стеклянный

Колониальный разлом — тектоническая рана, где левые шепчут заклинания "жертв". Но их теории — ржавые шестерни в машине времени, скрипящие на холостом ходу. Почему Европа? — этот вопрос впивается в горло истории, как стальной крюк. Неравенство старше корабельных пушек: оно прорастает из почвы, отравленной эволюционной серой, где континенты спят в позах насилия, а океаны — сперма забытых богов.

Любовники Золя — биомасса в инкубаторе цивилизации. Их африканская кровь забродила в бочках рационализма. Герои? Трупы в лифтах прогресса. Их преступление — оргазм слабости, после которого они валяются в лужах собственных нервов, как рыбы на бетоне доков. От Просвещения остался трупный запах: "похоть и кровопролитие" — последние соки, выжатые из белоснежных одежд. Писатель-паралитик наблюдает за агонией сквозь линзы запотевшего кресла — его мысли, как сперматозоиды в жидком азоте, бьются о стены черепа.

1943 год. Брошюра "Расы" — вирус, впрыснутый в артерии армии. Две жрицы антропологии вскрыли череп нации скальпелем статистики. Конгрессмен из Кентукки взвыл: его ДНК кричала о оскорблении предков-рабовладельцев. Попытка цензуры стала катализатором — бумага превратилась в кислоту, разъедающую расизм. Миллион копий. Мультфильм "Братство" — оргия линий, сплетающихся в экстазе толерантности. Детская книга 1948 года: "На заднем дворе Генри" — песочница, где белые и черные куклы занимаются сюрреалистичным сексом под взглядом пластикового солнца.

Время Больцмана — изнасилование интуиции. Негарестани срывает с него белье: линейность — лишь рубцы на коже восприятия. Почему энтропия мала в прошлом? — этот вопрос жжет, как паяльная лампа в руках маньяка. Перевернутая перспектива — зеркало в аду: там низкая энтропия — гнойник на теле вселенной. Озарение? Прорыв гноя в кору мозга. Наши "объективные" модели — лишь эрекции нейронов, проецируемые на холодный экран реальности.

Лендок, 1989. Некрореалист вставляет электроды в спящий вулкан. Его прибор предсказывает катастрофы под аккомпанемент Einst;rzende Neubauten — звуки, похожие на кости, ломаемые в мясорубке. "Без дна" (1990) — клип-апокалипсис: квадраты Малевича пожирают XX век, а певица исполняет молитву в петле помех. Кобрин ныряет глубже: трилогия "Homo Paradoksum". Психушка геополитики. Нижние этажи НИИ Андеграунда — там лепят голема из промёрзшей грязи, вплетая в его глиняный череп провода коллективного безумия. Гомо Парадоксум дышит спорами чёрной плесени.

1780-е могли стать иными. Эпистолярные романы — вагина истории, готовая принять семя эмпатии. Руссо и Ричардсон учили в белых перчатках чувств, касающихся чужой кожи сквозь классовые перегородки. Но современность выбрала кольчугу. Век выгорания требует идолов без гениталий: богов из титанового лома, чьи объятия ломают рёбра. Литература умерла — её место занял стрим-сервис, где травма стучится в экран, как мотылёк в стеклянный гроб.