Эффект Кирлиана

***
Леса внутри соснового – звон годовых колец.
Коршун кричит взволнованно – люди заходят в лес.
Папоротник до пояса – влажной земли поверх.
Божьи телята кормятся невдалеке в траве,
Тысячи лет не кошеной. Кольца растут, звеня.
Слышно телят и коршуна, а иногда – меня.

Коршун за мышью гонится. Папоротник орляк.
Мы поневоле, Господи, стадо Твоих телят.
К лесу дорога дальняя. Светлая полоса.
Каждый взлетит когда-нибудь в ясные небеса.
Лёгкий, со всем рифмуемый, но настоящий, тот,
С ясных небес кому-нибудь хлебушка принесёт.

Папоротник. И дрожь его. Крыльев пятнистых блеск.
Коршун кричит встревоженно люди заходят в лес


***
На тот момент, когда рассеялась тоска
И вышли ящерицы к солнцу из-под хост,
По небу мчались комариные войска
И корабли инопланетных пароходств.

Их было много, но не каждый капитан
Был больше даже самой маленькой травы.
Илья пророк на колеснице грохотал
Под этот звук рождались маленькие Львы.

И, глядя в мокрую распахнутую синь,
В её печаль и в беспрестанную любовь,
Я так хотела но не смела попросить
Насущных рыб и нескончаемых хлебов.

И ящерицын сам собой отпавший хвост,
И флокс набравший нежной пышности едва,
Благоухающий, не страшен был и прост
Как переход живой материи в слова

Но Львы рождались, и под их весёлый рык
На колеснице грохотал Илья пророк.
По небу мчались косяки насущных рыб
И вереницы нескончаемых даров.

На небе было чуть прохладно и светло,
И переход уже казался чуть светлей –
Не ощутим как переход от моря слов
До пуха ангелов, упавших с кораблей


Лепестки

Если бы дело было не в это время, не в этом веке,
Если бы мы говорили, за белым сухим идя,
Я была бы с Вами честнее и откровеннее
Даже чем откровения эскортницы у Дудя.

Нет никакой войны, по обочине скачут суслики,
За белым сухим топаем я и Вы.
Пыльно, жара, слова в голове присутствуют,
Но моментально вылетают из головы.
Белого не было, взяли сухое красное,
Что-то французское, не помню каких годов.
Сама по себе любовь и легка, и радостна,
слово «любовь» даётся с большим трудом.

время-пространство, хрустнув зубами, сдвинулось
Туда, где только ненависть и война;
Мне зачастую хочется поменять действительность,
Но действительность не меняется нихрена.

Я не боюсь, не сдаюсь и упрямо гуглю:
Как получаются абсолютно белые лепестки,
Как убежать из одной действительности в другую,
Чтоб топать по ней за белым своим сухим
С Вами, не распадаясь на ледяные буквы,
Не превращаясь в слёзы, текущие по щекам.

Здесь тополя, и дождь здесь такой, как будто
Кто-то опрокинул на головы Байкал.

Если бы я вспомнила пару цитат в рамках культурных кодов,
Не характерных для наших привычно холодных мест,
То не жевала бы эту живую святую воду,
Но превращалась бы в чистый и честный текст.

Белые лепестки это единственное, что важно.
Нет ничего важней полёта белого лепестка.
Здесь тишина, и действительность такова, что
Кто-то опрокинул на голову Байкал

***
Вороны ругаются, люди, похоже, сдурели.
Их бранные рожи подвешены в воздухе свежем.

Смотри, на ветру развеваются уши деревьев,
И красные листья звенят на разболтанных швензах.

И капли на них. Отражения в каждой из капель
Не смеют упасть, и разбиться о землю не смеют,
И в каждой – по миру – смотри – красота-то какая –
почти что
эстетика смерти.

Вороны ругаются, люди сдуревшие дышат.
Они состоят из тире и поставленных точек.

Но я и не знаю, а будет ли что-нибудь выше,
Чем плакать, запутавшись в этих материях тощих.

Но капли рассыпались, падают азбукой Морзе,
И пахнет не ими, а приторно, кисло и пряно.
Эмоции (нет, не смотри), ни одна из эмоций
Не станет деталью ни звуко-, ни видеоряда.

