на старых дачах
куда уже никем не зван ты,
где палый лист в углах веранды
залег на долгие зимовья,
как слов гербарий в словарях.
Никто не скажет послесловья,
трудам и планам пятилеток,
так плод закручен трёхлитрово
и в тёмном погребе забыт,
так, если произносишь слово,
оно как яблоко висит,
чернея в паутине веток.
Где всё по-прежнему, и где
ключ в летней кухне на гвозде,
горят закаты в окнах спален,
где в круге света стол овален,
и важен выслугою лет
всё так же тут скрипит паркет,
кирза и ватники в передней,
припасов брошены кило,
и муха бой ведет последний,
бодая пыльное стекло.
Ты помнишь кущи тех буколик,
тягучесть стародачных нег
и прелый дух библиотек
и смотры блеклых фотохроник,
где предки щурясь в даль глядят
в кубанках черных конармейских,
и громоздят за рядом ряд
в строях суровых залетейских.
Теперь попробуй, отличи,
кто жертвы и кто палачи,
есть только подпись от руки –
тридцать шестой, Есентукки.
И если есть итог, осадок,
сухой остаток, сумма сдач,
то вот она – державность сада,
имперский прах осенних дач.
И лампы тусклое мерцанье,
электросчетчика тиктак,
слепой ночницы трепетанье,
тень на стене, как будто знак,
как будто отпечаток спектра,
итог всех длин и всех времён
составленных в единый миг,
и хруст страниц забытых книг
листаемых осенним ветром,
как будто их читает он.
Свидетельство о публикации №125101202260