2

Ещё бабка поучала

Ещё бабка поучала,
Помочись с утра в ведро,
Нам бы жизнь начать сначала,
Да никак не повезло!

Золотую бы пшеницу
Нам бы в поле собирать,
По-стахановски трудиться,
Уважать отца и мать!

Нам бы в космосе бескрайнем
Мир открытий совершать,
Наливать «шампусик» в ванну,
Баб продажных в нем купать!

Иль на лошади проехать
На параде у Кремля
В окружении ландскнехтов,
Сбруей сказочной горя…

Ну а мы сидим на зоне
Ни хухры и ни мухры…
А в далекой Аризоне
Есть — индейские шатры.

Разве может? Брат?? Сравниться
С жопой палец, с прозой ямб,
Миром правит закулиса,
Пояснил за’Н Клод вам Дамм.

Обещали в Голливуде
Золотые горы (и…),
Но об этом мы не будем,
Как пираты о любви!

Заголовок не указан,
Больше нет привычных схем,
Счастье только пидарасам,
Тьма и тьма другим проблем.

На фронтах войны за правду
Положенцами ВорЫ,
В крик под нож поставят падлу,
В шёпот сук под топоры.

Не вернётся больше детство,
«Солнцедар» 0,25,
Жизнь, прожитую неверно,
Не так страшно потерять.

Часто в ней бывает сложно,
Пешка часто бьет ферзя,
По понятиям жить можно,
Без понятий жить нельзя.

Где-то зехар не проходит,
Где-то наступил кикоз,
Кто-то вон служил во флоте,
Вместо двух три года вёз.

Кто на стрелку шёл с наганом,
Кто-то просто деловой,
Жив Сильвестер, на Багамах
Отдыхает он давно.

Ассонансы, диссонансы,
Ритм, строфа, размер стиха,
Победили коммерсанты,
Но не знают, что пока.

Нет на солнце больше пятен,
Физик Йоффе так сказал,
И мне лично не приятен
Как писатель Мандельштам.

Кольми паче видься,
Господи, мне воля,
Зане се томиться
Днесь мне в той юдоли!

Махно (сон).

За Нестором длинноволосым
Мы шли цыганскою гурьбой
С наганом кто, а кто с вопросом,
А кто с венгерской кобурой.

В дунайских фейерверках, в скачках, 
Как вальс из гроба в колыбель,
Дарили нам цветы полячки,
Лабильные, как свежий хмель.

Играли на разрыв аорты
С погасшим табаком во рту
Белогвардейцы, что и чёрное,
Возможно, выведут в цвету.

И снился мне Олег Икона
С «Балладой Реддингской тюрьмы»…
— Из рощ иди! — кричал ему, но
Он все на площадь выходил.

На смерть Сергея Круглова, Бороды

Загоняли мы в лузы и Ленина!
Почему? Почему бы и нет,
Было молодо, весело, зелено,
Всем привет, всем привет, всем привет.

Были злы и спокойны, отвязаны
В той безудержной памяти, где
До сих пор все события связаны,
Заказали, конец Бороде.

Из Америки прибыл, с Сильвестером
На плавучей корчме правил бал,
Позвонили, он вышел, их шестеро,
Сел в машину и с ними пропал.

Год прошёл и второй, пусто кресло, а
В медных трубах исчезла вода,
Всплыл потом, и братва куролесила,
Нанося всем бригадам вреда.

Человек не последний в движении,
А на связи Япончик, Мансур,
И такой вот конец! В напряжении
Шёл над нами истории суд.

Ведь картины всплывают дотошные,
Было то, было сё, было, нет,
Если что и осталось от прошлого,
Как пропал летней ночью Сергей.

Унылый каменный барак

Унылый каменный барак,
Луна щербит пустые стены,
Я был бы больше откровенным,
Но знаю, — предо мною враг.

Передо мною только тьма,
Когда-то что-то было в жизни,
Та жизнь давно уже прошла,
О ней остались — только мысли.

Смерть не идёт, не заслужил,
И ожидание — беспокойно!
Не жизни «вилка», ручка вил
В руках судьбы заходит в воина.

И весело мне и тревожно

И весело мне и тревожно,
И нечего больше сказать,
Я — лирик, а лирику сложно
Увидеть свои же глаза!

Шли маршем батайским колонны,
В дороге не есть и не пить,
Японцы не звери, кого им,
Вернуться домой бы живым.

У Киплинга в книгах не встретишь
Мук тех, кто чрез это прошли,
Колонны измученных, дети
Небраски и прерий земли.

