Из книги Метрональдс

ИЗ КНИГИ «МЕТРОНАЛЬДС»

Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья…»
Георгий Иванов
***
Мы отсыпаемся в метро.
Сидим на энергетиках.
И думать как бы в западло,
Чтобы не впасть в истерику.
Что блажь о доме далека.
Что вид в оттенках серого.
Два обожженных мотылька
В черновиках Альцгеймера.

Иной просматриваем фильм
До уровня последнего -
Сгорает в каждом пилигрим
Глотками оголтелыми.
Не отразимся в зеркалах
Подобием пристойного.
Почти мы, вроде, кое-как.
Зачем-то сохраненные.

***
Привычка настолько сильна,
Что закуриваю в метро.
В комнате - у окна.
Из-за пороха ноет спина.
Выдыхаю дым на стекло.
Разговариваю с потолком.
Тишина поглотила нутро.

Не сплю третьи сутки подряд.
Наплевать. Хотелось давно.
Иначе нарушается ряд.
Приходится сызнова начинать,
Вспоминать. Повторять. Но
Тем больше тебе все равно.
Ведь случилось вчера. Значит, сон.

Сам себе пациент и врач.
Без рецепта, лекарства, койки.
Убийца и жертва. Смех и плач.
Без тайм-аута долгий матч.
Тень, любящая подворотни.
Собирающий по осколкам
Дни. Не любивший нисколько.

***
Меня любили. Я любил.
Казалось, не имею права,
За то, что как-то как бы жил,
Вступая с миром в бой неравный.
Борьба шла в зеркале теней:
В разврате, в косности, в аборте,
Когда не знаешь степеней
Преображений, взлетов, борта.
Как быть вне уровня пустот.
Как преломлять песочный камень
Когда ты не постиг высот,
Меняя ракурсы местами.

Я рос без логики, и с ней.
Не ел, не спал по трое суток.
Желал двух пьяненьких в постель
Брюнеток. Честных проституток.
Хотел учиться наравне.
И шиковать, как в сериалах.
Чтоб уважал миллионер,
Тем создавая мне рекламу.

Я ведь мечтал. И жил мечтой.
И содрогался в коридоре -
Боялся темноты. И с той,
Что танцевала, ехал к морю.
Простой пейзаж. Пустынный пляж.
И бег навстречу. - Морикконе
За кадром. - Дубль. Съемка. Марш.
И в центре остаются двое.

И, задыхаясь по утрам,
Вновь пил без продыху таблетки.
И целовал по вечерам,
Не двух, но все-таки брюнетку,
Не различая в ней лица.
И замерзал. И шел по снегу.
Смеялся в роли подлеца,
И презирал в душе соседа.
(В глаза мы вроде бы друзья).
Но, избавляясь от напраслин,
Что шел впустую, верил зря,
Я знаю, в жизни больше счастья.

***
Никогда не хотел учиться.
Никогда не хотел взрослеть.
Собирать гроши в чаявницу,
И в размен отдавая нерв.
Сочинять на ходу синопсис,
Не нащупав карандаша.
Ставить ровно галочку-подпись
По указке пальца-ужа.

Никогда не хотел пытаться.
Никогда не хотел нудить.
Быть похожим на иностранца,
Проставляющий суффикс над "ить";
Повторять в сотый раз ошибки,
Проспрягав чей-то жест и ложь;
И с уверенною улыбкой
Ты вонзил бы любому нож.

Никогда не хотел вернуться.
Никогда не хотел бежать.
Подчиняться дурному вкусу.
Попивая остывший чай.
Заостенно подслушать Пруста, -
Коридорные голоса.
(Про бюджет, холодильник, люстру
Восстановившихся часах).

Никогда не хотел вживаться.
Никогда не хотел прослыть
Алкоголиком и скитальцем,
И нести проходной ярлык.
И вести за собой породу,
Обозначив себя извне.
Не хотел, ко всему готовый,
Привыкая к моей стене.

***
Как сладко подлецу среди людей,
Раскрепостившись, ладно улыбаться,
Вслух измерять синонимы вещей,
Не убоявшись смысловых кастраций.

