Я вчера повидал в сиреневом саду притягательную

Я вчера повидал в сиреневом саду притягательную даму, что пела в джаз-клубе.

Я вчера повидал в сиреневом саду притягательную даму, что пела в джаз-клубе.
Она – femme fatale и музыкальная сага из драмы, опасная, словно удав на сцене.
Эта женщина судорожно выпрыгнула ко мне из бара, словно из 80-х годов,
Леди нуарных сцен из криминала и мелодрам, из сонных и буйных вечеров.

"Душистая и горькая на вкус", – подумал про себя.
И тем же вечером, без фантазий, эту актрису повидал на паркете,
Держала в руках бутылку Macallan 1926 года – разбила в тревоге.
На осколках стучала каблуками и кричала: "Хочу я:

Glenfiddich 1937 года!" И в микрофон пригласила свой клуб на сцену:
"С криками и смехом зажжем! Включай оркестр, мелодию, но не блюз, понял меня?
Мы станцуем «Руэду де касино», запивая виски!" Безумная, удочку
Забросила, и в плену оказался я. Ах, эта янтарная жидкость в ней так чарует меня.

Потери, разбитая любовь, смерть близких, усталость от жизни и вера.
И тяга к танцу – она оковы снимала, будто с осколками, и прыгала на хрустальном столе,
Закуривая сигару, я видел, как смеется звонко и плачет ее душа.
Ломаные надежды… Не понимал, была ли женой, вдовой, дочерью, сестрой? В пучине

Боли пылало ее сердце. Она явно мечтала о любви, и в глазах искрилась слеза.
Я видел, как горят ее очи, как кружат парни её. Я спрашивал: "Моя мадам в ночи,
А любили ли Вы?" И молвила тихо она: "Я заполняю любовь мужчинами – душа
Рыдала, не хватает, мой дорогой, мне любви!" И глаза ее будто в аду побывали.

Я понял это навсегда. "Но храбрая карьеристка", – думали все
И очаровывались ею. Острая как лезвие, и ливень её сердце,
Дикие когти и черная пантера. Эмансипацию требовали зрители,
Словно премиум духи, элегантный риск независимости, зов страсти.

Я пожалел её. Она приметила и бросила хрустальный графин в меня.
Тяжелые бокалы и осколки швырнула в мои карие глаза, плюнула в ночи,
И бутылку со льдом разбила на моей голове, с болью в груди, не щадя,
Ощутив власть надо мной, роскошь в себе, успех, одержав победу в тени.

Бросила платок и молвила: "Станцуем «Руэду де касино», а может, в наш круг? В нашу ось?"
Я заметил её изысканный вкус и хохот: "Перейдем к премиум слову – «Фамильярность».
Ах, да, выкиньте же свою дешевую водку, держите бокал Glenfiddich 1937 года – это виски!
Молвила горячо она: "Эх, эта водка в пластиковой бутылке так злит меня! Держите деньги,

И не ходите отныне в супермаркет – там сплошная ложь, и все дешево, это вам не мастера купажа.
А виски – премиум сегмент. Знаете, что такое премиум? Ох, да, не знаете, ничего не знаете – беда.
В общем, мутный напиток – плохой спирт, дурной запах, гниёт походу все внутри, гнилая симфония, поверь.
Ах, да, на Вы, Вы что морщитесь, не нравится? Ладно, пробуйте коньяк Remy Martin Louis XIII, не смущайтесь,

Я сегодня угощаю. Это вкус меда, корицы, сандала, сигарный дым – в общем, вкусно, верьте.
Верьте, плохого не советую, сразу отправитесь в сиреневый сад и после сюда, не спешите в любви,
Не хлебайте все сразу, это же роскошь, надо приноровится, умиротворенно танцуйте, не плачьте,
Отчего же ноете глядя на меня?" Резко дала пощечину и ушла. Я понял, прикоснулся к вечной боли,

Подлинное качество горя, а не суррогат. Я разозлился и забрал её домой впредь.
Чернила, как движение в танце, задурманили голову мою, а бумага будто тело
Женщины запомнило чужие и грязные руки. Я изучил шрамы и изъяны чутко.
На шее удушье, а на лопатках солнечные дни, легкий ветерок на линиях ладонь,

Летний дождь её уста, и гроза – черные брови.
Ярко-красные губы, солнечно-желтые мечты в стихах,
Небесно-голубые фразы покрыты в темные тучи,
Изумрудно-зеленое платье – в рваных разбитых осколках,

Черно-белые надежды, словно клавиши на пианино. Больше не слышен лай собак.
Рано утром, протянула руки моя жемчужина, словно весенний нежный подснежник.
А когда пили кофе с молоком, я видел очи, как летний подсолнух, наполненный свежей жизнью,
И ресницы играли в прятки от счастья. Я подарил платье, как осеннюю хризантему, с любовью.

Любимая осталась навсегда у меня, моя зимняя орхидея.
Стая птиц в полете рыдали о настоящей любви, не горюя.
Ожил тропический лес надежд, пылали душистые краски любви без ошибок,
И крикнула из угла наша дочка пяти лет: "Папа, папулечка, купи мне батончик!"

Лианы в вазе цвели и геликонии,
Колокольный звон в храме и пылкие неудержимые родники
Напомнили о возрождении души.
Я одержал триумф и в рождении, и в спасении ценной жизни.