Старушка и шизик издательство злой заец 2025

СТАРУШКА И ШИЗИК

Издательство «Злой заеЦ»
2025

СТАРУШКА И ШИЗИК
Зимний воздух туманный и сизый.
Дует от не заклеенных рам.
Так и жили старушка и шизик,
Неразменный ее квартирант.

Хлопотала старушка с рассвета.
Шизик многое в ней не любил.
Не здоровался с нею за это,
За квартиру и стол не платил.

А старушка была уж довольна,
Хоть сама оставалась живой -
Шизик бил ее долго и больно,
Коль не шел ему в душу покой,

Но она про побои скрывала,
И когда бы к ним кто ни забрел,
Очень ласково всем объясняла:
Мол, ударилась мордой об пол.

Синяки по старушке свистели,
Как цветочки в саду по весне.
Шизик, утром проснувшись, с постели
По квартире бродил как во сне,

Думал все необъятную думу,
В папиросном качаясь дыму,
Чтоб без внешних усилий и шуму
Власть над миром досталась ему,

Чтоб одним мановением мозга
Он народами повелевал,
Чтоб весь мир, словно куклу из воска,
Он пальцами железными мял.

Страх, что выгорит это не скоро,
Вырывал из груди его стон,
Волочились по пыли и сору
Вязки грязных солдатских кальсон,

А старушка с утра у корыта,
Рушил пену сквозняк от окна,
Пусть уж лучше немножко побита,
Чем все время одна да одна.

***
Когда  ты, плача обо мне,
Кольнула небо робким взглядом,
Он в преисподней глубине
Лежал, дыша железным смрадом,

По плату хладному парчи
Стопы твои когда скользили,
И синевы густой ключи
Со звоном золото пронзили,

Я, легким светом изойдя,
Мечтал и плакал о покое,
Он струям серного дождя
Подставил сердце роковое,

В багровой голой глубине,
Ворочаясь в кровавом прахе,
Тоскуя, дал он имя мне
И твой огонь зажег во мраке,

А позже, созерцая зал,
Схватив стакан, глазами красен,
Все наперед нам предсказал,
И план был строен и прекрасен,

Но, запустивши в пьяный пляс
От ресторана до стоянки,
Он наши судьбы порастряс,
Как мелочь из худой  жестянки,

Склонившись бледный до земли
Впотьмах искал в холодных лужах
И мы ему навстречу шли.
И он нам был уже не нужен.

***
Я скелет нерожденного гения,
Я белею высоко на синем,
Мои легкие сочленения
Пахнут ветром и керосином.

Плещут крылья из шелка и воска,
А в груди – камышовой корзинке,
В озарении медного лоска
Тарахтит паровая машинка.

Я, летящий бамбуковым стулом
С  пестрым праздничным платьем на спинке,
Нежным дымом, далеким гулом
Распускаю по небу картинки.

На плечах моих нет черепа,
Но разбитый горшок глиняный,
И по небу за мной чертятся
Непонятные людям линии.

ПАТЕФОНА РАСТЛЕННЫЙ ГОЛОС
Дали мальчику по соплям,
Напинали ему под говно.
Он стоит на морозе, упрям,
И глядит в роковое окно.

Там мурлыкает магнитофон,
Там вино, полумрак, интим,
А в ушах унизительный звон,
Будто кто-то смеется над ним.

Вот возьму сейчас пистолет.
Стук. Откройте. И вдруг тишина.
Только всхлипнет слегка на столе
Недопитая рюмка вина.

И она перед ним на полу,
На коленях, с мольбой: пощади.
Бах-бабах! И обидчик в углу
Расшеперился с пулей в груди.

Или лучше: красив,  бородат,
Незаметно промчатся года,
На французской актрисе женат,
Загляну на минутку сюда

Я, уставший от роли вождя,
Лондон,  Дели, Париж, Амстердам.
Мальчик болью играет, водя
Языком по разбитым губам.

ПРОРОК
Прозрев, как правду, простоту
Он, призывая муки эти,
Был Царь, взошедший на уступ,
Застывший в неприступном свете.

Но нет, но нет он не о том,
Склонясь на влажный череп чаши,
В пространстве гулком и густом
Он нам прощал избытки наши.

