Малиновые звёзды

Я в детстве часто болел.
Не знаю уж, причиной тому были мои вечно опухающие гланды, природная хилость, даже какая-то хлюпкость… Или же обычное нежелание носить шапку, когда начинались первые заморозки. Результатом того были долгие ночи, проведённые в горячке. Пару раз родители даже вызывали скорую, которую я ждал у запотевшего окна, желая увидеть, как она подмчится к нашему подъезду, красивая, нарядная, мигая, будто сверкающая новогодняя игрушка.

Моя бабушка, Людмила Васильевна, часто говорила, что одним Бог дал большие, сильные, золотые руки, других не обделил смекалкой… А меня же, говорила она, он наградил огромными синими глазами, как блюдца чайного сервиза, хранящиеся у неё в серванте. Когда я болел, она часто приходила в мою комнату, клала тёплую морщинистую ладонь мне на лоб и со вздохом говорила:

— Эх, Ромка… Пропадёшь ты с такими глазами. Слишком они беспризорные. Как будто без дверей на мир ими смотришь. Колодец ты мой.

Не знаю уж, почему она называла меня колодцем, но после её слов мне и вправду становилось лучше. Часто она доставала из недр всемогущего серванта какие-то скляночки, баночки, мешочки, туго перевязанные зелёными нитками, и на весь наш дом разносилось властное:

— Роман! Извольте испить чаю.

И тотчас же все домашние заканчивали свои дела и тянулись, как мотыльки на свет, к чайному столу. Все знали, что к чаю полагалось угощение. Из пожарных запасов доставалось печенье, мёд, халва и, специально для меня, небольшая баночка с малиновым вареньем. Под присмотром десятков глаз страждущему и болящему церемонно выдавалась небольшая порция в гранёной розетке, после чего все ждали, когда сама Людмила Васильевна опустится на стул и скажет:

— Кушайте, дорогие мои, чего вы меня ждёте, чай не принцесса – ждать не будет.

И в мгновение ока стол превращался в небольшой центр вселенной, где каждый ел любимые лакомства, смеялся, отец доставал гитару и что-то наигрывал, а я смотрел на свою розетку с малиновым вареньем, и маленькие бурые косточки в ней представлялись мне звёздами. Все уже давно приканчивали свой чай и готовились отойти ко сну, а я всё смотрел на свои звёздочки и понимал, что завтра наверняка поправлюсь.

В детстве у меня был друг, Денис. Точнее, друзей у нас с ним было много, но сблизился я только с ним одним. Мне всегда казалось, что у Дениса на спине, под курткой, работал небольшой моторчик, который вечно заставлял его влипать в различные переделки. Мы бегали на реку, проверять недавно появившийся лёд на прочность, мы крали у мальчишек из другого района «деньги» — обычные марки или вкладыши. Мы хохотали с ним до упаду, так как неожиданно обнищавшие ребята продолжали упорно хранить своё богатство в одном и том же дупле. Неприятности мы с ним тоже переживали вместе, дрались, бывало, но я никогда не был заводилой и, скорее, влипал в неприятности как извечный спутник своего лучшего друга.

Когда мы подросли, мы всё чаще стали осознавать, что мир устроен сложнее, чем нам кажется. Невинные забавы прекратились, сменившись менее безобидными. Место вкладышей и марок заняли настоящие деньги, а иногда ребятам удавалось «подрезать» даже настоящие мопеды. Между двумя конкурирующими районами росла напряжённость, которая охватывала мальчишек и девчонок всех возрастов. Молодые люди сбивались в группы и устраивали очередную «тёмную» несчастному, что имел неосторожность крепко кому-то насолить. Поначалу мы с Денисом старались держаться подальше от неприятностей, тем более, что моя бабушка, как-то раз увидев нас во дворе и подозвав к себе, сказала:

