Утро печальное

Рассвет застал меня в объятиях тягучего отвращения к собственному существованию. Это чувство поднялось вместе со мной, прилипло к коже липкой пеленой. Мир на секунду выцвел, и из самой глубины прозвучало безразличное: «Смирись. Ничто не исцелимо».

Пока эти слова эхом висели в тишине, даже знакомые очертания комнаты в предрассветных сумерках казались гнетущими и враждебными. Каждая пылинка в луче света была доказательством тщетности всех усилий. Свет за окном был не утренним, а лишь продолжением ночи — безнадежным и плоским, он лишь подчеркивал невыносимую медлительность времени.

Я опустилась на край кровати, вжав ладони в виски, и на мгновение позволила себе мысль о капитуляции. Прекратить это. Но куда деться? Бегство — иллюзия, ведь тюремщик всегда при тебе. Эта горечь стала частью молекулярного состава моей крови; её нельзя было изрыгнуть или переварить. Оставалось лишь приноровиться дышать ею, как едким воздухом.

И тут, в приступе ясности, граничащей с безумием, мелькнула мысль: а что, если это отравление — и есть единственная правда? Последний бунт души, которая отказывается смириться с пустотой? Но что отстаивать в этом бунте? Холодный голос не заставил себя ждать: «Ничего. Абсолютно ничего».