Шебуршунчик осеняется

Шебуршунчик негодовал. Его категорически не устраивало происходящее. На него навалилась осень, и после всей летней воздушности, он оказался впечатанным в земляную осеннюю жижу. Случалось это, конечно же, ежегодно, но всё равно каждый раз ошеломляло и фрустрировало своей неожиданностью и неизбежностью.

Урожаи Шебуршунчика не интересовали уже несколько лет, с тех пор, как его тосканские томаты не пережили дождливого лета и погибли смертью утопленников, и он никак не мог оправиться от этого злосчастного события, и поклялся себе, что больше никогда не будет выращивать томаты.

Забросив огород, в летнее время он предпочёл валяться на солнышке на самом лучшем суке своего любимого дерева на приветливой опушке. Или распевать песни, сочиняя их на ходу, да так голосисто и горласто, что все птицы в округе смущённо замолкали и с изумлением вслушивались. Или прохлаждаться в речных брызгах на плотине с гиперактивными бобрами, которые знали толк в водных развлечениях. А что теперь? Что осталось Шебуршунчику?.. Сук иссох, дерево обезлистело, опушка превратилась в пустырь, а солнце не показывалось вовсе – только заволоченное многослойными простынями облаков небо, которое совсем недавно было ярко-голубым... Песни не пелись, так как пелось Шебуршунчику только находу, а ходить по макушку в грязи ему и не хотелось, и не моглось, да и ходить было больше некуда; птицы, и те замолкли, и Шебуршунчик старался не думать о том, что они улетели на юг, а он – нет. Бобры разбрелись по своим норкам и хаткам, занятые воспитанием своего солидного бобрячего потомства; речка помаленьку схватывалась льдом, и даже течение как будто бы стало медленнее...

Шебуршунчик не мог с этим смириться. Он не отпускал лето, он тосковал по лету. Он даже подумывал о том, чтобы броситься лету вдогонку, но, рассчитав скорость движения, которую ему необходимо развить и удерживать, чтобы коэффициент приближения к лету был больше коэффициента отдаления лета, пришёл в полнейшее отчаяние. 

День ото дня Шебуршунчик становился всё более сонным и вялым, глаза его моргали всё медленнее, тело становилось всё слабее... Шебершунчик смекнул, что его существо впадает в спячку, но он не понимал, хочется ли ему снова проспать всё самое холодное и ужасное или же он наконец возжелал всю эту зимнюю жуть прочувствовать на собственной мохнатенькой шкурке.Надо сказать, меховушка у него была отменнейшая из достойнейших, но зима его пугала, как осень приводила в уныние.

Чтобы разрешить это противоречие Шебуршунчик решил действовать наудачу и бросил шишку, загадав, что, если шишка укажет на восток, он отправится в спячку в ожидании шорохов летних рассветов, а если на север – быть беспощадной зиме, и быть Шебуршунчику в ней неспящим. Шишка подлетела высоко вверх, так что в какой-то момент Шебуршунчик потерял её из виду, а потом обрушилась прямо на его выдающийся носярище и отскочила куда-то вбок. И в то время, как Шебуршунчик обиженно почёсывал поцарапанный, но не ушибленный нос, шишка показывала на северо-восток.

Шебуршунчик схватился за голову и осел наземь. На него снизошло озарение. Вероятно, шишка сотрясла наиболее важные носовые доли шебуршунчикового головного мозга, и что-то там зашевелилось иначе.

— А ведь я её ни разу не видел! Я про неё только слышал! А что, если зима мне понравится?! Может быть такое?!

В перевозбуждённом состоянии Шебуршунчик нередко выносил свой внутренний диалог вовне, словно разговария со всем миром сразу.

— А что, если в зиме есть что-то другое? Кроме холода. Кусочек счастья, которого нет в лете. Точно ведь есть! И я должен его найти!

Шебуршунчик оторопел от своей же смекалки и смелости.

— Ну что ж, зима, приходи, раз без этого никак. Я найду тво; сердце и залюблю его.