Возвратился дед с войны. К 50-летию со Дня памяти

Валерий САВОСТЬЯНОВ


ЦИКЛ СТИХОТВОРЕНИЙ «ВОЗВРАТИЛСЯ ДЕД С ВОЙНЫ…»


Светлой памяти моего деда–фронтовика
Кострюкова Николая Алексеевича —
в год 80-летия Победы
и к 50-летию со дня его памяти


                СОДЕРЖАНИЕ

Информация о герое моего цикла стихотворений «Возвратился дед с войны…»

Посвящённое герою этих стихотворений моё предисловие
из книги «Деревенская школа» (Тула: Приокское книжное издательство, 1991)

Стихотворения:

1. Солдатка
2. Фуражка
3. Дедовы медали
4. Деду
5. Скромность
6. Помидоры
7. «Залезал я на сарай…»
8. «Он в горенке сидел под образами…»
9. «Всегда мечтал я, дед…»
10. Чучело
11. Рубить дрова
12. «Всё чаще думаю о том…»
13. Старинный сад
14. Вишенник
15. На сборы
16. В тридцать пять
17. Легенда
18. И Николай Чудотворец
19. В этой деревушке
20. Моравско-Остравский орешек


ИНФОРМАЦИЯ О ГЕРОЕ МОЕГО ЦИКЛА СТИХОТВОРЕНИЙ
«ВОЗВРАТИЛСЯ ДЕД С ВОЙНЫ…»

Мой дед по материнской линии, Кострюков Николай Алексеевич, родился в 1906 году на хуторе возле деревни Сергиевское Болоховского (ныне Киреевского) района Тульской области. Там же родилась и моя бабушка Екатерина Алексеевна. Ныне этого хутора уже нет, снесён как раз перед войной, а все жители перебрались в Сергиевское. И сегодня на месте дедовского хутора, как горькая улыбка судьбы, дачный кооператив…
Дед Николай является прообразом и героем моего довольно известного сегодня стихотворения «Фуражка», а также и многих других моих стихотворений, и ему же посвящена моя книга «Деревенская школа» (Тула, Приокское книжное издательство, 1991).
Дед был призван Болоховским райвоенкоматом в 1941 году в самом начале войны. Служил в 1318-м стрелковом полку 163-й стрелковой дивизии, и прошёл с этим полком всю войну: начинал с Новгородской области, потом воевал под Воронежом, Курском, Харьковом,  на Украине, и заканчивал войну в составе 3-го Украинского фронта в Румынии, Венгрии и Австрии. А уже после войны ещё некоторое время служил в том же полку в Южной группе войск.
Боевые награды: орден «Красной Звезды», медаль «За отвагу», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг» (подтверждены документами на сайтах «Память народа», «Подвиг народа» и др.). Наверное, была ещё медаль «За взятие Будапешта». Были ещё Благодарности командующего фронтом (в бумажном виде) — я видел их своими глазами. Однако подтверждений по ним на сайтах почему-то не нашёл…


ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗ КНИГИ «ДЕРЕВЕНСКАЯ ШКОЛА»

…Казалось, он был всегда и всегда будет. Может быть, поэтому я не спешил усвоить многое из того, что он знал и умел, хотя и объяснял это для себя бесконечной спешкой городской жизни и жестоким ритмом учёбы в политехническом. И только потом, когда его вдруг не стало, я остро ощутил потерю.

…Я всё уметь хотел.
Теперь бы попотел,
Зубами бы скрипел,
Вникая в суть ремёсел.
Я б не терял ни дня…
Упал ты у плетня.
Зачем же, дед, меня
Ту неумехой бросил?

Но главное — он был добрым и великодушным. И, наверное, справедливым. Когда, несмотря на метель и мороз декабря 75-го, почти вся деревня шла за гробом, какой-то плюгавенький, бедно одетый старикашечка сказал: «Настоящего коммуниста хороним». А ведь уже много лет (так случилось) дед не был в партии. До сих пор три эти слова, стоящие многих надгробных речей, не выходят из головы…
Он — основа собирательного образа Учителя моей Деревенской Школы, школы совести и стойкости, упорства и веры.
Иногда мне кажется, что пройдя через горечь и невосполнимость этой потери, я по-настоящему ощутил себя поэтом…
Светлой памяти моего деда Николая Алексеевича Кострюкова, фронтовика, довоенного и послевоенного председателя колхоза, хлебороба, плотника — дорогого мне Человека, посвящаю эту книгу.