Он миру возвращал Вино
И Плоть, и ждал ответа.
И Дух, исшедший заодно,
Мешал распространенью света.

И, слыша волокнистый шум,
Не в силах одолеть запоры,
Мы, истощая праздный Ум,
Вели бессмысленные споры.

И был средь нас, кто говорил:
Он там парит и плит ногами
Не попирает. Всех простил,
Кто был - Друзья, кто стал Врагами.

Врата отверзлись. Вышел Он.
Велик и свят. Трясясь и бледен.
И каждый, погрузясь в свой сон,
Безвольно выскользнул из сети.

ДВУГЛАВЫЙ СОНЕТ
Попробуй нашего вина,
Оно и скорбно и брадато,
Огромно, жгуче, зло и в плату
Возьмет всего тебя сполна.

Его угрюмая волна
Уйдет, оставив волосатый
Ком в горле, и свои глаза ты
Нашаришь в скользком иле дна.

Отведай нашего вина
И с полночи и до утра, ты
Начнешь перечислять утраты,
И собирать их в стену сна.

И встанет стылая стена,
И выйдут из стены солдаты
Неимоверны и горбаты,
И пресекутся времена.

Ты хочешь нашего вина?
Оно, как свадебный скелет.
Стоит в шкафу так много лет,

В кружавчиках и рюшках спрятан.
Как светоносная струна,
Что скрыта плоти рыхлой ватой.

***
…………, а ведь мог бы успеть
доказать, удержать, убедить,
разорвать эту липкую сеть,
как собачка бежать впереди,

оглянуться, сказать: «я не прав»
(а я прав), заглянуть в зеркала
честных глаз, закричать: «я не прав»,
честных глаз из простого стекла,

честных глаз: «проживу без тебя»,
честных глаз: «заполняй пустоту»,
как же можно прожить без меня,
как постигнуть твою простоту?

как-то так вот зажмуришь глаза –
ты исчезнешь совсем, навсегда,
ты………………………………..



АД. ЗЕВ. ЗОВ: О ЗВЕЗДА!
Скользя воронкою бессонной,
Я тяжко ввинчиваюсь в Ад.
В багровых бликах миллионы
Чертей передо мной стоят,

Кричат «Ура», меня встречают,
Звенит копытом Генерал,
И грузно серный дым качает
Знамен надувшийся квартал.

Как много их цветных и серых
Кто в барабан, кто на трубе
Стучат, дудят. Ревут без меры:
Хвала Великому Тебе!

Хвала! Хвала!  - Я опускаю
Глаза от боли и стыда,
А под ногами расплескались
Огнем и горем города.

И Генерал взглянул на блики
И в нем признал я Сатану,
И он сказал: Хвала Великий
Тебе!  И что-то про войну.

И продолжал к чему о прошлом,
Теперь все просто, все нестрашно,
И каждый гвоздь в твоей подошве
Длинней их высочайшей башни.

13 чертиков
В общем, не обидно ведь.
Закопают простенько.
Книжки дефицитные
Разворуют родственники.

Череп там оскалится,
Требуха испортится,
А душа развалится
На тринадцать чертиков.

Каждый будет крошкою
Розовым и толстеньким,
С гранеными рожками,
С бантиком на хвостике,

Со звонкими копытцами,
С завитыми усиками,
С райскими птицами
На бархатных трусиках.

Будем к вам являться
С часу до полтретьего,
Мило кувыркаться
В скользком лунном свете и

Нежную избранницу
Свежей адской силы мы
Будем тыкать в задницу
Золотыми вилами.

***
ЭТОТ ГЛАЗ
Этот Глаз. Я один. Мне страшно.
Что-же, что-же я сделал неправильно?
Что-же я забыл очень важное.
Почему на меня направлен он?

Этим, ватой обложенным, вечером
Я за каждым деревом прячусь.
Все равно выплывает навстречу он
Злой, большой, золотой и горячий.

Закрываю глаза ладонями.
Остывающей темной речью
Мое имя в пространстве тонет и
Становлюсь бездонный, вечный.

Я – один… Я – все… Больше нет меня…
Но из сгустков  тьмы в глубине
Проявляется, все заметнее,
Расцветает гневный во мне

Этот Глаз. Он меня обнаружил.
Размягчаюсь. Иду на убыль.
Растекаюсь зловонной лужей.
Остаются очки и зубы.

