Мы случайно встретились на руфтопе

Мы случайно встретились на руфтопе.
Ты закурил сигару Cohiba Behike
И пикантно молвил: "О, леди, а у Вас на сердце
Не остался остаток моей грусти — на самом дне?"

Лунный свет будто крал секунды жизни
И проглатывал всё без остатка в ночи.
Извивались желания, словно огоньки,
И указывали дорогу в небеса любви.

Обитель безумия рухнула в бездну ада, и я встретил тебя.
Мироздание улыбнулось, и родился в сердце цветок, сотканный из шёлка и любви,
Запечатанная головоломка — отчего строго прячешься, любя,
Во сне, мимолётное моё сопровождение к спасению и вере, уничтожив иллюзии.

Взмах горькой кисти — художник души — жонглировал в немом воздухе,
И растекались необузданные чёрные чернила на оживлённом холсте.
Цвет индиго врезался в сердцевину горизонта и молвил: "Не сужу, даже если темно",
И голубая краска разлилась от неожиданного судорожного крика птиц на полотно,

Где стали отражаться тревожные ошибки из следов и забвения.
Мрачное утро, соловей ударил в набат, и паучья паутина треснула в тиши.
Но снова тянуло ко сну — узорами впивались в кровать, не щадя
Воспоминания о тебе и завитками, словно в сонном параличе, в подушки.

В бамбуковой роще я бежал в поисках неизвестного, я танцевал блюз и танго с чужими дамами
И кричал: "Боже укажи мне путь, устрой жизнь мою горькую", я падал, и вставал, и пылал, и не стих,
В мольбах бежал всё по этажам карьерного роста и рыдал в пустоте из ловушек и масок людских.
"О, Боже, я всё искал свою даму, куда идти?", рыдает мой Арарат, и он знает, что не на родине, в тиши.

И я знаю — чужой для этих дам, но как найти свой дом, причал, горюю с болью.
Виноградная лоза — лоза, о, Боже, ты моя лоза, а я грешная ветвь твоя.
О, очи Севана, где слёзы моей любимой я потерял вчера — не щадя
Сердце её, отпустив одну в этот мир и, как перо бросив в одиночество, я пылаю.

Но сирена прозвучала в городе, выехала скорая и не успела — итог.
Многоточие остались у разбитого зеркала, зарыдал туман от ошибок,
И туча пролилась осторожно и сжалась, как кудрявый нагой барашек.
Но сирена прозвучала в городе, выехала скорая, и тело унесла в морг.

Деликатная страсть потерялась навсегда, ведь кузнечик повесился от своей красоты, — глядя
В стекло, не хотел, чтоб видели его облик иные — видать, тщеславие ударило в голову в ночи.
Сплетение воедино горя, боли вызвало смех у наблюдающего разноцветного грешного попугая,
Что любовался также собой, глядя в зеркало и совсем не обращал на влюбленных в кровати.

Похоронили кузнечика, и зарыдал вконец юный попугай.
Шёпот ветра уронил с эхом слова: "Не грешите, молю я", и слёзы туч в зелёной траве,
И зов просветления крикнул в колоколе — "Грех — суицид" — поднял учитель в школе,
И ливень прошёлся по всем улицам города — и ты, и я рыдай.

Попугай всё же не дошёл до пика безумства, ведь рядом соловей учил его этикету строго и наяву
Распознавать ложь и истину, давал определение про эгоизм и тщеславие, обучая во 2-ом классе.
А мужчина загадочный заснул со словами: "А всё же ты словно арфа, опустившая нежно голову
На меня, как подснежник, и мой смех, будто колокольчик, зазвенел в трепетном и легком сердце".

И, впиваясь в губы, молвил гражданин: "Спелая кисло-сладкая черешня,
Мы пробежали до рубинового заката, моя ты мисс, о, моя мудрая вишня".
Я в предвкушении и наслаждении, но некто позвонил в дверь с утра
И принёс письмо, взрыв вкуса разрывал сон словно кожуру граната.

Сложная, многогранная, соблазнительная — ты алая вечность и печать в сердце,
Ты моя сладкая жизнь — сказал с хитрицой, глядя в упор, пикантно произнеся мне.
Я удивилась, разозлилась и ответила, однако, Вы фантазер в любви и серьезной жизни,
Ладно, дарю еще день. Не забудьте завтра заплатить за аренду Руфтопа, до полуночи.

И засмеялась: "Когда же Вы, наконец, остепенитесь?
Да, впрочем, это должно быть важно только для Вас, месье". Заиграл саксофон, зарыдав по эскизу.
И краски, обманув художника на холсте, улыбнулись:
"О, художник, о, бедный художник, а Вы сегодня ели? Да, впрочем, Вы талант и знаете воистину?!"