Позвать подругу важно на обед.
Ей тридцать лет. И малолетку после,
И закурив, как дав ангажемент,
Вкушать их крик в замысловатой позе.

Перевернуться к стенке, пробубнить,
Не поднося в постель ни чай, ни кофе,
И рифмы исключительно на «ить»
В дальнейшем ударяются о полдень.

Заговорить на разных языках,
Что вдруг не спит по стадному сопенью,
Что плюнул в спину рослой и в очках,
Чем стала та намного хорошее.

Что кинул камень, как бычок, в авто,
Приметив перстень с челюстью волчары:
В окно попав, метнулся наутек,
Как трус, как падаль, собственно, как надо.

Запел в метро. В час ночи. В шесть утра.
Признался незнакомке, что он сволочь,
И что согласен он, еt cet;ra,
Хлебнуть пощечину, как аморальный донор.

Шепнул ЗавУп, что тот по сути, гей,
Что есть приметы, множество намеков,
Что менеджер с фамилией на «фрейд»,
Быть может, с ним, по-сучьему, не против.

Признался «другу», что его жена
Ничуть не хуже дев из Апулея.
Лишь пожалев, что та с плевком спина
Шла от него, как мило, к мавзолею.

Не горевать. Не думать. Не зевать.
Уволиться на раз. И тараканы-гады
На кухне презирают подлеца
За то, что отравил их шутки ради.

И яд не выпить. Жаб не облизать.
И выдумать дурное лукоморье,
Куда несешься на воздушных парусах,
Пульт прижимая к изголовью.

***
Я буду взирать исподлобья,
Готовый, очнувшись, упасть.
Как дышит мое сословье,
Или хотя бы часть.
Застывший, заслонный, жатый,
Усталый, согласный испить.
Я вдруг прикрываю чашу,
Её посторонний вид.

Окаменный, оледенелый,
Любовный не знавший сироп.
Не приспособлена вера,
Или хотя бы срок.
Я в скрипе эпохи дерзкой.
За то – подневолен и тих.
С улыбочкою лакейской,
А внутри – еретик.

***
Явгений ожил, видимо, не зря.
И заскоблил по длинным стенам.
Дошел до подоконника. Заря
Вдруг ожила в окне неоткровенно,

Частично. Освещая пол и стол,
Одежду серую на спинке стула,
И стул, ушедший в угол с ночником,
Смотрящим в потолок погасшим дулом.

Линейка ожила и карандаш,
Которых назначенье нулевое;
С водою чайник, словно белый страж,
Вдруг закипал над мутной головою.

Предметы оживали по углам,
Шампуни, банки с кофе, чашки,
Бутылки, ложки и стакан в сто грамм
И зажигалка, и ее запчасти.

Шкафы, кровати ожили кругом,
Картонные обои в голом виде,
И холодильник загудел нутром,
Тарелками бренча из-под повидла.

Ожили тряпки, сумки и часы,
Газеты на столе, как приложенье,
И заголовки, пестрые до дыр,
С удачной прописью «Мой Дженька»

Явгений ожил. Ожил телефон.
Окно – в него стучалась ветка,
Как будто говоря, что был не сон
О шепотах на холоде в беседке.

Воспоминанья ожили и дом.
Соседи полупьяные; и только
Их дети ожили под сломанным замком,
Свидетелем ушей, пружин и вздохов.

Явгений ожил. Подходя к двери,
Он вспоминал касание и сплетни.
Скрипел паркет, и ожили ковры,
Чем становились более заметней.

И ожила Она. С ней – барабанный стук
Банально сотканного сердца.
Банальные слова казались вдруг
Не более банальными, чем бегство.

Явгений ожил. И ключи. И тень,
И лестница, что вниз по коридору.
И посторонний, он оставит след
В архивах памяти – и в трубке телефона.

Деревья ожили. Прохожий. Белый снег.
Автомобили, хоть не засыпали.
Дорога, без названия проспект.
Явгений назовет его едва ли.

Явгений ожил. Утро ожило
С той девушкой, с которой дышишь ровно,
И призрак, воплотившись, оттого
Явгению не очень посторонний.

***
1
Я ждал тебя под колоннадой
Библиотеки.
Сбивая тонким пальцем пепел
Сигаретный.

И вспоминал звонок измены
В тот понедельник.
Ты оправдалась. Я поверил
В секс-учебник.