— Вот что, молодые люди. Третьего дня Анна Степановна поведала мне, что внука её, Сашку Никифорова, побили сильно. Даже милиционер к ним домой заходил, спрашивал Сашку про что-то. Я не желаю знать, чем вы там занимаетесь, но уясните-ка себе вот что. Человека делает человеком не две ноги и две руки, а способность не раздумывая делать правильный выбор. Вы можете десять раз пообещать мне вести себя хорошо, но при этом прекрасно будете осознавать, что говорите неправду. Так вот, зарубите себе на носу: что бы вы ни делали – в каждом из вас живёт маленький ангел, которого зовут совесть. И он точно знает, какой выбор правильный. Его не обманешь. А теперь ступайте и постарайтесь не позорить фамилии своих родителей.

Не знаю, как на Дениса, а на меня её внушение произвело сильное впечатление. Я стал сторониться больших компаний, старался не встревать в разборки, да к тому же я часто болел, так что быстро перестал считаться полноценной боевой единицей нашего района. Был, однако, ещё один неприметный факт в наших размеренных жизнях, который вскоре многое в них изменил. И звали этот факт – Аркаша.

Аркаша был мелким, даже по сравнению со мной. У него были белёсые ресницы и совершенно незапоминающееся лицо. Плюс ко всему, его куртка была с хлястиком, и всем почему-то казалось, что у Аркаши есть хвост, отчего его часто дразнили собакой. Аркадий вырос в сиротском приюте, куда его, по слухам, сдала мать, уехавшая в Омск в поисках заработка. Про его отца никто ничего не знал, в приюте он не ужился со старшими и вскоре сбежал, прибившись поближе к теплотрассе, а потом и вовсе стал жить в котельной. То ли потому, что котельная всегда казалась нам слишком мрачной и неинтересной для забав, то ли потому, что стояла она как раз на границе с соседскими владениями, но с Аркашей никто не дружил: ни наши, ни чужие. Он словно так и остался для всех белой вороной. Ненужным никому, живущим посередине двух миров отщепенцем. Иногда, из жалости, кто-нибудь брал его с собой, и какой-нибудь остряк непременно начинал подтрунивать, мол, чего пришли с псиной. Аркаша не обижался. Я и сейчас ловлю себя на мысли, что никогда не мог понять выражение его лица. Он почти никогда не улыбался, но и плачущим его никто никогда не заставал. Даже когда его били, а били его нередко. Били наши, били соседские. Но, как часто бывает в мире детства, на следующий день кто-то обязательно собирал компанию на реку или в лабиринты – на трубы теплотрассы, и Аркаша обязательно приходил, незаметно подкравшись в конце толпы.

Как-то Дениска рассказал моей бабушке про Аркашу. Начала разговора я не застал, но, подойдя к лавочке, на которой она часто сидела, я понял по жестам и гримасам на лице Дениса, что он показывает ей озадаченную собаку.

— Да он тупой, Людмила Васильевна! Я ему говорю, что голуби несъедобные, а он молчит-молчит, да как скажет, что они как курица, только мягче. Всем же и так понятно, что голубь не курица…

Когда я подошёл, бабушка строго посмотрела на меня, а потом сказала:

— Вот что, Денис Алексеевич, – и Дениска сразу приструнел. – Приходите завтра ко мне с Аркашей. Чаю попьём, поговорим, да пообщаемся.

На следующий день мы и вправду позвали Аркашу ко мне в гости. Он только пожал плечами и сразу пошёл с нами. Дома в тот день по необъяснимым причинам, кроме бабушки, никого не было, а она ждала нас за столом, на котором стояли три дымящиеся миски с супом. Едва мы вошли, она сразу отправила нас всех умыть руки, а сама пошла ставить чайник.

— Ну что? Это и есть Аркадий? – спросила она всех троих, пока мы уплетали обед за обе щеки. Аркаша отложил ложку и осторожно кивнул.

— Ребята сказали, что ты живёшь в котельной. Как же так вышло?

— Я детдомовский, – ответил Аркаша, немного помолчав.

— Не ужился, поди, в приюте? – продолжала спрашивать бабушка.

