Все это было, было... Часть 6

Пожалуй, самое яркое детское впечатление – День Победы. Все соседи собрались на кухне, из «тарелки» на стене раздавался голос Левитана, на лицах радость, слезы, потом объятия, возгласы. Я подошла к родителям и спросила: а сахара теперь много будет? Все засмеялись, пообещали, что теперь всего будет много.

Майские сны

Коммунальная кухня, чугунная печь о шести конфорках,
И в проеме на теплой стене – рыжина прусаков,
Над щербатой эмалью – латунное чудо комфорта,
Но ребенку до крана пока не достать – высоко.

Над столом тесной стайкой стаканы и рюмки – соседи в сборе,
Тетя Таня зачем-то тайком вытирает глаза,
И ребенок не может понять – то ли праздник, то ль горе, –
Голос в черной тарелке всем важное что-то сказал.

За победу, за счастье, за тех, кого нет, и за мир – враг сломлен!
Ты, Татьян, не реви, твой вернется, поверь...
Им казалось, судьба обещает: восполню, восполню!
А ребенок спросил, много ль сахара будет теперь.
Дорогие мои, дорогие мои, я вас помню!

Что дальше? Взрослые продолжали трудиться, многие дружили семьями. Наша семья особенно близко общалась с семьями Калашниковых, Шевчуков, Слуцких (брат Ефима Слуцкого, папиного сослуживца – поэт Борис Слуцкий). Для нас это были дядя Миша, тетя Катя (его жена), тетя Рита (жена Слуцкого), тетя Ната (жена Шевчука) и т.д. Отчеств мы, дети, не знали. По праздникам часто собирались гости – это продолжалось потом и в Москве, стали бывать и другие друзья, из ГАУ.

Картинка из детства: я, еще не школьница, «детсадовка», – дома. Комната в коммуналке, оштукатуренные стены с какими-то подтеками, убогая мебель, как у многих в то время: кровати с металлическими спинками, застеленные без покрывал – просто прикрыты одеялами, двухстворчатый шкаф с ящиками внизу, у которых вместо ручек – почему-то продолговатые дыры с неровными краями, самодельная тумбочка, этажерка с книгами, простой – столешница и четыре ноги – стол. За столом сидят двое – мой папа и какой-то незнакомый рыжий дядя.
На меня они не обращают внимания – идет разговор. Трудный, неудобный для обоих. Скорее, разговор-спор, судя по интонации. О чем – не помню. Еще полчаса назад заинтересовавшая меня лужайка с цветами, жучками и бабочками на развороте какой-то детской книжки отложена и забыта. Не могу оторвать глаз от лица «рыжего». Видно, что гостю очень... какое тут слово уместнее? – неуютно, досадно, тоскливо? Тогда, ребенку, и слова-то были не нужны. Просто я  в и д е л а. А сейчас я бы, пожалуй, остановилась на слове «мучительно», но нельзя же сказать: ему было мучительно. Мучительно – что? – мучительно неуютно, досадно, тоскливо? Почему на его щеках с рыжими веснушками время от времени появляются белые пятна – островки на ярко-розовым фоне?
Перевожу взгляд на отца, который говорит, по-моему, больше и громче собеседника. И тоже нервничает. Выражение глаз: в них... интерес, любопытство? Да, но что-то еще. К называнию этого «что-то» я приблизилась спустя много-много лет (глупое, но от этого не менее досадное недоразумение, через которое все невольные «участники» сумели потом переступить и понять друг друга).
После ухода незнакомца в комнату вошла мама (была на кухне, не хотела мешать?). На ее вопросительный взгляд папа ответил: «Поэт». Да, это был Борис Слуцкий, брат папиного сослуживца – для моих родителей просто Ефима. Но слово «поэт» было произнесено с каким-то недоумением. О том, чем была вызвана эта нотка неодобрения, я тоже догадалась много позже.
Но и это недоразумение было выяснено и улажено.