Рома «Мясо»

А малой — дегенерат,
Но удавочкой владел,
Лет в шестнадцать стал он рад
Мастерам заплечных дел!
Рома «Мясо», — звали так… —
Как сказал бы нам Пушной,
Им басы сыграли в такт
Криминальной нотой «до»,
Инженером он служил,
На «конструктор» разбирал,
Не боялся резать жилы,
Был доволен Генерал!
Контроктава контркультур,
Си, ля, соль, фа, ми, ре, до,
Пристальней глаза сощурь,
Вдруг увидишь ты — его?…

Эти вещи совсем не пафосны

Эти вещи совсем не пафосны,
И совсем они не невинны,
Это раньше мы были в радости
От  мацы и хавагагилы…

А теперь смотрите, как кучно
За зарядом летит заряд,
То евреи арабов мучают,
Возвращайся, наш Арарат!

Пацаны

Пацаны да пацаны.
Водки с пивом, и прощай,
Дом проигранной игры,
Где в законе пили чай.

Дом единственный, тюрьма,
Не посадка, верный взлёт,
Воля ВорУ не жена,
Сроки им не перебьёт.

С потаённого окна
Смотрят ангелы там в небо,
По  свободе так и мне бы
Выйти в потаённый сад.

Плачут ангелы, поют
Неземными голосами,
А в бригаде вместе с нами
Был один наследный курд.

Перифразы стихов в разных ритмах

Перифразы стихов в разных ритмах,
Наши дни ведь вообще перифраз,
Были честными только бандиты
Так, что слезы катились из глаз!

Немигающим взглядом посмотрят,
Тык под рёбра, удар «нукитэ»,
Криминальный эргрегор, он добрый,
Если мне ты, я дважды тебе.

Прохрипит командор: — Сучье вымя!
Дланью крепкой за горло схватив,
Из шкар жизнь свой кутак синий вынет,
Дон Жуан, есть ли презерватив.

В Португалии или в Макао
Пешеходов не крепят менты,
Нас всех в омут любви засосало:
— Только ты, только ты, только ты…

Закрутило в турбину страданий
Хуже, чем если нету любви,
Еду в комнату первых свиданий,
Окольцованный всем цифровым.

Судьба хромает одноного

Судьба хромает одноного,
Сгорела жизнь и вся прошла,
Я верил в чудо, верил в Бога,
Но нет — ни Бога, ни тепла!

Нет ни друзей, ни денег (или,
Скорее, денег и друзей),
Мы жили словно и — не жили,
Как были между небылей…

Не отмотать за мигом миг,
Пытаясь вспять уйти за прошлым,
И, оглянувшись, ты, старик,
Нет, нет, да вспомнишь о хорошем.

О тюрьме

Ты, тюрьма, мне душу не береди,
Полная и твёрдая несвобода,
Срок огромный катит нам впереди,
Как еврею шабаш, то бишь суббота.

Мысли ищут взвеси постыдный чад,
Рефлексии «я тут зачем, покуда…»,
За решеткой день, каблучки стучат,
Жены с передачами, ждут как чуда.

Подлинность мгновения, чему рад,
Или обнулят, или в край вороний
Так же, как и раньше, срок, суд, дисбат,
Братья, меч, нам отданный, и погоны.

Бывали дни такие

Бывали дни такие, гулял я молодой,
И небо было сине-голубое,
И перстень был как Имя, конечно, золотой,
И казакИ арбатского покроя.

Московского романса старинное шитьё,
Любовь, вообще, друзья, такая штука,
Нас наставляли урки, отпетое ворье,

Братья воры, утром в ванне

Братья воры, утром в ванне,
— мягки светы в сентябре… —
Был разделан Вова Панин,
— воздух розов на заре...

Сквозь редеющее злато
Солнце бредит глубиной,
В куртке кожаной лохматый,
Не дружил он с головой.

Манит палых листьев запах,
В вечность Вова в ванне стих,
В телефон отправим маме
Этот милый, нежный стих.

В ванне кости размякают
Под кислотный едкий дым
Молодые отмякают,
Дай дорогу молодым.

А собаки-то умнее,
Лижут руку, не грызут,
Вова, мы с тебя ***ли,
Потому и самосуд.

Сломались об вечное карандаши

Кенты мне простят, не хочу больше лжи,
Я свой им до гроба, покуда я жив,
За зоной промышленной пустоши ржи,
В которой над пропастью ловят ножи.

Побед здесь не будет, пиши-не-пиши,
Сломались об вечное карандаши,
И голос доносится в наш звездолёт:
— С вещами на выход! — Ногами вперёд.

Живём, а дороги нас снова ведут,
Живьём превратившись в испуганный грунт,
Тюрьма в нас глядит миллионами глаз,
Плевать, завтра к стенке поставят и вас.

И все абсолютно нам всем все равно,
Кино мы и немцы, мы немцы в кино,
За стенкой пожизненный тянет Фашист,
Сломались об вечное карандаши.

Дактилем

Мокрые скверы, мокрый хайвей,
Мокрые ветки сосен,
Мокрые отблески фонарей,
Это в Нью-Йорке осень.

