Ограбление

Он помнил лица, будто письмена,
Как на челе преступника клеймо.
И казней тех немая тишина,
И вздох, что канул в вековую тьму.

Но день иной. В окне бегоний цвет,
И гири вес, и суетный расчёт.
Душевных мук и телесных бед
Скрывает блеск зари златой полёт.

В одной руке — спасительные чётки,
В другой — припрятан золотой запас.
И кофе аромат, и сводки кротко
Текут, но их прервал внезапный глас.

Звонок. Ворвалась дерзкая София,
А с нею двое, чей неясен лик.
«Рамзес, дела — пустая литургия!
Нам нужен банк, и этот час велик!»

«Уйдём красиво, чтоб без передряг»,
Решили трое, спор не уняв никак.
«Но без оружья будет кавардак».
«Найду», — Рамзес ответил. — «Пустяк».

«Иначе менты встанут на дыбы,
И будем мы скрываться от судьбы
Средь тёмных лиц сомнительной гурьбы,
Что нас продаст за горсть простой крупы».

«Не страшно!» — Халк воскликнул. — «Есть барак,
Где бабка варит свой дурман-табак,
А с нею сожитель — не дурак».
«Вот это дело», — молвили все в такт.

Неделя прочь — и всё заведено.
София, будто выпила вино,
Идёт к дверям, где охраннику лично
Встречать людей в зверьё обличье.

А в двадцати шагах, в тени густой,
Сидит за рулём Фрис, на вид простой.
Свершили всё изящно, с красотой,
Без лишних жертв и суеты пустой.

У бабки Халка скрылись от погонь,
Хозяйке дар — в признательности бронь.
Полгода просидели, как в ладонь
Сложив года, уняв в сердцах огонь.

Потом в Женеву путь им предстоял,
Билет фальшивый в кассе каждый взял.
Их след простыл, затерян и пропал,
Ни один полицейский их не сыскал.