Соседи, молча, жались в спальне -
Мы были в зале.
Ты уходила, оставив адрес,
Как подстаканник.

Текст лился криво, по-латыни.
Сдержавши кашель,
Вышел. Приступ. Очнулся в марше
Метроучастья.

2
Остановился, забывши номер
(В твоем кармане).
Буквально римской цифрой замер
В моем тумане.

Исходный путь на остановке.
И складно-гадко
Торговали на прилавке, рядом
Со скопом падких.

Они стояли раньше возле почты.
И на заочном
Учась науке сложноточной,
И в кось, и в общем.

Помню склочно, к стыду и пользе,
Ценили драмы,
Мылодрамы, толстые романы
Частями зная.

3
На остановке ветер сыплет.
Вновь жмутся двое.
Под колоннадою спокойно.
И вдруг не больно.

Черешней свежее ворвалось
В мой снежный полюс.
И созерцаю удивленно
Мир одинокий.

Окурок, стывший на асфальте.
Рекламный слоган.
Плакат. И рупор. Женский логос -
Оглохнешь скоро.

Оранжевый ближневосточный
Уборщик улиц.
Он умаляет здесь, как суффикс,
Быть может, грубость.

4
Напротив книгосклепа липой
Пахнет липло,
Пространно, хлипко, сипло, хрипло -
И вдруг привыкло.

Сквозь пальцы, тени, взоры чары
Проступили.
Обвили мило, тихо, дивно,
Как счастья благость.

Я встречи ждал другой, шпионом
Услышав голос
В телефонной ссоре. Серьезный
Был бы конкурс.

Но, получив, как подзатыльник
Чтобы запомнил,
Блокировал мобильник. Фокус -
И сел в автобус.

***
Напомни перекличку дат,
Абзацы наших переездов,
И взятых сухо напрокат
Библиотеку мнимых жестов.

Открою форточку в кино.
Мы за неделю чемоданы.
Я прячу рукопись на дно
Под бледным пламенем романа.

Как много в комнате вещей,
Архивы встреч, ненужных даром;
Осколки дара из щелей
Ползут, медлительно, устало.

Ты говоришь… Смотрю в окно,
Там стынет лужа вне контекста.
Метрональдс больше отчий дом,
Чем голоса, что по соседству.

И напоследок дубликат
Я обнаружу – ключ безликий -
В кармане памяти, и дат
Под неотстроченные вскрики.

***
Слух внутренний ценней заката.
И не читаемого тома «Будденброков».
И в бежевом уходит наблюдатель,
Оставив на листе неровный прочерк.

Во след слышны, из талого окна,
Гудки автомобилей разногаммных.
И телефонные пунктиры. И жена
Кричит рекламно, что-то, постоянно.

И в метрах десяти известна речь.
О стадии, о пьянстве, о юговке.
И на асфальте мелом белых черт
Не различат на снежной остановке.

***
Я вырос, так сказать, на Голливуде,
На сериалах МТV с больным подтекстом.
Из юности, через рекламу, вышел в люди
И не нащупал драматического детства.

Сквозь призму айсберговых переменных сфер
Мечты американской о духовном
Ценил достаточность, как пресловутый Демосфен,
Ролей в «Секретных» Дэвида Духовны.

И видел постороннее окно
С «Блудливой Калифорнией» в экране,
И закрывал вдруг солнце небоскреб,
Стрелою вновь на Фрейда намекая…

Не думал я о водке и луне,
О корках плесневеющего хлеба, -
В мозг недочитанный карабкался Эней,
Чье бегство оказалось мне важнее.

И в тот момент, за миг, дурным кино
Споткнулся доктор Хаус о банальность.
Поверхность отразилась мутным дном,
Сознание ушло в сплошной психоанализ.

Застряла между нынешним и тем,
Чего уж нет, и вдруг отыщут вскоре.
И что остался выбор скорбных тем
Между безбольем, ссорностью и злобью.

***
Во дворике, в котором вырос я,
Неся сутулость, блеклость и одышку,
Играет неумело ребятня,
В резинку, в прятки, в классики, в картишки.