                1990


СТИХОТВОРЕНИЯ



СОЛДАТКА

Враги оставили село —
Лишь пленных «положили»
Да их укрывших…
Повезло:
Цела, сыночки живы.

Враги оставили село —
А почтальонша с горки
С казенной сумкой. —
Повезло:
Ей только «треуголки».

Ну что ж, проклятые ушли,
Избу не запалили.
Корову, правда, увели,
Собаку застрелили.

Да это горе — не беда:
Кого теперь страшиться?
Ну а еда — так лебеда
И Васькина ушица.

Пускай не досыта, не всласть,
Да ладно — ноги носят.
К зиме ж колхоз — Советска власть! —
Чего-нибудь подбросит...

А что как вол она, и гуж
Выматывает жилы,
Так что с того? — Вернется муж,
А все сыночки живы!

И всяк обшит, и всяк обут,
А в печке — щи да каша.
Вернется муж: «Ну, как вы тут?..
Ну что ж — спасибо, Клаша!..
А я гляжу: на хуторке —
Вся наша деревенька?»

Тогда на мужниной руке
Всплакнет она маленько
И скажет:
«Все тут — кто живой:
Куда ж им прислониться?..
А Клим соседкин — под Москвой.
В сердцах она бранится:
«Твой — жив! А мой?..
Вы — куркули:
Вы в среду щи солили...»

Корову, правда, увели.
Собаку застрелили…»


ФУРАЖКА
(В День Победы)

В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.

Гимнастёрку и рубашку,
Пару яловых * сапог
Износил он.
А фуражку
Почему-то всё берёг.

Надевал фуражку в праздник,
Очень ею дорожа.
Бабка скажет: «Новой разве
Нету? Всё для куража!

Как в такой пойдёшь к соседу:
Не хозяин, что ль, рублю?
На базар поеду в среду —
Шляпу там тебе куплю…»

Дед припрятанную «Старку» **
Брал: да что тут говорить? —
Спорить с бабкой, что по танку
Из винтовочки палить…

Не спеша он шёл к соседу,
Что под Курском воевал,
И с соседом за Победу
«Старку» — чаркой распивал.

С ним, осколком ослеплённым,
Пел о самом дорогом,
Пел и плакал!
И гранёным —
Пил за мёртвых самогон!

Добирались и до бражки…
Правда, ум не пропивал:
Никогда чужой фуражки,
Уходя, не надевал.

Перед бабкой отвечая,
Говорил: «Да что там пью? —
От чужих же отличаю
Я фуражечку свою!» —

«…Отчего ж тебя качает,
Что корову в борозде?
Знаю, как ты отличаешь:
Ты ж — на ощупь, по звезде!..»

Дед молчал. Когда ж от брани
Строгой бабки уставал,
Не ложился на диване —
Уходил на сеновал.

И проваливаясь в небыль
От нахлынувшей тоски,
Видел он, как шли по небу
Краснозвёздные полки.

Там по цвету и по лаку,
По немеркнущей звезде —
Узнавал свою фуражку!
Ту, что в доме, на гвозде…

* Из тонкой и эластичной натуральной кожи.
** Старка – крепкий алкогольный напиток с содержанием спирта 40–43% объёма и более, получаемый путём старения крепкой ржаной водки в дубовых бочках из-под вина.


ДЕДОВЫ МЕДАЛИ

Мне однажды наподдали,
Что стащил из сундука
И привесил две медали
Я на лацкан пиджачка.

«Ты попробуй, постарайся —
На войне их заслужи,
А уж после — хошь, играйся,
Хошь, в сундук их положи…»

Ждали деда.
Дед награды
Взял — и, вспомнив про бои,
Молвил: «Пробовать не надо —
Лучше носит пусть мои…»


ДЕДУ

Мы попросим нашу бабку
Протопить нам к ночи баньку,
И, ступая на порог,
Мяты, липы, зверобою
Не забудем взять с собою,
Чтобы слаще был парок.

В шайке веничек распарим,
Чайник травами заварим —
Помогает пропотеть,
Будем чаем упиваться,
Долго веником стегаться —
Каждой клеточкою петь!

Дверь откроем — и с разбега
Упадём в объятья снега!
И под юною луной
Канут хвори и заботы,
И к тебе вернутся годы,
Годы, взятые войной!..

Если ж так вернуть их сложно —
То, давай, тогда мы сложим
Жизнь твою и жизнь мою
(Пусть мне тоже будет больно!)
И разделим —
Как обоймы
Поделили бы в бою!

