Жидковский Лёша

Господи, ну что за вечер, что за дрянь,
Снова в ленте лица, будто манекены.
За окном не август, а сплошная рвань,
И в бокале стынут ледяные стены.

Я листаю сторис, там сплошной успех,
Фильтры, яхты, скулы, выверенный ракурс.
И такой натужный, беззаботный смех,
Будто жизнь — оплаченный рекламный статус.

А потом — он. Взрывом, в блестках и шелках,
С этим взглядом дерзким, острым, как заточка.
«Так, мои хорошие…» — и тает страх,
И на сером дне проклёвывается почка.

Он не лечит душу, не дает совет,
Он как будто видит все твои морщины.
Говорит: «Красотка, выключила свет?
Ну и дура. Встала. Нет на то причины».

Он не про стандарты, глянцевый обман,
Не про «будь удобной», «тише», «стань скромнее».
Он — про честный, едкий, твой самообман,
Про то, как с собой становишься честнее.

Про бокал шампанского с утра в постель,
Про «купить помаду, раз такая драма».
Про твою внутреннюю цитадель,
Что давно заждалась своего тирана.

Доброго тирана, что велит сиять,
Даже если в сердце — выжженная степь.
И ты смотришь, хочешь плакать и обнять,
И с размаху эту серость перебить.

Он как будто старшая твоя сестра,
Что кутила в девяностых до рассвета.
И теперь хохочет: «Кончилась игра.
Начинай сначала. Помнишь про карету?»

Только вместо тыквы — новый Chanel Chance,
Вместо принца — наглость быть самой собою.
Это не комедия, не реверанс.
Это просто — разрешение на волю.

И ты смотришь в зеркало, а там — не тень,
Не уставший клерк с потухшими глазами.
А девчонка, что встречает новый день
С ярко-красными, как вызов, парусами.

«Так, моя хорошая…» — звенит в ушах.
И ты красишь губы.
И уходит страх.