***
В ясном небе
Весеннее солнышко.
В бледной лапке
Помойное ведрышко.

Бредет по талому снежку,
А туфли на высоких
Каблуках
И на размер,
А то и на два
Больше.

СТОИТ НА СТОЛЕ
Архиблажен, кто яко лев,
Штаны зеленые надев,
Да с позументом золотым
(Не все растает яко дым),
С охапкой лютиков в руках
(Не все рассеется во прах),
С улыбкой нежной на устах,
С стеклянной радостью в глазах,
С блаженным нимбом в волосах,
А в белых сахарных зубах,
Чуть окровавленных зубах
Блестящий лаковый сапог.
Блестящий лаковый сапог.
Блестящий лаковый сапог.
Блестящий?
Лаковый?
Сапог?
А где ишшо один?
Сапог?
Не уберег?
Не уберег.

***
И спит,
И снится ему сон,
Что засыпает он
И ему снится:
Смежает сон
Ему ресницы,
И засыпает
Засыпан снами.
Так в парикмахерской
В горячий день
Весь пол
Засыпан волосами.

***
Распознав еле слышимый зов,
В золотом и мерцающем свете,
Разведем этот легкий покров
И почувствуем время и ветер.

Под малиновой россыпью звезд,
Как картину в облупленной раме,
Мы увидим старинный погост,
С трех сторон окруженный горами.

Там, под мертвенным оком луны,
Где верхушки сосен, как море,
Словно ветреный сын Сатаны,
Молод, весел, красив и проворен,

Лысый холмик поправши ногой,
Взгляд, вперивши в пространство, незрячий,
Весь в лохмотьях, почти что нагой
Труп брадатый ликует и скачет.

Что ж ты пляшешь мертвец удалой?
Где ты взял неуемную силу?
Почему не почтят твой покой
Твои детки с супругою милой?

Знаем, спят уж столетья оне,
Одному тебе буйно и сладко.
И топорщим мы перья во тьме
Над бездонною этой загадкой.

***
Ночь прошла, с нею страсти утухли.
От костра только угли остались.
А кругом одежонка да туфли,
Да пустые бутылки валялись.

Над водой плыли клочья тумана,
Камни впились в озябшее тело,
Чуть светало, и было так рано,
Что еще голова не болела.

Только чары вчерашнего хмеля
Хмурой пеной в мозгу колыхались.
Трое после ночного веселья
На речном берегу отсыпались.

Чуть поодаль храпела четвертая.
Головой в придорожных кустах,
Дорогая, на сгибах потертая,
Довоенной работы ****а.

***
Наших отношений
Искренность и фальшь,
Все баночкой варенья
Разбилось об асфальт.
Сладости и грязи
Много-с?
Ну, так что-с?
Я вам всем обязан,
Я ваш верный пес.
Ну, поговорили,
Ну, разобрались,
Я ли прав ли? Вы ли?
Где там. Разберись.
Ну, оборвали уши,
Ну, накрутили хвост
И что? - Я стал послушен,
Вежлив, прям и прост?
Да я уже на выстрел
К вам не подхожу
Все живые мысли
При себе держу.
И я уже не прежний -
Пьяный, глупый, злой.
Все мои надежды
Обрели покой.
И я уже не лаю
Так громко на луну,
А накрепко запираю
На ночь конуру.
Под замком ничё вам
В доме не грозит.
Алка Пугачёва
На гвозде висит.
Алка Пугачева
В рамке золотой.
Старая корова,
Как легко с тобой.

ДЕТЕКТИВНОЕ
И, направляя пистолет,
Вскричал: сознаешься, иль нет!
Ты ль тот, кто дергает все нити?
Он встал и застегнул жилет,
И говорит, смеясь, в ответ:
Вы не на тот напали след –
Я кто – я падший небожитель,
Горбатой Манечки сожитель.
Она мне делает минет.

***
Сквозь тебя просвечивает мебель.
Глаз не видно. За стеклом закат,
Где в глубоком безнадежном небе,
Как пылинки голуби скользят.

И с плеча сомнительная птичка –
Шарик ртути, свежая игла –
Свесила эмалевое личико
С тонкими крестами вместо глаз.