Отцы из-под полы сосут коньяк,
И пивом запивая ради пользы,
Чтоб накричать, и, выставив кулак,
Застыть на миг в карикатурной позе.

Мамаши, трудной долей возгордясь,
И ничего, по сути, не умея,
Советы раздают, и всякий раз
Вновь кажутся приятней и умнее.

На лавочках бабульки, пришлый люд
И старых дев, поддев, клюют заочно,
Их зависть горяча. Сильней, чем ртуть, -
Давление подскакивает склочно.

И школьницы, немного повзрослев,
Прохаживаясь в поисках удачи,
Стреляют глазками, вдруг обнаглев,
На мускулистых юношей постарше.

Похоже, рай. И через пять минут,
Четырнадцать, пятнадцать, сорок девять
Она придет, в сухую впрыснув грудь
Неделю. Что не плохо, в самом деле.

***
Нас боялись, и будут бояться всерьез.
До бесцветного ужаса ломких волос,
До бесстыдного стука осколков зубов,
До прозрения слуха, для тех, кто оглох.

Нас бежали, и будут бежать второпях,
Спотыкаясь о память, не скрывшись впотьмах,
Как маяк, образ крестный сто раз окружит,
Только левой знамение муть всполошит.

Нас боялись, и будут пугаться вдвойне,
За кровавые пятна по белой спине,
За воскресшую совесть утраченных лет,
Где мы есть, где мы будем, как след, или бред.

Нас венчали случайно, встречают кругом,
За окном, в зеркалах, зараженные сном,
Признавая за смехом сокрытый скелет.
Вы питаете нас. Вы умрете. Мы – нет.

Нас боялись, и будут бояться вдост;ль
В одиночке, в толпе. Устремленные вдаль,
Мы тихи, если нет изнуряющих слез
До бесцветного ужаса ломких волос.

***
Вновь ощутил, что тянет к дому.
И в бледном пламени застыл,
Вдыхая теплый, южный воздух,
Напомнивший далекий остров,
Который тих, в котором жил.

Черты не четки. И размыты.
И снимок в памяти сырой.
Поеду, чтоб не видеть вжитых,
Чтоб не узнать дворовой свиты,
Помолодевшей. Рою рой.

Рюкзак забью ненужным хламом,
Чтоб, словно в спешке, растерять.
И по рассеянности к даме,
Обдавшей духом и духами,
Подсяду, чтобы вдруг пристать.

Заполню лишний сон подвалом,
В котором в первый раз прозрел,
Расцвел, ожил, прошел и жалом
Прожгло приятную усталость,
Когда в лицо ей посмотрел.

Не разглядел. Стучались в двери.
Кричали, звали. Наутек
Она как будто через щели
Метнулась. Тьмою уцелели.
Мы не знакомы были год.

Мы с ней увиделись во вторник.
Нас не представил детский врач.
Простой и скучный алкоголик.
Я упирался в подоконник,
И слышал за стеною плач.

Она бледнела, гасла, часто
Приподнималась в полрывка,
Шла к двери, открывала властно,
И что-то выслушав, прекрасно
Плыла к стене и в свет окна.

Мы разошлись. Соседний доктор,
К лицу пришивший нос и рот,
Плюющий в бездну хлороформом,
В меня рычал чесночным потом -
Его закончился обход.

Мы с нею виделись едва ли.
В деревне, под карнизом туч.
И ночью, на пустом вокзале,
Когда почти не засыпали.
Пока мигал фонарный луч;

Он уходил в пространство тенью.
И где-то значился в тени
Моей запутанной вселенной,
Ушедший в поле безвременья,
И посещавший только сны.

Билет заказан. Жду ответа.
Но в телефоне тишина.
Присел. Хорошая примета.
Кругом безликие предметы.
И вид из теплого окна.

***
И вдруг устанешь от нытья.
Религий, регентов, регалий.
От оправданий.
По пятницам - от пьяни, -
без друга-дяди-дряни,
подруги-врани-рвани,
супруги-тёти-няни;
По вечерам -
от брани, от братаний;
преданий, праздности, прощаний;
С утра - к полудню - рано;
В шесть понедельника
без опозданий, -
и в холостую, - на трое суток.