И расправятся морщины —
Жизнь примеряют мужчины
Вновь, как чистое бельё…

Как, тебя мочалкой драя,
Я о шрамы обдираю
Сердце штатское своё!


СКРОМНОСТЬ

Бабку старую проведаю,
Дом и сад перед крыльцом,
Где отмеченный Победою,
Золотым её венцом,
Жил мой дед —
До часа смертного,
До сырого бугорка —
В скромной роли неприметного
Простофили–мужичка.

Не кричал: «Мы жизнью тёртые:
Вынь–положь, — а нас уважь!».
Говорил: «Герои — мёртвые,
А живым награды — блажь.
Грех рядиться перед вдовами:
Сколь уж лет они в тоске».
И лежали ненадёванны
«За отвагу» в сундуке…

Жил мой дед —
Колхоз выхаживал,
Быть старался, где народ.
Много делал,
Мало сказывал,
Вдов стесняясь и сирот.


ПОМИДОРЫ

Помидоры последние загодя рвали, —
вот уж осень, а завтра — морозы и снег, —
клали в валенки их, чтоб скорей дозревали,
накрывали овчиною — всё-таки мех!

Так лежали они, красоты добирая:
постепенно бурея, краснея потом.
И коль снег за окном, коль погода сырая,
самых спелых достанешь — и светится дом!

Будто солнышко всходит из каждой тарелки —
подмывает запеть или даже сплясать!
Вот и дед не ворчит, забывает о грелке
и задумчиво смотрит: «Кусать — не кусать?

Ну попробовать разве? Кусну его разик.
Нет — пущай покрасуется всё ж! Погодим…»
Каждый день в нашем доме,
хоть маленький, — праздник:
помидоры едим. Помидоры едим!

Вы решили уже: лишь по этой причине,
когда я подмигну, улыбается дед?
Деду б — лечь поскорей на любимой овчине,
мне бы — новые валенки в школу надеть!


 *  *  *

Залезал я на сарай,
Чтобы, став повыше ростом,
Посмотреть на дивный край,
Что за речкой и погостом.

И казалось мне тогда:
Это место — вроде рая,
Потому-то все туда
И уходят, умирая.

В родниках, в колодцах тех
Есть волшебная водица —
Лишь одна она годится,
Если болен человек.

И, омыв печальный лик,
Прежде бывшие седыми —
Возвратятся молодыми
И старуха, и старик.

Перельётся юный свет
В них, отравленных тоскою...

У сарая кашлял дед,
Глядя в даль, что за рекою.


 *  *  *

Он в горенке сидел под образами.
Смотрел на всех спокойными глазами,
Как будто бы не знал, что умирал.
И чёрным варом дратву натирал.

Неспешно тёр и даже напевал.
И, вдев концы в две толстые иголки,
Крутил он «козью ножку» из махорки —
И валенки внучатам подшивал.

Я старшим внуком был —
Я подмечать
Мог многое
И думал над загадкой:
Зачем слезу стирает мать украдкой,
Зачем весною валенки тачать?

Ведь стаял снег, и канула зима —
Ей не вернуться, кажется, вовеки...
Но вновь снега
Обрушились на ветки —
Пришла разгадка страшная сама.

Трещал мороз.
Мело, мело, мело —
Перемело, наверно, пол-России.
Когда из дома деда выносили,
Мне было в старых валенках тепло…


 *  *  *

Всегда мечтал я, дед:
Как ты, уметь владеть
Лопатой,
Топором,
Рубанком,
Стеклорезом —
Фундамент в землю влить,
Пол в доме настелить,
И окна застеклить,
И крышу крыть железом!

Легко или с трудом —
Суметь построить дом!
С террасою резной
И птицей над трубою!
Крыжовник развести!
И сад свой обнести,
Чтоб не было пути
Злым людям,
Городьбою!

Я всё уметь хотел…
Теперь бы попотел:
Зубами бы скрипел,
Вникая в суть ремёсел!
Я б не терял ни дня...

Упал ты у плетня.
Зачем же, дед, меня
Ты неумехой бросил?


ЧУЧЕЛО

Чучело сделала бабка — пугать воробьёв:
дедов пиджак и фуражку на кол нанизала.
Будут кадушки под осень полны до краёв:
хватит нам всем, и останется что для базара!

Горя не знаем весь год: приезжай и бери.
Бабушка, милая, это всё правильно вроде —
только зачем тебе чучело, коль от зари
и до заката ты крутишься на огороде?

