнему,
     Её почтительная служба – достойной Королеве,
     Её глубокое уважение – престарелому Отцу,
     Её верная любовь – её благородному Лорду,
     Её дружеское отношение – равным по рождению,
     Её готовность помочь – нуждающимся душам...»
                (Пер. И. Кант)

Когда де Вер писал «Зимнюю сказку», позади уже были и нелепое обвинение жены, и пятилетний разрыв отношений с ней, и примирение с «терпеливой Гризельдой», и понимание того, что он перед ней виноват, и её ранняя смерть.   К этому времени он уже признал своею отвергнутую прежде дочь Елизавету, а Анна Сесил родила ему ещё двух дочерей –  Бриджет и Сьюзен.

Другим источником «Зимней сказки» является пьеса «Парисмус, прославленный принц Богемии» (“Parismus, the Renowned Prince of Bohemia”), автор которой значится “E. Forde”.  Шекспироведы решили, что, вероятно, автором был малоизвестный (существовавший ли в действительности?) писатель Эммануэль Форд (Emmanual Forde).  Уильям Фэрина подметил сходство между подписью “E. Forde” и подписью Эдварда де Вера “E. Oxenforde” и высказал предположение, не является ли  “E. Forde” одним  из псевдонимов Эдварда Оксенфорда («Оксенфорд – один из вариантов написания слова «Оксфорд») [257]. 

Действие «Зимней сказки» происходит в Богемии и в Сицилии, и действие «Парисмуса» также –  в Богемии.  В обеих пьесах фигурирует богемский медведь (о котором  будет сказано позднее) и принц Богемии.  Король Богемии Поликсен из шекспировской пьесы напоминает, по мнению Уильяма Фэрины, Эдварда де Вера, которого можно было бы назвать «принцем Богемии в Лондоне», а образ жизни, который вёл де Вер, вполне можно было бы назвать “Bohemian” (богемный), произошедшим от слова “Bohemia”  («Богемия» или «богема»).   «Богемия», с одной стороны,  – это название королевства, расположенного на территориях нынешних  Чехии, Словении и Хорватии. «Богема» – обозначение среды художественной интеллигенции (актеров, музыкантов, художников, литераторов), ведущей беспорядочную и необеспеченную жизнь, а также образ жизни и быт таких людей.

И, конечно же, нельзя забыть один из любимых источников для Шекспира – творения Плутарха.  Французский перевод Плутарха де Вер приобрёл одновременно с покупкой Чосера.  Большинство имён героев «Зимней сказки» позаимствовано у Плутарха.

Один из подсюжетов шекспировской пьесы – много лет тому назад потерянный младенец.  Этот сюжет пришёл из греческих романтических романов:
из «Эфиопской истории» Гелиодоруса, переведенной на английский Томасом Ундердоуном в 1569 году, и из английского перевода Анджела Дэя «Дафниса и Хлои» Лонгуса (1587).  Оба, Ундердоун и Дэй, посвящали де Веру свои произведения, при этом Дэй был секретарём де Вера и посвятил ему своего «Английского секретаря» как раз за год до издания «Дафниса и Хлои».  Безусловно, де Вер не обошёл своим вниманием ни «Эфиопские истории», ни «Дафниса и Хлою».
Как и Леонт в «Зимней сказке», де Вер потерял своего маленького сына (в 1583 году), возможно, это было возмездием небес за его жестокое обращение с матерью ребёнка.  Боль от потери сына была спрятана глубоко в душе де Вера, так глубоко, что некоторым он показался бесчувственным.  Однако она прорывается в произведениях Оксфорда-Шекспира то в одном месте, то в другом.  Маленький мальчик – настолько значительный персонаж, что его устами объясняется название пьесы «Зимняя сказка», когда Мамиллий говорит своей матери: «Зиме подходит грустная сказка» (II,1).

Во втором браке де Вер был более счастлив, чем в первом, и куда более счастливой была его вторая жена Елизавета Трентам, которая родила де Веру сына и наследника Генри де Вера в 1593 году.  Мальчик жил и рос в одном доме с де Вером и, как считают оксфордианцы, послужил моделью для создания образа принца Мамиллия[258].  А Елизавета Вер (старшая дочь де Вера от Анны Сесил) – потерянная по собственной воле её отца и вновь приобретённая дочь – стала прообразом утраченной и найденной снова дочери короля Леонта Пердиты (имя  “Perdita” в переводе на русский означает  «Утрата»). 