***
Он ей казённо произнес
В пределах трафика и сметы -
Налог за каперсный  склероз
Превысил риски по процентам.

Регламент ею заведен.
Часы, привычки, знаки, отпуск.
И в списке дел, звонков, имён
Ему графа под грифом «Модус».
В смартфоне багрым - «КошэЛот»
Из «КошаВара» и «КашМара».
И по цедящему «бро, счёт»
Колеблется реформа бара.

Он относительно умолк,
В период после вброса транша.
Ее брелок, что мотылек -
Без шанса, без реванша.

Партнерство ею продлено
В связи с кончиною китайца,
И по размеру кимоно
Подарено, как постояльцу;
В приёмах промеж двух врачей,
Подолога и окулиста;
И в день «уволю сволочей»;
И к выходу в кино «Са-Диста»

Упорно выжидал карт-бланш,
Скучая перед «Мона Лизой».
Как будто можно баш на баш
Любить по-свойски, по ленд-лизу.

На лето выбрала Стамбул,
Но в Саламине грянул кризис.
И чтоб не вылететь в трубу, -
Достойное рекордов Гиннес, -
Второй аборт; баланс, Акт-Банк,
(«ВашНаш», «Раб-Ад»), плантатор-сервис.
Прелюдия познала квант.
Бюджетотренинговый реверс.

Он повторял стандартный спич,
Что нет черты, четы и чарта,
На обналичь и обезличь,
Подряда, розыгрыша, фарта.

В ней сотни спаек и разрух.
В манере вежливая подпись,
Где «Модус мой», где «милый дух»,
И точка, словно хлополопасть.
Не обойдет, не примет месь.
И щелкнет розоватым стилем.
Он будет выражаться здесь,
По фактофлагу, пофамильно.

***
Сегодня позвонил отцу.
Впервые без гвоздя причины.
Всего лишь. Помня, не к лицу
Казаться вечно молодчиной.
Я слушал, зная наперед
Его предлоги и повторы;
Какой сейчас исправит год,
И что не выговорит скоро.

В моем кармане сотни две.
Я бросил пить и снова начал.
Я мог жениться на вдове,
И жить по Джейнепсачьи.
Отец расскажет, кто подрос,
Кто приезжал, кто ждет, кто умер…
По кальке вызревших волос
Он проведет рукою бурой.

Я не звонил сто зим другой.
В любви не признавался вовсе.
И над зачумленной строкой
Бьюсь в ностальгическом позёрстве.
Он перечтёт свою семью,
Гомер, утративший часть клина.
Мне на сегодня ни к чему
Казаться, что я тоже сильный.

***
За окном - жизнь.
За стеной - шум.
Кто-то купил рысь.
Кто-то закрыл трюм.

Под потолком - нить.
В кипятке - мёд.
Где-то проплыл кит.
Где-то прошел год.

На столе - пыль.
От стекла - блеск.
Я ушел в ил.
Я ещё здесь.

ПЕРЕВОД УЧИТЕЛЯ СНОВ
Мне верится, мне видится,
я в прошлом
был первым,
кто заговорил,
кто выдумал язык,
что было пошлым
в роскоши молчания;
за что я изгнан
в одиночество;
в него другие,
слабые давно,
ушли, но не за мной,
а тем, кто ждал,
как изменить пространство,
как изловить его,
когда в том было надобности грош;
чему я не позволил,
сокрыв источник
зарождения вселенной,
и светоч тайн,
и видимых начал,
что знал когда-то я,
и помнят навсегда
мной забываемые братья;
за тот обратный подвиг не брошен
я дружиною совсем;
но, лёжа на спине,
как в тишине постылой
однообразной речи,
и поворачиваясь вправо,
чтоб слева избежать черновика,
карандаша без ластика,
два-три сухих наброска,
их нахожу;
и больше, к ужасу четвёртой стражи ,
не засыпаю,
тем самым,
возвращаясь к рубежу
проклятия в себе
и дара сочинителя;
никак не разберу,
хотя постичь давно не в силах,
ведь я кочевник,
скрывший от себя,
в чём всемогущие возможности
влечения открытий,
и вновь уже забыл,
зачем кто выдумал
и вдруг заговорил.