Куст затеняет, —
пилою–ножовкою — вжик,
сухо — ты с лейкой,
сорняк показался — ты с тяпкой…

Бабка смеётся:
«Какой-никакой, а мужик!
Правда, молчун — да о чём разговаривать с бабкой?..


РУБИТЬ ДРОВА

Рубить дрова —
Не ремесло — искусство!
Бей топором до ломоты, до хруста
В ослабших, разленившихся плечах!
Зима близка.
Горит огонь в печах.
А в бабкиной — и холодно, и пусто.

Хотела бабка печку запалить,
Да некому дрова перепилить,
Переколоть, хоть завезли их с лета —
Как трудно без хозяина, без деда!

Глядит она на высохшие руки —
И, думая о сыне и о внуке,
Родных ни в чём не хочет укорять.
Зовём к себе —
Не едет ни в какую!
«Что, — говорит, — отвечу старику я?
Слюбились здесь — и здесь мне помирать...»

Играй, топор, Разваливай полено!
Мы молоды — нам море по колено!
Гори, огонь, в прожорливой печи!
В любом селе,
В России,
Во Вселенной —
Любовь неразделима и нетленна!
Учи нас, бабка, мудрости. Учи!..


*  *  *

Всё чаще думаю о том,
Чего не избежать:
И мне под ивовым кустом,
Как дедушке, лежать.

На том погосте за рекой,
Лист палый постеля,
Мою ты душу успокой,
Родимая земля.

Ты успокой её дождём,
Поплачь над ней росой,
Шепни,
Что тут я был рождён
И бегал тут босой.

И в том берёзовом лесу
Насобирал грибов,
Тут встретил первую грозу
И первую любовь.

И оттого, что вот он — луг,
Река,
Знакомый брод,
Не страшно думать
Даже вслух:
Придёт и мой черёд…


СТАРИННЫЙ САД

Зелёный рай — старинный сад
Кольцом вкруг дедовского дома.
Ему уже под пятьдесят —
Творенье деда молодого.

Его люблю — и не виню,
Что плодоносить нету силы:
Он загнивает на корню,
Хоть всё же яблони красивы!

Они красивы красотой,
Не просто вешней
Или летней, —
А красотой жестокой той,
Что называется последней.

И не страшна им злая весть
И топора прикосновенье...
В них что-то дедовское есть —
В его последние мгновенья.


ВИШЕННИК

Дай поклонюсь тебе в ноги,
Дай поцелую твой цвет,
Вишенник возле дороги,
Деда прощальный привет!
Что бы со мною ни вышло,
Помню в аду и в раю:
Есть тут «Валеркина вишня» —
В честь и во славу мою!

А велика ли заслуга,
Если упросит внучок
С грядки для раннего лука
Выкопать вишню–дичок —
И посадить у подвала,
Где начинается сад?

Знаете: это немало
В душной запарке лопат!
Это не просто: желанья,
Что не в шеренгу стоят —
Не отдавать на закланье
Нынешних луковых гряд!..

Чтобы всё выше и выше
Зашелестеть в небесах
Возле «Валеркиной вишни»
Вишенкам Димок и Саш, —
Дай поклонюсь тебе в ноги,
Дай поцелую твой свет,
Вишенник возле дороги,
Деда прощальный привет!..

Может быть, вишен отведав,
Впредь я,
Врастающий в суть
Мудрой неспешности дедов,
Благословляющих в путь,
Русь нашу —
Сад, что укатан,
В яминах и в сорняках —
Уж не доверю лопатам
В жадных,
В бездушных руках!..


НА СБОРЫ

Горел кипрей, и пахла мята,
Кувшинка в озере цвела.
Повестку из военкомата
В деревню мама привезла.

И в отпускные,
Расписные
Окошки бабкиной избы
Проникли возгласы стальные
Солдат скликающей трубы.

Прощай, души моей столица —
Деревня милая моя!
В родные вглядываюсь лица,
Их не печалиться моля.

Но бабка лезет в дальний ящик,
Выкапывает из газет
И дарит мне
(Я ж некурящий!)
Расшитый дедовский кисет.

А мама плачет.
Столько боли
В глазах тревожных,
Что на миг
Представил: еду не на сборы —
В огонь и смерть сороковых!..


В ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ

Я в лицо его твёрдо и прямо взгляну,
В строй с ним рядом я встану опять.
В этом возрасте дед мой ушёл на войну,
А сегодня — и мне тридцать пять.