В шекспировской пьесе Пердита выходит замуж за любимого ею принца Богемии Флоризеля, благодаря счастливой случайности: вдруг выясняется, что она не бедная деревенская девушка, а дочь короля Сицилии и, таким образом, может соединиться с принцем Богемии. Елизавета Вер вышла замуж за своего избранника Уильяма Стэнли, тоже благодаря случайности, ставшей для неё счастливой.  Уильям Стэнли не был равным Елизавете Вер по званию и положению в обществе, и только внезапная смерть его старшего брата Фердинанда Стэнли, 5-го графа Дерби, сделала Уильяма 6-м графом Дерби и достойным (в понимании Лорда Бёрли, её любящего дедушки) руки Елизаветы Вер. 

Эдвард Фурлонг предполагает (вполне обоснованно), что свежеиспечённый родственник де Вера граф Дерби принял посильное участие в создании «Зимней сказки».  По крайней мере, сцены праздника Святой Троицы в Честере – дело его рук, ибо Дерби жил в Честере и был свидетелем подобных сцен в жизни[259].

В «Зимней сказке» одна из незабываемых героинь – Паулина – обладает сильным, решительным и, можно сказать, воинственным характером. 

Это «жена одного из придворных», хотя «она совсем не похожа на фрейлину.  В ней нет ни капли придворной  чопорности,  жеманства  или угодничества. Ее отличает прямота, и она  смело  говорит  правду»[260]. 

Мне лично она напоминает пламенных революционерок, убеждённых террористок и женщин-борцов за освобождение народа.  Уильям Фэрина нашёл в ней черты тёщи Эдварда де Вера Милдред Кук Сесил, Леди Бёрли, одной из наиболее образованных женщин своего времени.

Припомните, что Леди Бёрли не боялась упрекать даже королеву Елизавету за то, что королева, флиртуя с Эдвардам де Вером, не даёт по-настоящему состояться его браку с Анной Сесил.  «Известно, что Леди Бёрли весьма критично относилась к своему зятю, особенно из-за его пренебрежительного отношения к её дочери, – пишет Уильям Фэрина, – Моделью для пламенного характера Паулины в “Зимней сказке”, непреклонно осуждающей Леонта за его противоречащее здравому смыслу обвинение Гермионы, хотя бы от части могла послужить Леди Бёрли. Паулина в конечном итоге выходит замуж за Камилло, королевского советника, изгнанного прежде Леонтом за его преданность Гермионе.  Камилло – фигура, представляющая более благосклонное вИдение Лорда Бёрли, чем образ Полония в “Гамлете”»[261]. 

В 1588 году умирает Анна Сесил (Гермиона), в 1589 году – Леди Бёрли (Паулина), а в 1598-м – Лорд Бёрли.  Сердце Эдварда де Вера смягчается постепенно, он пересматривает свои максималистские прежде взгляды на людей, с которыми тесно связала его судьба.

Не только характеры персонажей (близко знакомых де Веру людей), но и скрытые в тексте пьесы намёки указуют на де Вера или, по крайней мере, на человека его круга и ранга как на автора пьесы.  Когда в четвёртой сцене четвёртого акта пьесы «Зимняя сказка» Автолик спрашивает Старого пастуха, есть ли у него адвокат для встречи с королём, он имеет в виду человека, который мог бы посодействовать пастуху во время этой встречи.  Но старый пастух не понимает значения слова «адвокат» и обращается за разъяснением к своему сыну.  Молодой пастух объясняет отцу, что «адвокатами при Дворе зовут фазанов...».   Шекспироведы-комментаторы традиционного толка поясняют ответ Молодого пастуха следующим образом:

«Во времена Елизаветы для обеспечения решения в свою пользу судьям подносились подарки: полдюжины цыплят, пару фазанов и т. д.  Именно такой подарок и имел в виду Молодой пастух». 

Эдвард Фурлонг подметил, что ответ Молодого пастуха имеет двойной смысл.  Он содержит намёк на уважаемую династию адвокатов по фамилии Фазан (“Pheasant”), хорошо известных, как в юридических корпорациях, так и при Дворе[262].  Питер Фазан был лектором в юридической корпорации Грейс Инн в 1582 году.  Эдвард де Вер три года отучился в Грейс Инн (1567-69), поэтому ему вполне могли прийти в голову подобные намёки.  Граф Ратленд тоже был студентом Грейс Инн в 1598 году.  Шекспир вкладывает в уста пастуха фразу «адвокатами при дворе зовут фазанов...» для развлечения образованной публики при Дворе. 

Появление медведя на сцене (предположительно, реального, тем более, что арена медвежьих боёв располагалась рядом с «Глобусом») было ярким моментом в пьесе «Зимняя сказка».  Антигон восклицает: 

«Медведь, медведь! О боги, я погиб!» и убегает, преследуемый медведем (III.3). 

