Речь-эпитафия творческим людям

               Эпитафия актёру


       Это был непревзойдённый мастер перевоплощения. Артист с большой буквы. Лучший хамелеон человеческой породы. Он перевоплощался всегда и везде. Никто так никогда и не узнал, каким человеком он был на самом деле. Да и был ли он им? Даже в своих семьях и снах он создавал незабываемые характерные типажи. Ни один человек, включая матёрых режиссёров и закадычных коллег, не мог точно определить, когда его зависть, подлость и язвительность искренни, а когда фальшивы. Когда его клятвы в любви, верности и дружбе настоящие, а когда лицемерны. Это был лицедей по жизни, никогда не снимавший маску, а лишь меняющий их. И только после смерти все увидели его истинное лицо – философски безмятежное и стоически хладнокровное. От которого вместе с холодом исходило и что-то человеческое. Вечная ему память здесь и удачного перевоплощения ему там – за рекой Стикс.


                Эпитафия художнику


       Это был не просто художник. Это был настоящий живописец. Он так живо писал свои картины, что в часы вдохновения мог запросто за день напейзажить, напортретить и наабстрагировать их для полноценной картинной галереи. Никто уже не помнит, когда он проснулся знаменитым. И лишь единицы припоминают того, кто его разбудил к лучам мировой славы. Талант его настолько велик, что в последнее время он мог создавать полотна дрожащей рукой и с закрытыми глазами, а они всё равно признавались мировыми шедеврами. Ни одному живописцу Средневековья, Ренессанса и Нового времени вплоть до начала двадцатого века такое и не снилось. Вечная ему память здесь и семь футов красок под парусным холстом там – на реке Стикс.


                Эпитафия музыканту


       Это был величайший музыкант-виртуоз. Известный всем Никкола Паганини был всего лишь скрипачом-виртуозом. Он же мог сыграть на любом музыкальном инструменте, включая валторну, гобой и дудук. Да так, что никто не мог понять на чём он вообще играет. А ещё он был редким, даже уникальным композитором. Не понимая нотной грамоты и зная только три аккорда, он умудрялся создавать композиции, которые мгновенно становились шлягерами и занимали надолго первые места музыкальных хит-парадов. Но лучше всего у него получалось играть на нервах близких, коллег и просто окружающих людей. Вечная ему память здесь и семь нот в битии склянок в плавании по реке Стикс.


                Эпитафия писателю


       Это был писатель-великан. И не только из-за своего роста и веса. В первую очередь, - из-за своего оригинального и неповторимого литературно-художественного стиля. Это был настоящий мастер слова. Я бы даже сказал – супермастер. В основном, правда, матерного. Но эта особенность лишь выпукло усиливало его талант. Особенно мощно это ощущалось, когда он создавал литературные шедевры о любви к Родине и своему народу. А когда у него иссяк писательский запал и выпали все зубы, он переквалифицировался в чтецы. И надо честно признать, что чтец из него получился намного лучший, чем писатель. Вечная ему память здесь и семи авторских листов на белоснежных парусах ладьи, плывущей по реке Стикс.


                Эпитафия скульптору


       Это был скульптор-глыба. Как и те скульптурные глыбы, которые он создавал. Можно сказать, что живой монумент создавал гранитно-мраморные монументы. Достойный продолжатель дела деда и отца. Дед всю свою сознательную жизнь валял, тьфу ты, ваял на бескрайних просторах страны величайших людей своей эпохи – Ленина, Троцкого, Дзержинского. Отец же, разбив собственноручно все памятники деда подлому предателю Троцкому и умыв после этого руки, завалил… завалял… заваял околицы государства памятниками Ленину, Сталину, Дзержинскому. Достойный сын не только своего отца, но и своей Родины, долго ждал, чтобы стать великим. Первым шедевром скульптурного мастерства стал гранитный памятник бессмертному Сталину. Вторым – не менее живучему железному Феликсу. Но он всё ждал главного заказа своей жизни. Получить право на увековечивание в гранитно-базальтовом монументе бессменного Президента своей эпохи. Создать монолит на века – для почитания современникам и в назидание потомкам. Ждал, надо сказать, он долго. И вот, наконец, сбылось. Однако, к величайшему прискорбию, получив это величайшее право, сердце великого скульптора не выдержало такой радости и лопнуло от подлого инфаркта миокарда. Вечная ему память здесь и соляной столб там – за бессмертной рекой Стикс.