20. глава из поэмы Их разлучила война

Этюды пишет осень золотая,
слегка их красит серебром,
а ветер в окна залетает,
он будто бы со мной знаком,
шумит и в дали приглашает –
промчаться вдоль реки волной.
Наверное, как я мечтает
скорее встретиться с весной.

Ей на пути возникли стужи,
морозы по лесам скрипят,
как будто оживают Души,
тулупы с полами до пят
спасают тело от простуды.
А лошади устали уж.
В метелях зимних ждём мы чуда
как стимулятор сонных Душ.

Я в третьем измеренье рано
с утра фигуры выполнял.
Незаживающая рана,
когда-то в нём я полетал.
Теперь мечтаю о полётах…
…штурвал оставил я давно,
на километре где-то сотом
своё разглядывал я дно.

А там такое безобразье,
не посоветую врагу.
Не нравится однообразье –
переносить я не могу
всю катавасию прибоя
под звуки соловьиных рощ,
в которых не видать покоя.
Нераспустившаяся мощь

деревьев в лета увяданье,
когда не хочется им жить
и ветки тянутся как длани,
стремятся паутины вить,
а получаются канаты
несостоятельности злой.
Идут погибшие солдаты –
разворошили Мезозой.

Война та в памяти грохочет
и не даёт спокойно спать.
И не подтачивает, точит
и заставляет выхода искать
то в виде повести, то в “Знаке”
всей памяти тех лет людской.
И повышает память ставки.
События тех лет рекой

бегут в кровавом обрамленье
и подмывают яви берега.
Запечатлённые мгновенья
все остаются на века
в гранитно-чистом исполненье
гранитно-резных мастеров,
как памяти святой явленье
неисчезающих ветров

истории боёв, сражений
и с женской верностью бойцам
и после гибели, сожжений
своим защитникам – мужьям.
Пусть этот “Знак” напоминает
потомкам в новом веке всем,
войну кто лишь по песням знает,
хотя б в единственном селе.

Нас тишина не угнетает,
а Души лечит нам она,
и справиться нам помогает
с печалью грустной без вины,
и… безнадёга исчезает,
как воцарится тишина.
Об этом в Мире каждый знает,
что рушит тишину война.

В осеннем сумрачном объёме
с печалью шепчется листва.
Плывёт тоска по водоёму.
Скрипит пожухлая трава.
Висят измученные звуки
на ветках, синих проводах.
Протягивают сонно руки,
укаченные на волнах.

Пейзаж преображает свежесть.
И даже в сумраке ночном
листва, в печали светлой нежась,
как в измерении ином,
приобретает цвет удачи
за поворотами тоски.
На волнах тишиной укачен…
…пересыпаются пески

из поредевшего пространства
в пустое состоянье Душ,
во всеобъемлющее чванство
под безнаказанности туш,
что исполняется в сухую
погоду, отзвенев теплом,
в эпоху красную лихую,
пуская прежнюю на слом.

Там с тенью рядом, между прочим,
стоял вопрос на тему дня.
Кто думал только о порочном,
своей доступностью звеня,
где оправдание без звука
тащилось по песку замет
и содрогалась вся наука,
ища бессмысленный ответ.

А он лежал на взгорке мыслей,
сформировавшихся в слова,
на месте превращаясь в числа.
Переиначила молва
значение и в результате
не получилось ни ноля,
ни результата в той палате,
где не хватало так меня.

И счёт им не предъявишь, разве
так просто выглядит ответ?
Понятий в искренности праздник,
когда приглушен злой совет –
уйти с экрана в наважденье,
насквозь пройдя в пути войну.
За труд спасибо каждодневный,
сподобится ли кто ему.

Смотрю в ночи на отраженье
во глубине сибирских вод –
пространство времени суженье,
снижается где небосвод –
открыто виденье начала,
как взрыв космических начал.
Волною где меня качало,
разрушили где мой причал.

И засвистели ветры с юга,
подняли пенную волну.
Свирепствовала ночью вьюга
и нарушала тишину
осеннего весной рассвета,
срывала золотистый лист.
Качалась давняя примета
и день вновь становился мглист.

Таким он был вчера под вечер,
хоть тишиною был объят.
Мне думалось опять о вечном.
Я был, наверное, распят
на полуслове откровенья
в не многословии скупом.
Журчала кровь моя по венам,
подсвечена была лучом

закатным на рассвете в слове,
но не произнесённым мной,
когда я был ещё в фаворе.
Пусть запоздалою весной
стремление увидеть звёзды.
Зачем-то раздражают вас,
меняющих во злобе позы,
крича надрывное: “Атас!”

Комбата всуе вспоминая,
симфония звучит в ответ.
Траву не в такте приминая,
по нотам льётся серый свет
прожекторов. Идут в атаку,
а впереди маячит смерть,
не внемля никакому знаку,
врастают в Землю все на треть.