Не мальчишка безусый уже, и ещё
Не старик я тщедушный пока —
Как любимая, скатка легла на плечо,
Как пушинка, винтовка легка.

Но я знаю уже, но я понял уже, —
Потому-то в раздумье стою:
Не в силёнке всё дело,
А дело — в душе.
Без неё невозможно в бою…

Я в глаза его твёрдо и прямо взгляну,
Взгляд от фото не отведу —
В этом возрасте дед мой ушёл на войну:
На страданье, на кровь, на беду,

На прицельную пулю, на шалый снаряд,
На бесшумный эсэсовский нож,
И на танки, которые — глянь-ка! — горят,
Если ловко бутылку метнёшь…

А вернувшись, любил посидеть за винцом.
Чубчик реденький сдвинув со лба,
Объяснял, что четырежды был он отцом —
Потому пощадила судьба.

Говорил о душе.
И, дурак дураком, я смеялся: «Да нет её, дед!».
«А жена, — говорил он, — всё машет платком,
А детишки-то смотрят вослед…»


ЛЕГЕНДА

Расскажу я вам случай один,
уже ставший легендой в истории нашего рода.
Когда взяли село наше немцы —
а под ним полегло половина немецкого взвода —
были злые, как волки:
из домов они гнали и старых, и малых,
чтобы жить в тех домах, тёплых даже зимой,
а село — пусть в холодных подвалах.

Бабкин дом,
перед самой войною построенный,
был и красив, и просторен —
и понятно, что сразу же
был он отмечен особым постоем:
в нём стояли танкисты,
вальяжные, важные фрицы.
В общем, немцы, замёрзшие — в доме,
а бабка с детишками,
как и другие, в подвале ютится.

Немцы печь затопили,
а дрова не горят — толку нет никакого от печки.
Вот беда:
не случалось, похоже, у немцев подобной осечки.
И кричат они бабке из дыма:
«Эй, матка!
Проклятая печка твоя нам срывает пирушку!»
Что же делать?
И бабка бежит — открывает им, иродам, вьюшку.

Сразу печь разгорелась.
Дым стал уходить, потеплело.
И бабушка — к двери.
Но, видимо, этого мало.
«Матка, матка!..» — кричат.
Что же делать?
И бабка им жарит картошку и сало.
Дело знает она,
ведь в колхозе лет пять она кряду, —
а доверят не каждой! —
свою полевую кормила бригаду.

Ах, как сало шипит!
Ах, как домом родным вкусно пахнет картошка!
Немцы ждут – не дождутся.
И вот заиграла губная гармошка.
Немцы рады, гогочут:
выходит пирушка на славу!
И не «маткою» бабку зовут,
а уже уважительно «фрау».

«Ладно, — ей говорят,
по-немецки, но всё же понятно, —
вон какая метель —
твоим деткам в подвале сыром неприятно.
Знаем русский мороз!
Чтоб не мёрзли твои человечки,
на ночь — ну, так и быть — полезайте на печь.
Ночевать мы не любим на печке…»

Ну а утром, едва рассвело, немцы снова за стол,
да случилась у немцев оплошка:
немцы злые, как волки —
пропала губная гармошка.
Немцы к будущей бабке моей
подступают с наганом:
«Где гармошка? Верни!
Нужно лучше смотреть за своим хулиганом!..»

Ни жива — ни мертва!
Ужас в уши стучит, разрывает ей клетку грудную:
каково было видеть,
как сын возвращает фашистам гармошку губную!
Каково было знать:
и за меньшее даже
другие лежат под забором!
Да силён её Бог: ей везло!
Даже сын —
дядька будущий мой,
когда вырос, не стал хулиганом и вором.

Его высекли, правда:
ну что же, за дело, я думаю —
так поделом непоседе…

Тут, пожалуй, пора бы и точку
поставить нам в нашей беседе.
Раньше так бы и сделал.
Теперь же, когда я и сам на правах ветерана,
а другие герои — мертвы,
точку ставить, мне кажется, рано.

Дед мой был на войне,
дед мой в письмах читал: всё в семье его цело.
Дед рассказывал мне:
в плен однажды немецкого взял офицера.

Дед сказал напоследок:
чуть что бы не так, он его б застрелил непременно —
да спасло его фото, где фрау и дети.
И теперь офицер тот,
наверно, живой возвратился из плена.