Где же ты, опять в бездонной яме?
Куришь, вспоминаешь о былом?
Видишь – в небе бродят вверх ногами,
Кто с мечом, кто с арфой, кто с кайлом.

Боже, что за ветер дует в спину,
Как вернуться с полпути домой,
Неприметной тропкой муравьиной
В щель между забором и стеной.

И грядет сквозь снежные заносы
С розой в окровавленной руке,
Ангел на серебряных колесах
И в гранитном скорбном котелке.

***
Солнце большое, как слон
Уходит за горизонт,
Багровое от стыда:
Я к вам не вернусь никогда.

***
…при луне
                и никуда…
                Ф. Сологуб            

Пейзаж оплыл и через край
Течет в лучах больного света:
Снег, лужа, отдаленный лай
И я в углу картины этой,

Сосредоточен и угрюм,
Внимательно нахмурив брови,
Задравши голову смотрю
На дырку в облачном покрове,

Оттуда голый, как дурак,
Раздетый на большой дороге,
Злой месяц лает на собак,
Злой, молодой и тонкорогий.

***
Фонари раскололись, как яйца.
Вся в соплях и окурках, луна
Приближается, ухмыляется,
Дряблой медленной дрожи полна.

Снег с ветвей облетает и кружится,
Взгляд твой бел, неподвижен и туп.
Ты кричишь, каменея от ужаса,
Надрывая свой маленький пуп.

Толстый дым выползает из форточки
Вверх, а музыка сыплется вниз.
Лучше сядь поудобней на корточки
И глазами в коленки упрись.
               
***   
Почтительно и робко
Заглядываю в спичечную коробку.

Там дерутся Лев и Змея,
Но кусают друг друга любя.

А со зла кто кого укусит,
Сам же первый тотчас и струсит.

От врага помчит наутек,
Только хвост стучит в потолок.

И едва начнется погоня,
Целый мир забьется в агонии.

А как враг настигнет врага,
Мир сгорит, как сухая трава.

***
Что мне делать на том берегу,
Равномерны и многоугольны
Грязноватые плещутся волны.
Вижу берег, а плыть не могу.

Что забыл я на том берегу,
Может быть, повернуть мне обратно,
Как монеты, мазутные пятна
Загребаю, но не сберегу.

Я один посредине реки,
Все плыву по теченью куда-то.
Берег правый и виноватый
Одинаково далеки.

***
Все, что было за облаком скрыто,
Непременно узрим сей же час:
Оцинкованное корыто,
До краев красной жижей налито.
В сальной пленке застыл глаз.
Не всевидящий и не судящий,
Не ведущий учет всему.
Погрузился в убогую тьму.
Заработал свой отдых от будущего.

***
Никого на свете нет.   
Ни меня, ни вас.
Даже этот слабый свет               
Вспыхнул и погас.

Кто-то выдохнул слова,
Кто-то в темноте
Заявил свои права.
Захотел взлететь.

Чья-то искра занялась,
Чьи-то корни  вглубь.
Чья-то призрачная власть
Паутиной с губ.

***
Луна стрекочет ундервудом
И канцелярским молоком
Приблудный город поливает,
И этот город мне знаком,
Сон был всего лишь кратким чудом,
В нем нищий, притворясь трамваем,
Обедал краденым замком,
Припрятав на закуску ключик.
Сон та же явь – он тоже мучит.
В нем нищий, смрадный и босой,
Но желтый, с красной полосой
И тяжкий, с инеем замок,
Зубами грубыми грызомый.
Я это все понять бы мог,
Но я один и я не дома.

***
Оставь, Купидо…               
                Тредиаковский
                …собрались в один вагон
И поехали...

Ура! В садах вовсю цветочек!
А соловей, как заводной!
У Веры Павловны из дочек
Уж нету целой ни одной.

Смех, шоколадка, и с размаху
Ударил в грунт последний лист:
У Машки – муж,
У Лельки – хахаль,
А у Анфисы – си - фи - лис.
 
Весна! Любовь! Ау! Куда ты?
Куда ни кинь – как гром: зима…
У Веры Павловны растрата
И вероятная тюрьма.