— Надоело, – сказал Аркаша, пожав плечами.

— А что мать? – и тут я понял, что моя бабушка знает про Аркашку больше, чем нам казалось.

— Не знаю. Уехала, говорят, в Омск. Года два назад. С тех пор не видел.

Так за столом он поведал свою нехитрую историю, что отца своего он не помнит, мать о нём не говорила, да он и не спрашивал. Он рассказал, что часто у неё случались странные припадки, когда она почти никого не узнавала и была невменяема, что однажды она просто отвезла его в детский дом и ушла не попрощавшись. В том доме он сразу не понравился ребятам постарше, тут он запнулся и скомкано закончил, что взял и ушёл.

Внезапно бабушка встала из-за стола и отправилась к себе в комнату, откуда вскоре донеслось знакомое стеклянное звяканье. Когда она вернулась, в руках у неё была небольшая баночка с хорошо мне известным содержимым. Я потянулся было к чайной ложке, но внезапно бабушка шлёпнула меня по руке и сказала:

— Это только для Аркадия.

Потом она взяла блюдце и медленно положила на него семь здоровенных ложек варенья. Гораздо больше, чем мне, когда я болел, – ревностно отметил я. В полной тишине мы пили чай, а мне кусок не лез в горло. Я всё пытался понять, что же такого сделал Аркаша, что ему положили аж целых семь ложек варенья, тогда как мне давали только маленькую розетку. Аркаше тоже было как будто неловко, он быстро съел свою порцию, допил чай, поблагодарил и ушёл. Мы с Денисом тоже засобирались, на улице обещал начаться дождь, и нам надо было успеть ещё по своим делам. Едва мы вышли, я хватил себя рукой по лбу и сказал:

— Трегу забыл. (Трегой мы называли гладко обтёсанную палку, что была у каждого мальчишки в городе).

Вернувшись домой, я снова зашёл в кухню, забрал свою трегу и, уже уходя, заметил, что Людмила Васильевна неотрывно смотрит в окно. Посмотрев на блюдце, на котором ещё оставались следы малинового кощунства, я внезапно выпалил:

— И нечего ему было семь ложек лопать. Он же не болеет.

Бабушка повернулась ко мне лицом, и я совершенно оторопел, так как впервые увидел в её глазах слёзы. Никогда раньше я не видел, чтобы она плакала.

— Ты чего, баб? – неуверенно спросил я, а она подошла ко мне, обняла и тихо сказала:

— Да потому что наболелся он, Ромка. Болючее некуда.

В нашем доме жил дядя Матвей. Все знали дядю Матвея, был он работягой, пьяницей и сквернословом. Когда Матвей напивался, об этом узнавал весь двор. По возвращающемуся домой Матвею люди определяли, какое на дворе число, день недели и час. Характер у дяди Матвея, в общем, был скорее смирный, но иногда полярный, под градусом сменяясь с философского на буйный. Была у Матвея жена, и звали её Тамара. Тётя Тамара была очень тихой женщиной, которая крайне редко появлялась на людях, предпочитая из дома не выходить. Все знали, что Матвей частенько бил жену, отчего наш участковый никогда не забывал к ним дорогу. Тамара же была наполовину русской, наполовину уроженкой Средней Азии, частенько ходила в магазин в огромных чёрных солнцезащитных очках и редко с кем-то разговаривала. Мы, соседские мальчишки, по-своему её жалели, вслух возмущаясь поведением дяди Матвея, и даже хотели как-нибудь его проучить.