Дует трубач у ворот зари,
Чёрный в свою трубу,
Мокрые отблески, фонари,
В мокрое не пойду.

Просто, обыденно подойду,
Лапу собаке дам,
У ресторана я жду одну,
Лучшую из всех дам.

Где-то от тела отстанет тень
Желтою картой «фол»,
Падают листья в Центральном в день
Благодарения волн.

С. Арутюнову

В этой по-прежнему явно не равной борьбе
Так же, как у тебя, у меня эмоций палитра,
Так же, как ты, я все время жесток к себе,
Понял давно, ни выиграть, ни погибнуть.

К дьяволу этот пошлый собачий вальс,
Треплют все языками, в расход не водят,
Так же, как ты, «время сжигало нас…»,
Так же, как ты, я сберкнижки скормил Мавроди.

…Шесть человек ушли в Бадахшан тогда,
Ни похоронки, ни звёздам вестей оттуда!
Так же, как ты, я всегда был простой «пацан»,
Так же, как ты, я всегда им, как раньше буду.

Ясен ли, труден путь ли, один ли чох,
В Чехии «чехи» чистят чехлы «чизетты»,
Был ли Сергей Есенин московский лох,
Нет, он пацан был, лишь пацаны поэты.

Иннокентию Быстрову

То, что было, прошло, но, подумай, старик,
Для чего ты ходил в ресторан «Валери»,
Сквозь меня, сквозь тебя гибли те пацаны,
Крыла красная кровь не панический лик.

Пустовалов сказал, посещая бордель:
— Шерстобитову Леше нужна только цель,
Так решили главшпаны, мой ангел, Мишель,
Из шампанского ванну, и негр камергер!

Для бежавших, презревших классический плен,
Выдан ордер на смерть был квартетом в картель,
А одну из «не самых удавшихся сцен»
Для Шакро не решил фенмистический крен.

Взявшись за руки, цепью замкнём иордань,
Чтобы в ней не случилась такая же дрянь,
Чтобы сунуть не смел в наш преступный диктант
Ни писака, ни опер, лишь Вася Бриллиант.



Снова в дверь ко мне стучатся
Бибигон и Агапит

Подъехали)

Стопы страсти

Ной-жаж, не-мрач, духовной жаждой
И я, бывало, был томим,
И с Серафимой ночь однажды
Не шестикрыло проводил.

Нем-до, ме-ок, в соседнем доме
Она как схимница жила,
В постели ****ь, в гостях мадонна,
В бумагах имя Сагира.

Турчанка, умница, блудница,
Монахиня, каких сыщи…
Я не хотел в тот миг водиться
С братвой, в себя я уходил.

Братва, прости! Братва, помилуй!!
Братва!!! Спаси и пощади…
Она мне враз назвалась Симой
В объ-ять, ях, пла-мен, Ной, Люб, qui.

Гарсия Лорка

Четырёхстопным печальным как положено.

Накануне расстрела Лорка, поэт писал:
«Смерти нет, это все придумал усталый мозг…
Смерть, как время, которое сделал Иероним Босх,
Уроборос Божий стихии земля-металл.»

Знал: когда поведут его к жерновам судьбы,
Будет небо безоблачно-синее, тихо, и
Конвоирам не будет сдаваться он без борьбы,
…

И в молчание Испании, принятым в те года,
И в зачёты у Тани в учебную часть судьбы,
Небо было франкистским, синее, это да,
Старик Хэм его в прозе больно потом убил.

Глоток воздуха

В Москве куда ни кинь, везде закладки,
Не город, а кочующая степь,
Легко в ней жить, в ней что ни шаг, загадки,
Увы, отгадок для которых нет.

В Москве жизнь не дороже, чем полушка,
Вернее, отрицание ноля,
В ней двоечник тот, кто умеет «двушку»
Пробить кому-то вдруг забавы для.

В Москве кукует времени кукушка:
— Ганс, сколько ему жить? — И айн, цвай, драй!
В столице белый камень слушай, слушай,
От пирамиды красной погибай.

В Москве судьба коварна и спесива,
Слезам не верит, знающих в них толк,
Веселых, молодых и агрессивных
за каждый возду… Воздуха глоток.

Я был в тюрьме

Я был в тюрьме и этим неподсуден,
Как прапорщик ВВ по кличке Шиш,
Хотя наш век паскуден и иудин,
Но нет обид, ведь все мы хороши!

Мне жизнь понятна без ничьих прогонов,
Летят во сне прошедшие года,
Мне «невермор» давно накаркал ворон,
Вороны дружат с пустотой всегда.

Я пил коньяк и с тем,  кто «доказался»,
И с тем, кто череп мог мне расколоть,
И слово пацана дал всем казанским
Исподнее в стихах писать из-под.