ОНИ
Возникли они как бы сами собой.
Вот только что свод здесь молчал голубой

И облако плыло в больной синеве
И ветер звенел в пересохшей траве,

И ветер следы заметал на песке
И сосны торчали в предсмертной тоске.

Вдали под горой загорались огни.
Казалось, все это на долгие дни.

И в это мгновенье возникли они.

***
……познавший Дао
Посмотрел на небо,
А потом взглянул направо
И еще налево.
 Видит: небо круглое,
А земля квадратная
И на том углу, где я
Что-то непонятное.

***
Дрожащее живое колесо,
Стальное дерево с глазами без ресниц.

Полет за очень близкий горизонт
Тяжелых, круглых и короткокрылых птиц.

Кровь на промерзших рельсах. Голоса
Невидимых в передрассветной мгле.

Под ставнем золотая полоса
Напоминает о чужом тепле.

Что ж? Спертый воздух и не прибран стол,
Нечистый пот и жалобы во сне…

Неколебимый светоносный столп
Пронзает тучи и уходит в снег.

***
Постой, постой! О боже правый!
И для чего такой большой,
И есть ли на тебя управа,
Могучий, с каменной душой,

Зачем холодною рукою
Стучишься в дверь. Ужель за мной.
И смрад могильный за тобою
Распространяется стеной,

Зачем, крылатый, ты крылами
Гоняешь воздух без конца,
Зачем осьмнадцатью ногами
Бьешь доски ветхого крыльца?

***
Пусть правда горше, чем вчера,
Но посмотри, как эти птицы,
Но красен след от топора,
И быть чему – тому не сбыться,
И то, что было – не пройдет,
И кость желтеет в страшной ране,
И стая, вмерзнув в долгий лед,
Хранит стремительный полет
И острых крыльев очертанье.

***
Веселый, теплый, золотой
Летает в темноте.
Хочу схватить его рукой
В наивной простоте.

Все очень просто и легко,
Легко и хорошо.
Не нужно то, что далеко,
Все близко, все нашел.

ИЗ ПОЭМЫ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ.
Тоскою дали огласив,
Сибирской снежною тайгою
Идет-бредет локомотив.
Стучит железною ногою.
За ним теплушки чередою.
Милая не зови.
Мне не быть с тобою.
Нас двое, а патрон один.
Вам не видать моих седин.
Коль нас с тобой в один вагон,
Спор о правительстве напрасен.
Твой дикий вид, он мне смешон!
Пол дернулся, поплыл и красен.

***
…откроют – вот так постучать.
там в карты играют, там курят,
там зеркало, стол, там кровать,
там голая баба на стуле,

там пьют, наливая в стакан,
танцуют с осанкою ватной,
слоится табачный туман
под лампочкой голой стоваттной.

И даже, когда наблюют
и тряпкою в угол неловко
задвинут, какой-то уют
печальный  над всей обстановкой

витает. Ведь людям светло
и радио что-то такое…
Какое? – Ну, чтоб отлегло
от сердца, от сердца, чтоб с болью

хотя бы на время, чуть-чуть,
куда-нибудь, лишь бы не сразу…
Останься, помедли, побудь
под звуки дурацкого джаза.

А комната в доме одна,
где свет, а не тени и морок.
Засохшие кучки говна
на пыльных полах в коридорах.

J. B.
мед..сперма..воск..войлок
золото..пчела..череп
эмбрионы в сотах
толпы голых рабочих
каждый скульптор
где скульптура?
каждый скульптура
кто скульптор?
в землю в землю
за зайцем
зайцем живым
заячьи уши
медоточивые
сквозь землю
живую пробились
черепа по ним цветут
пухнут
пчелы хлопочут
мертвый жир
мертвый немец
облака
подпирает..
заячьи уши сквозь
шляпу живую
пробились
в черноту пустоту холод..
мертвые лебеди альвеол
олень овладел роялем
гвоздь в эмбрионе..
о царь рацио
царь раны..
в рану нырнуть..
мертвый рабочий
парашют неба

ЛОТОС
на кончике языка
в раскрывшейся чаше цветка
на черной спине паука
пляшет дева с мечом в руках

На острие меча
в изломе луча
в беге бесчисленных лет
чистый спокойный свет

и ничего нет
ни убегающих лет
ни излома луча
на острие меча

ни девы с мечом в руках
на черной спине паука
ни чаши цветка
на кончике языка

ничего нет
чистый спокойный свет

ЛЕ ТЮЛЮП ДЮН ЛЮП А ЛЯ РЮС
1
мороз крепчал. дул ветер в спину.
мужик следил из-за овина,
как пожирая жидовина

тамбовский волк стонал в печали:
– зачем вы нашего Христа
распяли около моста
и под кустами закопали.

