Я о войне вам расскажу...

Апрельский день, тепло сияет небо,
Я уезжал в далекий дикий край.
И думал, что вот-вот наступит май,
И я вернусь, но вышло всё нелепо.

Меня ты, ангел мой, Катюша,
Тепло обняв, сказала: «Будешь ждать».
И верил я, хотя давила ноша,
Что многое придется мне отдать.

На передок в ночи я заезжал,
С собой лишь магазины, без ствола.
И не забыть, как я тогда бежал,
А всё вокруг сгорело лишь дотла.

Потом блиндаж, друзья и канонада,
Двенадцать мужиков в два этажа.
И в том была своя для нас отрада,
Чтоб не сойти от ужаса с ума.

Но вдруг Ермак становится «трехсотый»,
Вернулся весь в осколках, чуть живой.
А следом весть, страшней любой работы:
Что Леха с Колей не придут домой.

Два друга, два «двухсотых» в одночасье…
Мы молча пили горькую за них.
И я не знал, что ждет меня несчастье,
Удар под дых от самых мне родных.

Письмо пришло. Катюша, ангел нежный,
Писала, что устала слезы лить.
Что ждать меня нет силы безмятежной,
И просит больше мне ей не звонить.

И в тот момент, когда земля дрожала,
И смерть кружила стаей воронья,
Душа моя от боли умирала,
Предательством пронзенная моя.

Тоска по дому выла волком в сердце,
По запаху простого пирога.
Хотелось в мирной жизни отогреться,
Но впереди лишь грязь, дожди, снега.

Дней двести десять… Долгих, как столетья.
Я видел кровь, терял своих ребят.
Сквозь грохот мин и злые междометья
Я нёс в душе твой ускользнувший взгляд.

Но я вернулся. Выжил. Не сломался.
Пусть седина легла на волоса.
Я с верой, с честью до конца остался,
И слышал павших в небе голоса.

Я сохранил любовь, но не к предавшим,
А к Родине, к друзьям, к своей земле.
И к тем, кто рядом, жизнь свою отдавшим,
Чтоб свет не гас в кромешной этой мгле.

Любовь свою предать я не посмел.
В том есть резон, её я смог понять.
Ведь кто-то ей сказал что я не смел,
Что трусом был ну что тут выяснять.

Я вам скажу, Катюшу я люблю,
Я выжил лишь молитвами о ней.
И боль свою я в сердце утаю,
Чтоб не испачкать чистоту тех дней.

Ей наплели, что я оставил пост,
Что бросил в пекле раненых друзей.
И этот слух, что был цинично прост,
Стал для её души ножа острей.

Она не знала, как под шквальным злом,
Под градом, что крошил бетон и сталь,
Я выносил ребят, тащил ползком,
Смывая кровью горькую печаль.

Она не знала про седую прядь,
Про то, как выл я, глядя в небеса,
Когда пришлось мне друга закопать,
И перед смертью слышать голоса.

Она поверила. И в этом нет вины.
Есть только горечь лживых, подлых слов.
Мы все — заложники безжалостной войны,
Её коварных, дьявольских оков.

Но я вернулся не судить, не мстить,
А просто жить, за всех, кто там почил.
И Катю стану лишь сильней любить
Я образ её светлый не забыл.

Пусть будет счастлива. Пусть верит в доброту.
А я свой крест и дальше понесу.
Я видел смерть, я видел наготу
Души, что замерзает на весу.

И если спросят, что меня спасло
В аду, где разум превращался в дым,
Я им отвечу: «Ваше в нас тепло,
И вера в то, что я вернусь живым».