В пятницу вечером я возвращался из школы, ноябрь выдался ветреннее некуда, я высоко повязал шарф и впервые задумался о том, чтобы надеть шапку. Голоса людей я услышал издали, кажется, это был Матвей, и он на кого-то кричал. Я подошёл к своему дому и увидел, что немного поодаль Матвей орёт на тётю Тамару, тыча рукой то на неё, то на подъезд. Тамара отрицательно мотала головой, и я понял, что спорят они уже давно. Тем временем Матвей поднял свой кулак и решительно помахал перед носом у жены, но та осталась всё так же стоять на месте. Тогда Матвей взревел и, более не контролируя себя, ударил её по щеке. Мои ноги приросли к полу, я не мог пошевелиться или даже закричать. Я не был так уж труслив, бывал в передрягах и пострашнее, но почему-то звук кулака, ударяющегося о челюсть женщины, выбил из меня весь дух. Я совершенно растерялся и не знал, что делать. На душе было гадко и очень тоскливо. Внезапно кто-то пробежал мимо меня и на полной скорости врезался в Матвея. По дурацкому, полуоторванному хлястику на куртке я понял, что это Аркаша. Он впечатался прямо в живот Матвею и стал будто его отталкивать.

— Уйди отсюда! Кыш, змеёныш! – заорал Матвей, но Аркаша всё так же пытался оттолкнуть мужчину в два раза больше его самого. Он боролся молча, пытаясь маленькими кулаками попасть побольнее. В какой-то момент ему удалось достичь особо чувствительного места, и Матвей зарычал от бешенства:

— Ах ты су**а! – и с этими словами он что есть сил отшвырнул Аркашу от себя.

Я хорошо запомнил этот момент. Аркаша невесомой куклой отлетел, ударился обо что-то, упал и больше не вставал. Много лет прокручивая этот момент в своей памяти, я всё-таки пришёл к выводу, что Матвей не хотел его ударить. Аркаша так отчаянно боролся, что старый пьяница просто захотел отшвырнуть его от себя подальше. Он не знал, что, пролетев немного, Аркаша ударится о бетонный блок, угол которого войдёт точно ему в висок. Я запомнил, как закричала тётя Тамара, как разом протрезвевший Матвей всё повторял: «Парень, парень, ты чего? Вставай, парень…». Я не раз рассказывал эту историю милиционерам, родителям, бабушке… Не запомнил я только похороны. Мне сейчас даже кажется, что я на них не пришёл. Несколько месяцев спустя, я помню, что проснулся утром раньше всех, отправившись на кухню промышлять о завтраке, я обнаружил на столе как будто невзначай забытую небольшую баночку с тёмно-алой ароматной начинкой. Я сразу понял, от кого она и что с ней нужно сделать. Я взял её, бережно завернул в полотенце, чтобы не разбилась, и забрал с собой в школу. После уроков мы с Денисом отправились на кладбище, где постояли немного над могилой Аркаши, а я положил под грубо сколоченный православный крест банку малинового варенья. Мы никогда с ним не обсуждали, что произошло в тот вечер. А после кладбища и вовсе почти прекратили дружить.

С тех пор прошло много лет, а я всё не могу простить себе той растерянности. Мне всё кажется, что закричи я тогда, позови на помощь, сделай что-нибудь, и всё могло бы сложиться по-другому. Я оправдывал себя, что был ребёнком, что не мог как-то повлиять на ситуацию… Но сердцем чувствовал, что мне просто было проще растеряться. Ничего не сделать. Временами мне кажется, что Аркаша был лучше нас всех. Что в маленьком, с бесцветными ресницами, с дурацким хлястиком, ребёнке было больше человеческого, чем во всём этом мире вместе взятом. Он не сомневался и не думал. Он просто сделал то, что должен был.

— Аркадий Романович! Извольте испить чаю, – позвал я, отвлекаясь от своих мыслей. Из коридора донеслись шаги, и обладатель звучного имени недовольно проскулил:

— Ну, па-ап, я не хочу, там кино про пиратов идёт.

— Садись, – непререкаемо ответил я.

Я встал, подошёл к шкафчику на кухне и, основательно там покопавшись, выудил на свет полупустую банку малинового джема.

— Этот магазинный, но тоже сойдёт, – сказал я, накладывая на тарелку липкую алую массу. – Ешь и слушай меня внимательно. Человека делает человеком не две ноги и две руки, а способность не раздумывая делать правильный выбор…



Москва, ноябрь, 2017