снег в никуда и в никогда
и страшно воют провода,
мост через Цну и за мостом
Исус, зарытый под кустом.

и, жадно напрягая слух,
мужик крестился на обух,
а крест лежал саженях в двух.

2
стоит мужик. тулуп до пят –
волк красен, на кресте распят,
весь окровавлен, весь – закат.

а там за Цной из-под кустов
ветвятся в небо сто крестов,
по сто Христов висят на них
по сто Иисусов золотых
в камзолах бело-голубых.

Христами вышито полмира
у каждого в руках секира
в другой распятье со Христом –
Христос с секирой и с крестом.
главою в рай, ногою в ад
за рядом ряд, за рядом ряд
христиц, христосов, христенят
христосок, хриституток, хрИстищ
их тьмы и тьмы, их много тысяч.

3
крестов сияет паутина
волк кровью красит их, малинов.
мужик задумчив, рот разинув,
что сотворил, обозревает.
в руке топор, в другой – дубина
он ими молча помавает,

как заграничный дирижер,
дерет и жрет. И ясен взор.

СТРАШНЫЙ СЛУЧАЙ В УЛАН-УДЭ
Увы, как счастье иллюзорно
И озверев не по годам,
Маруся плод любви позорной
Сложила в черный чемодан

И на вокзал бежит в волненье,
Дабы позора избежать,
И в недрах камеры храненья
Скрыть чемодан и убежать.

Пока она ячейку ищет,
Чтоб в ней запрятать свой позор,
Крадется к ней один из тыщи,
Один не в меру прыткий вор.

Он чемодан пододвигает
Тихонько в сторону свою,
А сам вот так соображает:
А где же я его пропью?

Забыв про горе и позор
Маруся криком закричала:
Ой! Ой! Держите это вор!
И в вора пальцем указала.

Вот-вот толкучка соберется,
Сотрудник мчится вдалеке.
И робкий вор, как рыбка бьется
В большой Марусиной руке.

Свое забыла преступленье,
Скажи Маруся для чего?
Ведут вас вместе в отделенье
Тебя и вора твоего.

Теперь. Когда всем стало страшно,
Раскроем карты наконец:
Милицанер,  вора поймавши,
Был плода этого отец.

Когда явились понятые.
Он с чемодана сбил замок
И слезы с глаз смахнув скупые,
Шепнул  зачем ты так, сынок.

Тут кобуру он расстегает
Наган оттэда достает,
В Марусю пулею стреляет,
Вора за шиворот берет

И , длинным дулом в брюхо тыча,
Он говорит ему:  дурак!
Ты б мог подобную добычу
Толкнуть хотя бы за пятак?

Но я ведь тоже виноватый,
И я себя сейчас убью
За то что я, подлец проклятый
Не создал верную семью,

Что я, мундиром прикрываясь,
Толкнул девицу на разврат!
И он, слезьми весь заливаясь,
По сердцу выпустил заряд.

Судьбы свершилось начертанье:
Три трупа рядышком лежат,
А вор, избегнув наказанья,
Спешит работу продолжать.

Пред ним раскинулся широко,
Шумит ночной Улан-Удэ.
А он веселый как сорока
Спешит туда, куда и все.

СТРАШНЫЙ СЛУЧАЙ В ЧИТЕ
Этот случай случился не где-то.
Этот случай случился в Чите.
Там жила одна женщина – Света
И был муж у нее офицер.

Офицер – всем пример по идее,
Но был Светкин мужик не таков.
В нем порочные страсти кипели
Словно стаи голодных волков.

И хоть был он давно капитаном,
Он любил напиваться с утра,
А потом отправлялся по бабам.
И рыдала жена до утра.

Каждый раз, уходя на дежурство,
Он бывал невоздержан и груб.
Он дуплил свою Светку и пежил
За неправильно сваренный суп.

