Про любоff

Испания

Испания — достойный зарубеж.
Ленивая рыбацкая застава.
Проснулся пляж, но дремлет Коста-Брава
И молодое тело цвета беж.

Сюда нисходит утром благодать.
Нет суеты ни далеко, ни рядом.
Природа нежно девушку ласкать
Собралась нынче добродушным взглядом.

Недаром грудь, упругую пока,
Красавица раскрыла столь невинно.
У ног её — инкогнито, мужчина
Рассеянно считает облака.

Он думает о том, как хрупок быт.
Она — о пылкой страсти на природе.
Так день искрится, тает и проходит,
Покуда разум тешится и спит.

А я стремился взглядом за предел
Где море есть всё то же, но другое.
Там жить художник некогда хотел,
Ценя лазурь и небо голубое.

Он был известен на закате лет.
Берёг жену. И в двух шагах от рая
Он жил творя, и, красками играя,
Не обманул палитру и сюжет.

Портсигар

Я достаю красивый портсигар —
Подарок женщины, любимой мной когда-то.
Вещь антикварная. И сам я тоже стар.
На гравировке стерлась наша дата.
Грустить — удел скрипучего пера.
Я новых истин этим не открою.
Я в склеп железный спрятал навсегда
Твоё письмо — наивное и злое.
Глухая боль — как тень в углу пустом,
Где домовой гнездится в мрачной нише.
Как ты живёшь, расскажет мне потом
Твой тихий голос, нисходящий свыше.
Когда душа бросается в пожар
Или надежда беспросветно чахнет,
Я достаю свой старый портсигар,
Который папиросами не пахнет.
И вот тогда — я больше не старик,
И отпускает липкая трясина.
С достоинством в тот сокровенный миг
Я выпускаю из бутылки джина.
Спасибо, женщина, за этот щедрый дар.
За то, что нас когда-то было двое.
За нашу память, старый портсигар,
А в нём письмо — затёртое и злое.

Постскриптум

Она когда-то женщиной была
Загадочной и в чём-то даже странной.
А нынче просидела два часа
У зеркала и больше часа в ванной.

Итак — прическа, тело и еда, —
Готово всё, чтобы начать сначала.
Она сегодня скромно скажет «да»,
Которому когда-то отказала.

Скользнул ноябрь по календарю,
И на душе оставил свои метки.
«Ты прав», — подумала. — «Я так тебя люблю...»
И разложила вилки и салфетки.

А он? А я? «Наверно, не придёт...»
В конце не будет самой главной ноты.
Ждёт женщина. Почти закончен год,
Пропала жизнь, колбаса и шпроты!

Дружок

Метрах в ста от железной дороги,
Охраняя истёртый порог,
Опустил свою морду на ноги
Гордый пинчер по кличке Дружок.

Муж уйдёт, и разъедутся дети.
Постареет, осунется дом.
И в чудесном, но грустном дуэте
Вы разделите счастье с Дружком.

Но однажды, под сенью надежды,
Ты как будто полюбишь опять.
И мужчина, как воздух прибрежный,
Будет губы твои целовать.

Умудрённая в новой попытке,
Будешь ты безупречно мила.
Расцветут васильки и улыбки
В доме том, где была тишина.

Но опять не поможет подкова.
Муж уйдёт, и в назначенный срок.
На дорогу железную снова
Будет лаять надёжный Дружок.

Доризо

Она стихи читала Доризо.
Сквозь ситец вырисовывались ножки.
Вся наша встреча в стиле болеро
Была смиренной, как герань в окошке.

Но молодость! Не замечая страх,
Мы скоро устремились за барьеры.
Наш флибустьер помчался на волнах,
Как в бой летят слоны и офицеры.

А вот теперь тоска забралась в дом.
В густых потёмках старого сонета
Я наблюдаю город под дождём
И жёлтый лист, похоронивший лето.

Оставив память в ванной на стене,
Мой кот Пират залёг на пост в комоде.
Он видит кошку белую во сне
И спит, мерзавец, при любой погоде.

И вот ещё: когда была среда,
Я шёл один по радужной аллее,
То Гегеля ругая, то себя,
То Бродского Иосифа жалея.

И вдруг, внезапно, не любитель слёз
Я не сдержался в этот вечер всё же,
Когда мелькнула россыпь алых роз
На белом ситце в суете прохожих.

