Вербовка. Продолжение 2

Путь от таверны до ката’люмы у Золотых ворот, где остановился Деметрий со своим караваном, занял немного времени. Дор выделил ему в провожатые двух ночных стражников — из тех, что коротали время в таверне за кувшином вина. Они шли позади, перешёптываясь и посмеиваясь, едва поспевая за Деметрием. Тот шагал быстро, будто хотел уйти не только от таверны, но и от всего, что случилось сегодня. Ему не терпелось поскорее оказаться под крышей — в тишине и покое.
У входа в ката’люму Деметрий отпустил стражников, одарив каждого парой медных ассиев. Те кивнули, спрятали монеты в пояса, переглянулись и исчезли в темноте. «Вернутся в таверну», — вяло подумал Деметрий. Это была первая мысль, не связанная с прошедшим днём.

За воротами, в стороне, похрапывали кони. Один из погонщиков, нанятых в Тире, вероятно тот, что следил за животными, дремал, кажется, на низкой каменной ступеньке, прикрытой широкой доской, опираясь спиной на шершавую стену жилой части ката’люмы.

Заметив Деметрия, погонщик устало поднялся: - Шлам алейк, мари. Кол масса шлем, ве авдей кайямин , -  по-арамейски обратился он к Деметрию.

— Сиди, сиди, — Деметрий знаком показал погонщику присесть и, поколебавшись, сам сел рядом.

— Ты, кажется, Маттай? — рассеянно спросил он. — Ты из Каны? Я помню тебя. — Что не спишь? Смотришь за животными?

Деметрий начал этот никчемный разговор, надеясь, что это отвлечёт его от мыслей о случившемся. После казни и разговора с Дором ему стало казаться, что он как бы раздвоился: наряду со знакомым ему Деметрием — открытым и весёлым человеком, любившим жизнь, жену, детей, солнце, свежий морской ветер, клубящуюся пыль сирийских и галилейских дорог, — где-то рядом родился другой Деметрий: невесёлый и одинокий, окружённый страшным, незнакомым миром - миром, от которого хочется отгородиться, но отгородиться невозможно.

Особенно неприятным было то, что как бы он ни хотел поделиться с кем-нибудь — да, хоть с этим погонщиком — своими чувствами, - особенно воспоминанием о разговоре с Дором, так было бы легче, -  но не мог. И это было главным в этом новом, внутреннем Деметрии. У прежнего Деметрия не было особых тайн. Теперь, он ощутил, что у него появилась другая, вторая, жизнь и примирить первую и вторую жизни невозможно.

— Да что за ними смотреть? — откликнулся погонщик. — Ворота заперты, кони на привязи. Нет, господин, я так просто... смотрю вот на звёзды. Как же они близко! Кажется, только руку протяни. Красиво.

— Ты знаешь звёзды? — спросил Деметрий.

— Я же погонщик, господин. Как не знать? Дороги ведь не везде есть. Когда тропа теряется — звёзды показывают путь.

— А вот эта? — Деметрий указал на звезду, довольно яркую, почти над самым краем крыши. — Как называется, знаешь?

— И да, и нет, господин.

— Как так?

— Я знаю много звёзд, господин. Наверняка знаю и эту. Но чтобы сказать точно, нужно видеть всё небо... или хотя бы его добрую часть. Звезда узнаётся только если рядом видны другие звёзды.

Он поднял голову. — А здесь, видишь, крыши так близко, что неба совсем не видно.

- Как ты сказал? – Переспросил Деметрий, -Звезда узнаётся лишь тогда, когда рядом видны другие звёзды?  - В простых словах погонщика ему послышалось нечто большее — отголосок тех бесед, что когда-то велись в доме его отца.

Деметрию то ли показалось, то ли он действительно подумал, что и с событиями прошедшего дня дело обстоит так же, как с этой видимой между крышами домов одинокой звездой: он не понимает их истинного смысла, потому что видит их отдельно, не в единстве с другими событиями - минувшими и грядущими? - «Интересно, - подумал он, - сам погонщик вложил в свои слова этот неожиданный смысл, или это просто случайно удачное сочетание слов, а их смысл родился только во мне, как отражение собственных мыслей?

Так или иначе, беседа с погонщиком немного успокоила Деметрия. Посидев ещё немного и дождавшись, когда Луна покажется в узком проёме между крышами, он поднялся на второй этаж — в тесный таламос.  Усталость взяла своё: Деметрий тяжело уснул на жёстковатом ложе из перекрещённых, туго натянутых ремней, покрытых тонкой циновкой.

-9-

Утро выдалось ясное. Природа ничего не знала о переживаниях Деметрия и потому встретила его небом — слегка белёсым, как это бывает в Иерусалиме из-за близости моря, что приносит влагу, и ветров, несущих тонкую пыль из пустынь, — но безупречно чистым.

Было прохладно. Капли росы блестели на листьях смоковницы у небольшого бассейна. Из него пили воду лошади, ослы и верблюды, что остановились в каталюме вместе с караванами.

Лохматый пес загадочного окраса, мирно развалился возле скамьи, на которой ночью сидел Деметрий с погонщиком. Где-то ворковали горлинки. Сумасшедшие воробьи чирикали и дрались за зерна, рассыпанные лошадьми из торб. Во дворах зажгли очаги. Ветерок, приносил домашний, вкусный, запах дыма и свежеиспеченных лепешек.

Мир положительно ничего не знал ни о казни, ни о Доре, ни о самом Деметрии.

— Господин, не побрезгуйте, разделите еду с нами, — окликнул Деметрия вчерашний погонщик. — Ничего особенного, но всё свежее. И сыр очень хорош. Что может быть утром лучше, чем лепёшка с сыром, луком, иссопом  и кусбаром  — да чашa холодного лабана ? - Добродушное, улыбчивое, обгоревшее от солнца лицо погонщика, кажется, завершало это светлое утро.

Нет, мир не изменился.

Всё шло своим чередом. А значит, и ужасная казнь, и разговор с Дором были такой же неотделимой частью мира, как утро, небо и этот добродушный погонщик.

Деметрию не хотелось есть.  В другое время он, пожалуй, отнесся к приглашению погонщика с недоумением: слишком неравным было их положение.  Но, сейчас, напротив, ему остро захотелось ощутить ту простоту жизни, которой веяло от погонщика и его товарищей, рассевшихся вокруг стола. А те с любопытством смотрели на Деметрия, наблюдая, как поведёт себя господин, решится ли он принять столь дерзкое, не по рангу, приглашение.

- Эй, подвиньтесь, сиволапые – погонщик, предугадывая желание Деметрия, весело прикрикнул на сидящих за столом и подмигнул. - Дайте господину присесть!