Света все это гордо терпела
И не злилась на это никак.
Только песни печальные пела
На весь ихний огромный барак.

Был барак щитовой, двухэтажный,
Много жило в нем разных жильцов.
А над ними жил Куузик Яаныч.
Отличаясь обильем глистов.

Куузик Яаныч был тих и печален,
Одинок – с ним не знался никто.
Он любил прогуляться ночами
В старом кожаном, длинном пальто.

Повстречав запоздалую шлюху,
Где фонарь свой очерчивал круг,
Он, набравшись балтийского духу,
Перед нею распахивал вдруг

Кожи черной, эсэсовской полы,
И под свет фонаря попадал
Мужичонка задрипанный, голый,
И, как заяц, в кустах пропадал.

И, хоть шлюхе и большие штуки
Было видеть давно не впервой,
Каждый раз она мчалась в испуге,
Испуская отчаянный вой.

Переждав, Куузик Яаныч тихонько
Выкарабкивался из кустов
И к себе пробирался довольный ,
И залаживал дверь на засов.

Утепленный чердак был над ними,
Там больная старуха жила
И ногами своими больными
Каждый день забиралась туда.

Жизнь давно уже ей надоела,
И она призадумалась вдруг,
И решилась на черное дело
После многих страданий и мук

Эмиграции, репатриации,
Лагерей, ссылки в город Читу,
Пребывала она как в прострации
И поверила в жизни тщету,

Завязала, намылила петлю,
Прицепила за крюк в потолке,
Тубаретку ногой отпихнула
И осталась висеть налегке.

Мы старуху на время оставим,
Ей недолго осталось висеть.
Мы на первый этаж щас заглянем
Там со службы пришел офицер.

Вот сидит он небритый, запойный,
Злобно чистит ТТ- пистолет.
Положил он на скатерть обойму,
Но забыл про патрон, что в стволе,

И кричит страшным голосом: Светка!
Быстро чаю горячего мне!
Возвращаясь со службы нередко
Он от жажды горел, как в огне.

Света вежливо так отвечает:
- Эдик! Я тебе чаю налью,
Ради Бога, но надо сначала
Мне проведать подругу мою.

Я подняться хочу до Марины,
Так больную старуху зовут,
Я ей хлеба несу с маргарином
И горячего чаю несу.

Эдик сразу озверился жутко,
По губам даже пена пошла.
Взял и Свету назвал проституткой
И другие плохие слова

Поскакали из роту, как жабы.
Офицер! Ты сдержать их не смог!
Задрожали ручонки у бабы
И пустила в него стаканом.

Кипятком ему пальцы облило.
Пальцы сами коснулись курка.
Пуля челюсть ему раздробила,
Оторвала кусок языка,

Два передние выбила зуба,
Кончик носа сорвала слегка.
Кровь рекою течет по тулупу.
Пуля скрылась в щели потолка.

И из щели на скатерть полился
С ароматами трав кипяток,
А потом кровь с глистами полилась
И ужасно запахло дерьмом.

Света бросила хлеб с маргарином.
Чтобы скорую вызвать бежать,
Поскользнулась на маргарине
И осталась навеки лежать.

Тут соседи стрельбу услыхали.
Ванька выбил плечами косяк.
С ревом в комнату все забежали
И остались стоять второпях.

Четко встал перед их глазами,
Будто кадр из цветного кино,
Труп со спущенными штанами.
И ведро с простреленным дном.

К потолку возле круглой дырки,
Что пробила пуля насквозь,
Прилепился кусочек пырки
И клочок полседых волос.

- К Светке! - все загалдели - к Светке!
Это Эдик наверно стрелял!
Вниз поперли по лестничной клетке.
Только я один не побежал.

А чего там бежать. И, хули,
Все понятно. Само собой,
Перебила веревку пуля
И Марина осталась живой!

И что было внизу все известно.
Сам писал ведь и сам прочел.
Дай-ка я пропою вам песню
Как по небу летал Орел!

Громко-громко! Могу и потише,
Как он в небе там колбасил.
Воробьев все подъел, даже мыши
Ни единой не пропустил.

А случалось заметить зайца,
Камнем падал он с неба вниз.
Крепко зайца хватал за яйца
И волок на скальный карниз.