Арифметика

В тихом месте укромном, но ещё не в
могиле,
Если вычесть из жизни, что стихи
отобрали,
А к остатку прибавить, что стихи
подарили,
То из ста половина наберётся едва ли.

Если вычесть любовь, где меня не хотели,
И сложить двух друзей, чудака и зануду,
То получится вдруг, что я жил еле-еле,
А иначе уже не смогу и не буду.

На курорте в Канкуне, там, где древнее племя
Нас по-царски встречало, я с подругою
милой
Не спеша вычитаю бесценное время,
Запивая потери мексиканской текилой.

Отнимается день без работы и риска.
Нет сомнений уже, но ещё нет испуга.
И как лёгкий порыв удивительно близко,
Наша ночь на Карибах, где мы любим
друг друга.

Первая любовь
Когда вошли в дом и Старцев увидел
при вечернем освещении ее лицо и
грустные, благодарные, испытующие
глаза, обращенные на него, то
почувствовал беспокойство и подумал
 опять: «А хорошо, что я тогда
не женился».
Из рассказа А.П. Чехова

Однажды утром на рассвете
В благочестивый выходной
Я вышел подышать и встретил
Тебя, воскресший ангел мой.

Мы оба удивились встрече.
Как оказалось, ты вдова.
И быстрые, как град картечи,
Бросала ты в меня слова.

От этих слов упасть рискуя,
Я вспоминал на склоне дней
Про женщину во всём живую,
Когда и сам я был живей.

Да, ты смеялась очень мило,
Но был наполнен грустью взгляд.
Ах, как ты юбочку носила
Всего лишь сорок лет назад!

Ты танцевать и петь умела,
Чудесным естеством жива,
Когда желанным было тело
И смех, как звонкая струна.

Надежду память мне дарила.
Но повстречавшись в жизни вновь,
Ты, словно вазу, обронила
Мою хрустальную любовь.

И наигравшись словно дети,
Мы тихо разошлись с тобой
Однажды утром на рассвете
В благочестивый выходной.

Потом я получил записку.
В ней был болезненный укол:
Мол, ты была, как прежде близко,
А я, как прежде, был осёл.

Ну, что же, я отвечу кратко:
Костёр любви не стоит слёз.
Вот вам великая разгадка
На ваш сомнительный вопрос.

The last supper

Дорогая моя не Татьяна!
Не подруга моя, не жена!
Я принес тебе ветку каштана
Прошлым мартом восьмого числа.

На столе появилась посуда.
Шпроты, мясо, салаты, коньяк...
«В Голливуде - каштаны? Откуда?
Ах, какой же ты, право, чудак!»

Год прошёл. Или больше. Как странно,
Угощая его коньяком,
Ты смеешься, и ветка каштана
Не напомнит тебе ни о чем.
 
Героиня чужого романа,
Ты с другим. Я с другой. Но никак
Не забуду я ветку каштана,
Запах шпрот и армянский коньяк.

Эпизод

Шла по улице женщина странная
С телефоном изящным в руке.
Не красавица — просто желанная,
Словно солнечный луч в декабре.

Неизвестно куда в воскресение
Шла она, унося за собой
Отстранённое тихое пение
И почти пасторальный покой.

И срывались слова приглушённые‚
И с улыбкой, как будто во сне‚
Шла она бесконечно влюбленная
С телефоном изящным в руке.

Конец в эпилоге

Я в жизни выбрал очень трудный путь—
Меня любили женщины нередко.
Но Купидон был юн. Пулял не метко.
Стрела не тронула мою большую грудь.

И всякий раз, переходя на ты,
Я не спешил под сени Мендельсона.
Я просто жил. Финтил, как Марадона.
А им дарил конфеты и цветы.

Любовь прошла, отвесив реверанс.
Все феи бывшие — кто бабушки, кто ма-мы…
Они свои сыграли в жизни гаммы
И отыскали правильный баланс.

А я играю пьесу до конца,
Хоть мысль о том меня подчас пугает.
Земная страсть, как лёд на солнце тает.
А зрелый возраст хуже, чем тюрьма.

За то, что был, и не иссяк поток!
За девушек, что остаются в теме,
Я нынче выпью наравне со всеми,
Напиток терпкий — лучше если грог.

Пусть факел мой, как дорогой привет,
Горит звездой надежды и печали!
Ну, что с того, что счастья в мире нет?..
А может есть?

Ты будешь цинандали?