Чувствуется, что автор пьесы был неравнодушен к особенным эффектам на сцене, а также к медведям и медвежьим травлям.  Когда Молодой пастух слышит имя Автолика, он размышляет вслух по поводу владельца этого имени: «Вор,  первейший  вор!  Он  шатается  по  всем приходским праздникам, по ярмаркам и медвежьим травлям» (IV, 3).  Известен, как минимум, один случай, когда Эдвард де Вер был спонсором «медвежьей травли» в Ковентри графства Ворвикшир[263].

Свою наиболее известную предполагаемую ошибку Шекспир «допустил» в пьесе «Зимняя сказка», написав, что события третьей сцены третьего действия пьесы происходят на морском берегу королевства Богемия, в то время как Богемия не имеет выхода к морю.  Среди критиковавших Шекспира за этот промах был и его современник, знаток из знатоков, Бен Джонсон.  Однако оксфордианец и специалист по географическим ссылкам в произведениях Шекспира Уильям Фэрина убедительно доказал, что ошибался не Шекспир, а Бен Джонсон и другие знатоки, включая опытного историка, географа и шекспироведа (а заодно, и знаменитого писателя-фантаста) Айзика Азимова, который утверждал, что

«реальная Богемия, как в наши, так и в шекспировские дни была полностью наземной и не имела выхода к морю»[264]. 

Айзик Азимов располагает Богемию севернее итальянского города Триест, на территории нынешней Чехии (см. иллюстрацию №2), которая не только не имеет выхода к Адриатическому морю, но и довольно далеко от него расположена.

Давайте вкратце ознакомимся с тем, что написал Уильям Фэрина о королевстве Богемия[265]:

«Место действия “Зимней сказки” – Сицилия и Богемия.  В шекспировские времена наилучший маршрут между этими двумя странами лежал через Адриатическое море. Принадлежность восточного побережья Адриатического моря горячо обсуждалась многими властителями, включая венецианских, Габсбургов, турецких и правителей королевства Богемия.  Эта область располагается возле полуострова Истрия, южнее Юлианских Альп. К северо-западу от неё – итальянский порт Триест, а на юго-восток – хорватский морской порт Риека.
…
Королевство Богемия (со столицей в Праге) достигло своего кульминационного величия в 13 веке, при Оттакаре II; под его контролем находилось всё пространство между Балтийским и Адриатическим морями.  Так что в определённый момент истории БОГЕМИЯ  ИМЕЛА НЕ ТОЛЬКО ОДИН МОРСКОЙ БЕРЕГ, А СРАЗУ ДВА.  После убийства Оттакара Богемию поглотила Великая Римская Империя... Даже после того, как Богемия стала частью Великой Римской Империи, она всё же сохранила своё значение на мировой арене. В 1355 году рождённый в Богемии Карл IV стал Великим Римским Императором и сделал Прагу столицей Империи. К концу 14-го столетия Прага стала третьим по величине городом в Европе (после Рима и Константинополя).  Исторические атласы этого периода свидетельствуют о том, что ПРАГА ИМЕЛА ПРЯМОЙ И ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДОСТУП К ПОРТАМ АДРИАТИКИ.

Незадолго до шекспировских времён Габсбурги контролировали королевство Богемия и имели доминирующее влияние в восточной части Великой Римской Империи, всё далее и далее распространяя на восток сферу своего контроля, которая в конце концов включила и Трансильванию [экспансия началась в 1526 году]... Хотя Богемия была официально сателлитом Габсбургов и частью  Великой Римской Империи, БОЛЬШУЮ БОГЕМИЮ [ШЕКСПИРОВСКУЮ БОГЕМИЮ], ТЕРРИТОРИЯ КОТОРОЙ ПРОСТИРАЛАСЬ ДО АДРИАТИЧЕСКОГО МОРЯ, рассматривали как отдельную географическую и административную единицу...»

Эдвард де Вер, который в 1575-76 годах проживал в Венеции и путешествовал по побережью Адриатического моря, хорошо знал неформальную, но реально существующую «большую» Богемию.  Людям, которые изучали Адриатику только по литературным источникам и общедоступным документам, была знакома лишь «малая» Богемия, между которой и Адриатическим морем лежали земли целых государств.