А люди по-прежнему грубы, и бранны, и странны,
Но где-нибудь кто-нибудь слышит, как падают звёзды.
Поговорить бы хоть с кем-то, похожим на правду,
Чтоб в самое сердце, но сердце тогда разорвётся.

На красных высоких деревьях дворовой породы –
Огромных ворон истерично тревожные вскрики.

Смотри, на деревьях бранятся вороны.
Вороны бранятся, а слышится Аве Мария

***
Ещё не рушились миры, над их незыблемым пространством летел с весёлым звуком ры Ан-26 лесоохранский. Над клумбой в бархатных цветах чуть слышно пахло керосином, и было так тепло и так архетипически красиво, и я по тротуару шла, и небо было живо, шумно – там раскрывались купола оранжевые парашютов.

Они над гнёздами ворон, над домом с палками для флагов на поле за аэродром спускались медленно и плавно. В рычащем воздухе они летели медленнее листьев, снижаясь. Но один из них, затрепыхавшись, не раскрылся и камнем устремился вниз, и пахло терпко пахло сладко. Летел к земле парашютист большой кленовою крылаткой.

И стало страшно тихо там от красоты невыносимой и странно от того, что так архетипически красиво

Листва

В пижамах нарядных, в блестящих изящных пенсне,
Свистя, вырывают из клювов небесную манну
Мужчины, похожие на Эдуарда Мане
У женщин, немного похожих на Томаса Манна;

Мужчины и женщины падают на тротуар,
Потом с тротуара взлетают как шумные птицы –
Драчливо, ворчливо. Но скажет любой Кирлиан,
Что ауры их и чисты, и вполне золотисты;

И ночь приближается, и накрывает, темна,
Мужчину в пижаме и женщину в красной вуали;
Они бы, возможно, могли нарциссировать на
Уайльда, но вряд ли они говорят про Уайльда;

Оранжево-серый ударивший в головы хмель,
Холодные игры в распахнутой пасти постели;
Мужчина и женщина чувствуют страсть. Или смерть –
простую как Стейнбек.

Мужчина и женщина спят, превращаясь в слова,
И манна с небес рассыпается снова и снова.

А я рассказала бы что-то со словом листва,
Но я ненавижу звучание этого слова

Advocatus Dei

Баптистский храм на том берегу реки
Отражается в уголке глаза
Как собор Санта-Мария-дель-Фьоре,
В соборе
Читают Божественную комедию
Незаметные тихие баптисты,
Птица летит к середине реки,
Автобус едет по взрывающемуся мосту
В пустоту,
По взрывающемуся мозгу
Возле воздуха,
Все пассажиры живы:

Старуха читает вслух
двадцать шестой псалом
Огнь в пещерах глаз её,
Вся она испещрена;
Интеллигент сомкнул веки,
Заткнул уши,
Душу сжимает в руках,
Не хочет отдать никак;
Продавцы, парикмахеры, танцовщицы
Ищут запасный выход,
Спортсмены
Стоят тихо,
Держатся за поручни,
Это не люди, но архетипы –
Даже женщина в пончо
С кукольным младенчиком,
Даже девочка с куклой
Даже псих, он пляшет вприсядку,
Напевая оп-па оп-па
Люди любят катастрофы;

Всё гремит пылает а потом
Тонны гари воспаряют над мостом

Стрельчатые арки смыкаются
Над головами пассажиров,
Я, выронив букет шафранов,
Теряю сознание –
Это один из спортсменов
Смело ударил меня по голове,
Чтобы забрать
Интеллектуальную собственность,
Честь и достоинство –
На взрывающемся мосту
Люди не отказывают себе
В маленьких радостях,
Не отказывают себе ни в чём,
И только старуха
Читает
Двадцать шестой псалом.

Я прихожу в себя,
Когда кто-то выволакивает меня
Из огня,
Автобус переворачивается в воздухе,
Вздыхает в последний раз,
Падает на спину,
реки крови хлещут из запасных
выходов;
Лежу на взрывающемся мосту,
Вверх лицом,
Шепчу, глядя в небо
Окаймлённое чёрно-серым:
Благодарю,
о, как же великолепна жизнь.
Читаю двадцать шестой псалом;

Дева Мария с цветком
Стоит на том
Берегу реки