зона молчания

«Между "есть Бог" и "нет Бога" лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его; и потому обыкновенно не знает ничего или очень мало» .

Эта мысль была записана Чеховым в феврале 1897 года в его дневнике. Изначально она появилась в записной книжке, но писатель перенес ее в дневник, что говорит о ее особой значимости .

Чеховское «громадное поле» — это не просто одна из остроумных записей в его дневнике, это его духовный ДНК-код, та формула, что объясняет всё: от его нежелания давать героям готовые рецепты до его знаменитой «объективности», которую так часто принимали за равнодушие. Он написал это в девяносто седьмом, на пороге нового, самого кровавого века, который как раз и возведёт в абсолют обе эти крайности — и фанатичное «есть Бог» в виде новых секулярных религий, и воинственное «нет Бога», отрицающее саму душу человека. Чехов уже видел этот русский соблазн — выбрать одну из двух простых истин, впасть либо в мистицизм, либо в нигилизм, лишь бы не оставаться в этом невыносимом, мучительном подвешенном состоянии.

Но в том-то и дело, что это поле — не пустота и не безразличие. Это пространство наивысшего духовного напряжения, та самая «зона молчания», где и рождается подлинная культура. Русский человек, по Чехову, стремится либо к иконе, либо к топору, он или кается, или бунтует, но ему несвойственно трудиться в этой серой, негероической середине. А истинный мудрец, чеховский мудрец, — это не пророк и не разоблачитель. Это упрямый, терпеливый землепроходец духа, который знает, что Бога, возможно, и нет, но поступать надо так, как будто он есть, — ибо иначе теряется сама основа нравственности. И что атеизм, возможно, и верен, но он слишком прост и беден, чтобы объяснить тайну человеческого страдания и ту «высшую красоту», о которой говорит Астров.

Вот он, главный чеховский парадокс: его считают певцом серости, скуки, недосказанности, а он на самом деле — апологет титанического усилия. Перейти это поле «с большим трудом» — куда труднее, чем совершить героический подвиг веры или отчаянный акт отрицания. Подвиг длиною в жизнь. Его врачи, учителя, неудачники — все они именно что идут по этому полю, спотыкаясь, уставая, не зная ответа. Они не могут сказать «все дозволено», ибо нет Бога, но не могут и уповать на провидение, ибо оно безмолвствует. Они просто делают свое маленькое дело — лечат, сажают деревья, учат грамоте — и в этом ежедневном, неприкаянном труде и рождается тот самый третий путь, путь культуры, который для Чехова и был единственной альтернативой и религиозному фанатизму, и духовной дикости.

Сегодня, в наш век новых расколов, тотальной поляризации и цифрового средневековья, эта мысль звучит пророчески. Нас снова заставляют выбрать лагерь: «есть» или «нет», за своих или против чужих, без права на сомнение, на полутон, на то самое «громадное поле». Чехов напоминает нам, что подлинная свобода и подлинная мужественность — именно в способности удержаться в этом поле, в этом чистом вопрошании. Ибо готовый ответ — это смерть мысли, а само вопрошание — и есть жизнь, та самая, что пробивается сквозь лед, как его вишнёвый сад, обещание чего-то, что увидят только наши потомки.