То, что автор видит собственными глазами, производит на него наиболее яркое впечатление и особым образом врезается в память.  Увидев в Италии «живые» фигурки Джулио Романо, де Вер не смог предать забвению сильное впечатление от увиденного. Статуя Гермионы (а, может быть, статуэтка), созданная Джулио Романо не сохранилась, не дожила до наших дней, но зато шекспировский портрет статуи Гермионы (ведь Леонт думал, что перед ним статуя его жены, а не живая женщина) бессмертен.  А ведь именно его многие шекспироведы считают ещё одной шекспировской ошибкой. 

Джулио Романо был итальянским художником, наиболее одарённым среди многих учеников великого Рафаэля (завершившим после смерти Рафаэля фреску «Пожар в Борго» и другие фрески в Ватикане), и в этом амплуа (и только в ипостаси художника, а уж никак не в качестве скульптора) он был знаком просвещённым людям Британии, а также многим шекспироведам.  На самом же деле Джулио Романо был не только художником, но и скульптором, и создавал удивительные фигурки из воска, которые выглядели, как живые.  Эти фигурки восхищали зрителей, среди которых был и путешествовавший по Италии Эдвард де Вер. 

Вот что Шекспир говорит об искусстве Джулио Романо устами одного из аристократов (V, 2):

«Паулина  хранит у себя статую покойной королевы –  многолетний и недавно законченный труд РЕДКОСТНОГО ИТАЛЬЯНСКОГО МАСТЕРА ДЖУЛИО РОМАНО,  который  с  таким  совершенством  подражает  природе, что, кажется, превзошел  бы  её,  когда  бы  сам  он  был  бессмертен  и мог оживлять свои творения.  Говорят,  он  придал  статуе  такое  сходство  с  Гермионой, что, забывшись,  можно  к  ней  обратиться  и  ждать  ответа».

Любопытно характеризует этот шекспировский фрагмент искушённый шекспировед Георг Брандес[266]:

«Но, строго говоря, Шекспир  приписал  здесь  только  художнику,  имя  которого  повсюду славилось, то качество, которое считал наивысшим в области  искусства.  Если бы поэт видел на самом деле картины Джулио Романо с их внешними эффектами  и грубым безвкусием, то он едва ли пришел  бы  в  такой  восторг  от  него.  И Шекспир, действительно, не знал этого художника. Это видно из того,  что  он прославляет его не как живописца, а как скульптора. Правда, Эльце  ссылается в виду этой  неточности  на  латинскую  эпитафию,  приведенную  Вазари,  где говорится О ФИГУРАХ, "ПИСАННЫХ КИСТЬЮ И ВЫРЕЗАННЫХ РЕЗЦОМ", и находит, таким образом, НОВОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВСЕВЕДЕНИЯ ШЕКСПИРА».

Кстати сказать, историк Джорджо Вазари упомянул в своих трудах «ПОДОБНЫЕ ЖИВЫМ СКУЛЬПТУРЫ» Джулио Романо, при этом работы Вазари не были переведены на английский до 1850 года[267], то есть, мы-то знаем, что Джулио Романо был ещё и скульптором, а елизаветинцы не знали.

Фиксированная установка на том, что Шекспиром был Вилл Шакспер из Стратфорда-на-Эйвоне, никогда не бывавший в Италии и вообще в течение жизни не покидавший пределов Англии, и не ведавший о том, что Джулио Романо был ещё и скульптором, вынуждает Брандеса считать безосновательной фантазией автора то, что в действительности было живым восхищением от реально увиденного. 

Эдвард де Вер был в Мантуе и посетил Палаццо Те (архитектурное творение Джулио Романо), так что его не удивило то обстоятельство, что великий художник Тициан (с которым де Вер мог быть и лично знаком) написал портрет Джулио Романо, изобразив его с архитектурным планом в руке[268], чтобы потомки не забывали, что Джулио Романо был ещё и архитектором.  Эдвард де Вер видел воочию  многочисленные фрески в интерьере дворца, выполненные Джулио Романо. Как написано в современном путеводителе по Мантуе о Палаццо Те, приобретённом мной в этом дворце:

«Произведения искусства в сочетании с архитектурой создают ошеломляющий эффект: в Зале Гигантов, например, изображенные на фресках Титаны словно выкорчевывают колонны самой комнаты». 

Эти эффекты не оставили равнодушным и любителя ошеломляющих эффектов Эдварда де Вера.

Джулио Романо прославился также шестнадцатью непристойными рисунками эротических поз (16 фресок в Ватикане, созданных в 1524 году), к которым  Пьетро Аретино написал сонеты (1527), – и таким образом увидела свет книжка Аретино «Любовные позы» (“I Modi”).  Слово “posture” («любовная поза») впервые в английский язык ввёл Шекспир[269].  Леонт восклицает, глядя на статую Гермионы:

«Её естественная поза!» (“Her natural posture!”, V, 3),

 а «подобрал» это словечко “posture” Оксфорд-Шекспир, скорей всего, в Мантуе, читая Аретино. 