Все стволы по Орлу палили,
Но попасть никто не посмел.
И парит он в венце из лилий,
В ореоле огненных стрел.

Обе головы смотрят направо.
Только хрен налево глядит.
Наше дело всегда было правое
И никто нас не победит!

МЕЖПЛАНЕТНОЕ
По активней, ведь женского пола я!
Да не злец я на вашего брата,
вдруг сейчас вы разденетесь голая,
Чтоб манить меня с целью разврата.

Значит, к дружбе ты страсть питаешь?
Ой, не надо, у вас ведь в моде
у мужчин: понаобещаешь,
Заведешь в кусты – и по морде,

а на Марсе никак не подраться,
а на Марсе не пахнет развратом.
Всех полов у нас 19.
Мой же пол самый сладкий – 9-й.

Что ты мелешь такое, Ваня?
О раскрой поскорее тайну!
Тише, братцы, ведь я марсианин
и у вас на земле случайно.

Что же, гад, не летишь к себе ты!
Хлеб наш жрешь, а порядки хаешь!
Я бы рад, да мою ракету
главный врач упрятал в сарае.

Пролетит моя жизнь напрасно,
загубил ее врач сердитый.
И навек до милого Марса
все пути для меня закрыты.

Не сдержать мне, Ваня, улыбки,
как послушаю твои речи.
Мы здесь с Эдиком по ошибке.
Ты-то, что ли, и впрямь сумасшедший?!


Ваня! Ванька!! И впрямь дурак ты!!!
А вот я как вскочу на Веру!!!!
И путем полового акта
мы помчимся с ней на Венеру!!!!!

ХАРА ХАДАК
В этот день ты надела свой лучший наряд.
Ты накинула черную шаль. Ты шептала: так больше нельзя.
Вечер был и печален и светел.
И поперлась в горсад, и наверное все таки зря,
Потому что почти что никто, потому что почти что никто там тебя не заметил.


Да, почти что никто, лишь один, как безумный бурят,
До печальных седин дослужившийся в атомном флоте,
Только он, только он,  аж три раза подряд
Приспособил тебя для хотения плоти.

А когда ты бежала назад, черный ряд тополей
Бередил незажившее мясо заката.
Ты сквозь зубы шипела ну хоть бы еврей,
Почему же судьба мне послала бурята.

А еще, через месяц примерно, вошла ты во вкус
И забыла о нем, никогда ни о чем не жалея.
Все там были потом, все там были: калмык, армянин и тунгус,
                и какой-то француз,
Ну а больше всего почему-то там было евреев.

А потом уж границу открыли, евреи сошли,
Рассосались, как дым из трубы, отвалились от тела клопом,
                и от ветхого платья отпали заплатой.
И буряты пошли, все пошли, и пошли, и пошли.
Все буряты, буряты, буряты, буряты, буряты.

ТРИУМФ СМЕРТИ
1
Их мириады, мириады
Существ, извергнутых из ада!
По горло ад уж полон был.
Как капля переполнил чашу
один мертвец и землю нашу
Поток смердящий затопил.
Сверкая гнойными очами,
Сперва являлися ночами,
А позже в нежном свете дня,
Стуча щербатыми костями,
Гнилыми лязгая зубами,
Просили их назад принять.
Того потока не унять,
Он, как из пьяного блевота,
Ползет, ползет в одни ворота
И вспять ее уж не впихать.

2
В то утро я проснулся рано,
Не помню, что уж за дела…
Хотел умыться – из-под крана
Кровь тонкой струйкой потекла.
Стекал с оконного стекла
Свет непрозрачный, мутно-белый.
Кровь почернела, закипела,
Коростой хрупкой запеклась.
И, над собой теряя власть,
Я бросился к окну в волнении,
Дабы развеять наваждение.
И рама с треском поддалась.

3
Открылась странная картина:
Идут какие-то кретины,
одеты в белое, все босы,
все зубы скалят, все безносы
и с чем-то красным на груди.
Решил я сдуру: пионеры
Шагают из вендиспансера –
Трубач задорный впереди.
Но нет, не серебристым горном,
Но рогом дьявольским и черным
Разбужен сонный город был.
Тот звук гундосый и тоскливый
Тянулся, плыл неторопливо
и в сердце ужас наводил.