И теперь, может быть,
в знаменитом роду его прусском,
существует легенда
о добром разведчике русском…

Нет! Не добрые мы,
ведь живём на земле, в облаках не витаем,
но добром — за добро,
злом — за зло
мы платить не устанем!

И я внукам своим расскажу,
хоть всю жизнь ненавижу фашистов,
нашу с ними историю эту:
про бабушку,
дядьку,
губную гармошку
и добрых немецких танкистов.

Пусть всё сами решают:
платить — не платить,
как платить,
чем платить?
И платить ли?
Но всё-таки
пусть они знают при этом,
что есть
у того и другого народа
нетипичная правда,
легенды особого рода!..


И НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ

Сельское детство, ромашковый рай.
Пристально смотрят с околиц
Дед Николай и отец Николай.
И Николай Чудотворец…

Годы студенчества. Угольный край,
Шахты опасный колодец.
Дед Николай и отец Николай.
И Николай Чудотворец…

Свадьба запела — ты ей подпевай.
Водочку пьют и ликёрец
Дед Николай и отец Николай.
И Николай Чудотворец…

Звон колокольный
Сыновьих сердец.
Что же взамен, комсомолец?
Дед умирает.
Остался отец.
И Николай Чудотворец…

Лень сыновьям постоять у икон —
Вырастет грех твой, утроясь.
Дед и отец — далеко-далеко.
Лишь Николай Чудотворец…

Снится: у рая — раскаянья грай,
Толпы молящего люда.
Каждому нужен Святой Николай,
Каждому хочется Чуда!

«Эй, богомолец с терновым венком,
Что так угрюмо молчишь ты?
Что-то ведь понял ты, став стариком?» —

«Что Николаич я. Трижды!..»


В ЭТОЙ ДЕРЕВУШКЕ

В этой деревушке, что как подкова
На судьбе моей,
От мужиков
Я услышал как-то:
«Да это Кострюкова
Старший внук —
Валерка Кострюков».

Я хотел поправить, —
Да что с них, с пьяных,
Взять? —
Пускай себе «колбасят».
Я-то знаю точно, что Савостьянов:
Мой отец — из Нижних Присад.

В этой деревушке родниковой,
Ох, у баб досуж язычок:

«Кто это?» —

«Да Кольки Кострюкова
Старшенький,
Любимый внучок,
Кострюков Валерка» —

«У, окаянный:
Моему набил синяков…» —

«Тётеньки, помилуйте:
Я — Савостьянов!
Никакой я не Кострюков.

Что же вы
Всех вводите в заблужденье?
Мы ведь не в дремучем лесу:
У меня — свидетельство о рожденье.
Ну, хотите, я принесу?..»

Но смеялись тётки:
«Бестолковый!
Иль ты чин имеешь большой?
Все вы тут по деду — Кострюковы,
Ну а ты тем паче — старшой.
Кострюковым быть — и не надо грамот:
Значит, всей деревне родня!..»

Сколько Кострюковых
Глядит из рамок,
День и ночь глядит на меня!..

В этой деревушке, куда приеду,
На погосте — ряд бугорков.
Но светлеет сердце:
Меня по деду
Всё ещё зовут Кострюков!..


МОРАВСКО-ОСТРАВСКИЙ ОРЕШЕК

Верю я, что общую Победу
Чтить наш общий мир не перестал!
И на Праздник в Чехию поеду:
В личный тур — по дедовским местам.

Посещу Моравию, Судеты,
Одру и Карпатский перевал —
Передам поклоны и приветы
Тем краям, где дед мой воевал.

Здесь, в горах, я думаю, пореже
Спесь гремит в победный барабан —
Здесь Моравско–Остравский орешек:
Долго нам он был не по зубам.

Спросят: «Что ты вспомнил это?
Кто ты?» —
Тот я, в чьём роду фронтовики,
Знающий, как остравские доты
Здесь косили русские полки.

И не свитки сталинских приказов
Положить хочу я на весы,
А дороги дедовских рассказов,
Вздохов, умолчаний и слезы.

Наших мёртвых не вернуть обратно:
Что им наша спесь и наша лесть?
У весны победной — были пятна!
Что же? — И на солнце пятна есть!..

И когда помянем и отплачем,
То, последний выплеснув елей,
Поблагодарим и неудачи —
Завтрашних побед учителей.

И не попеняем генералам,
Чтя их путь и нимбы их седин.
Мой поклон им, пусть не гениальным:
Всё же дед вернулся — невредим…