В Мантуе того времени правило семейство Гонзаго, покровители художников и писателей, театрального искусства.  Их протекцией пользовались художники Корреджио, Рубенс, Джулио Романо; писатели Бальдессаре Кастильоне и Пьетро Аретино, хорошо знакомые Оксфорду-Шекспиру и оказавшие влияние на его творчество.

Литературный исследователь Джон Хэмилл обратил внимание на одну интересную деталь в тексте пьесы «Зимняя сказка»[270].   Когда Пердита смотрит на статую своей матери, то она ей кажется почти живой, и изумлённая Пердита восклицает, обращаясь к статуе:

«Дай руку мне твою поцеловать!» 

Паулина поспешно останавливает её словами:

«Не прикасайтесь! Он только что её закончил... краски ещё не высохли» (V, 3).

Какие краски, если речь идёт о статуе?!  Ещё одна ошибка Шекспира?  – псевдоошибка.  Дело в том, что Джулио Романо был одним из немногих художников эпохи Возрождения, которые создавали раскрашенные надгробные восковые фигурки.  Такие фигурки выглядели, словно живые. Недаром, у Поликсена вырываются слова:

«Уста её горячей жизнью веют», -

а Леонт, находящийся в шоковом состоянии, вопрошает:

«Но она ведь дышит! Ужель резец изобразил дыханье?»

Психологически впечатление от «живой статуи» передано настолько достоверно, как будто сам автор пережил нечто подобное. 

Самая известная из восковых фигур Джулио Романо – это фигура Федериго Гонзаго, герцога Мантуи, в его погребальном склепе, созданная в 1540 году и уничтоженная впоследствии французами.  Церковь Санта Мария делле Грация в Мантуе во время пребывания Эдварда де Вера в Мантуе была вся наполнена полихроматическими статуями и предвосхищала знаменитый лондонский Музей Мадам Туссо. В восковых фигурках заключена

«тайна перевоплощения неживой материи теплого воска в уникальный и единственный в мироздании живой, трепетный, чувственный образ Человека»[271]. 

Знание того, что этой уникальной тайной владел Джулио Романо, что он был одним из немногочисленных скульпторов, работавших не только с мрамором, терракотой и гипсом, но и с чудодейственным воском, объясняет, почему Шекспир назвал Джулио Романо «редкостным  итальянским  мастером».   Вся шекспировская сцена «оживления» Гермионы – не пересказ легенды о Пигмалионе и Галатее, а результат личных незабываемых впечатлений её автора, Эдварда де Вера.

***

Примечания.
252. Аникст, «Зимняя сказка» (том 8 ПСС). Послесловие.
253. «Метаморфозы» Овидия, книга X.
254. Furlong, глава 33, часть 4, разделе “The Winter's Tale.”
255. Из интервью с литературоведом и писателем Зеевом Бар-Селлой в программе «На ночь глядя» на телеканале «Израиль Плюс».
256. Nelson, стр. 310-311.
257. Farina, стр. 90.
258. Furlong, Chapter 33, часть 4 “The Winter’s Tale”.
259. Furlong, глава 32 “Cymbeline,” стр. 19.
260. Аникст, «Зимняя сказка» (том 8 ПСС). Послесловие.
261. Farina, стр. 91.
262. Furlong, глава 33, часть 4, разделе “The Winter's Tale.”
263. Nelson, стр. 391.
264. Asimov, стр. 146, 156.
265. Farina, стр. 88-89, 248. Уильям Фэрина ссылается на следующие историко-географические источники:
- Dennis P. Hupchick and Harold E. Cox. “The Palgrave Concise Historical  Atlas of Eastern Europe,” New York, Palgrave Publishers, 2001, карты №20 и №27.
- New Encyclopeddia Britannica, том XVI, стр. 904-905.
266. Брандес, глава ХVI.
267. Hamill, part 1.1 “Winter’s Tale – Gulio’s Sculptures in Mantua,” стр. 12.
268. Farina, стр. 89.
269. Hamill, part 1.1 “Winter’s Tale – Gulio’s Sculptures in Mantua,” стр. 13.
270. Hamill, part 1.1 “Winter’s Tale – Gulio’s Sculptures in Mantua,” стр. 12.
271. Ирина Цыпина. Рассказ «Чужое безумие»,  Лондон, 2003.


*********************************************************
<> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <>   
*********************************************************