Пора найти антонимы к странице,
Не удалённой временем пока:
«Алели снегири…», — они не птицы, —
«И плыли в Абакан те облака…»

Рифмовка

Или охватная рифмовка,
Иль — как всегда… — возврат долгов,
Мне правда, брат, совсем неловко
Насчёт «воров» и «берегов»!

Она ласкаться не умела,
Блатная, злая жизнь моя,
Украл и выпил, все и дело,
Я — это ты, ты — это я.

Армянские музыканты

Джаз армянский в парке не играет,
Грачик получил условный срок,
Там теперь сидит и отдыхает,
Пишет свою музыку без слов.

Долг нам безвозвратный не вернётся,
Ночью тянет в день, а часик в миг:
«Не такой уж горький я пропойца…»
Оглянулся, — ты уже старик.

Посвящение Кате Канаки

Что нам этот fulgur conditium,
Сульфур пополам с киноварью,
Спросишь, скажут, в зону идите,
Или вас сейчас отоварят.
Зема, Гьема, Джинма и Джамма…
Не такое в жизни видали,
Вывезет ли прямо кривая
В тот барак, сидел где Нечаев.
Лишь разборок колким был отзвук,
Слышишь, передач уж не чаешь,
Саксаул в степи низкорослый,
Ямб (да и хорей) тут нечаян.
Да и «Jet» Уркидес не смог бы
Выйти здесь в финал в жесткой школе,
Тут совсем особое самбо,
Рай спасённому, воле воля.



Под Эль-Греко ванную расписать,
Сесть, набрать воды и
в тёплой в ней вскрыться.

Я не я
Покаяния

Пурга, мети!
На пергаменте

Согретая
Табурета я

Рыбьи ли
Погибели

Первая чеченская

 Молодой, я любил эту «зелень»,
 Хруст заморских лощёных листов,
 Эту клятвопреступную землю,
 Хасав-Юрт, пост в Шали и Моздок.
 
 В тот январь Чечня слепла и крепла,
 Подходя к салафитским корням,
 Не сказать, что мне нравилась гребля,
 От «зелёных» слезились глаза.
 
 А за «слушай…», как шарики ртути,
 Раскатившись, сцепляются в шар,
 Говорили, давай мы не будем
 Здесь делить на ислам и «ислам».

Много было пустых за общак свой
Уголовно-крестьянских бесед,
В гарнизонной тюрьме обещали
Из зиндана поход в ясный свет.

И империи им пели
Покаяния…
Не я.

Пацан

Он был-таки пацан, тугие паруса
И список кораблей прочёл до середины.
— Елена, — он сказал, — вообще она овца!
— А про ахейцев что? — Он их давно бы кинул…

Когда убьют его, он тоннами руды
Словесной все вокруг в спряжениях покроет,
Пока был жив, понтил, кидаясь в падежи,
За это Элевсин мистерии утроил.

Изолятор «Водник»

Дни казенные, «Медведь»,
Изолятор, что на «Водном»,
Кто в профессии, лишь треть,
Уголовное не отдал.

Можно чаю тут согреть,
На последнее поспорить:
— Ари гразгам? — Слово «мреть»
И прогон от Глечекори.

Жизнь… Не то, чтобы прошла,
Вскользь пошла самоубийством,
От грузинского ВорА
На дубке лежат записки.

Погоняло Бибигон,
Кореш мой упырь хороший,
Колбасы «казы» дал он,
Варим в миске тетю лошадь.

Даже сам Бабрак Кармаль
Нам не смог бы сделать больше,
Есть и кофе, есть и чай,
Не Болотная, чай, площадь.

Стихотворный ветер нервный
Нагоняет облака,
Я у милочки не первый,
Все ее ебут пока.
Амфибрахием продули,
Из перрихия просвист,
Мы позвали Джорджа Клуни,
Он отличный онанист.

Цветаева

Как писал один поэт нам, вот:
«Тянет меня бездна роковая!»,
Жизнь, подлюка, никогда не врет,
Ты поэт, а я вообще блатная.

X и Y перепутал Бог,
Если их скрестить, то будут «Янки»,
Выписал в любви нам в гору стоп
Мусор в протоколе на Лубянке.

Мы вошли в круговорот нулей,
Стали биомассой, протоплазмой,
Хочешь мне по роже дать, ну, бей,
Я не стану более несчастной!

Золотая рыбка

Ай ты, рыбка золотая,  
сколько мяса и хряща,
А судьба моя сухая,  
просит счастья у леща.

Лещик, лещик мой хороший,  
Серебристый, нарезной,  
Ты отдай мне мои гроши,  
Что блестят передо мной!

Плавниками колыхая,  
Разеваешь влажный рот, 
Жизнь пройдёт, мандой махая, 
Всем нам в рожу наплюет!