Незваный Гость

Незваный Гость. (авторский перевод с лезгинского)
Летним тихим вечером покой нарушил скрип калитки,
похожий на стон. Я выглянул. На пороге стоял он!
Кто бы вы думали? Нурик, человек, чьи визиты всегда
были подобны внезапному летнему ливню: они были
неожиданны и оставляли после себя слякоть. Кое где
оставались незаметные шрамы, после встречи с
дубинкой Али.
- Дорогой друг! Проезжал мимо, увидел огонёк
душевный — не смог не заглянуть! — воскликнул он,
раскинув руки так широко, будто собирался обнять
весь двор.
По его лицу расплылась улыбка, сладкая, как патока,
и такая же липкая. Разумеется, дорогой гость!
Особенно такой «солидный».
Стол мгновенно ломился от всего, что нашлось в
кладовой и погребе. Курдюк-мурдюк, шашлык-машлык,
 хинкал без минкала с чесноком, зелень-мелень,
соленья, пирог-мирог с мясом и с зеленью,
а главное — увесистый глиняный кувшин с хорошим
вином, «для близкого общения», как любил
говорить отец.    
 - Смотри, как бы потом не было досадно, — прошептала
 мне жена, накрывая на стол.
 Умные женщины – они более сообразительны, чем мужики,
 а для не очень умных, лесть – это воздух, без которой
 они чувствуют себя неполноценными.
Тут понеслось... Только успели бурдюк открыт — душа
 нараспашку! Нурик был мастером комплиментов.
Каждая фраза — как шёлк, каждая похвала — как
драгоценный камень, искусно оправленный в оправу лести.
Он воспел мой сад («Земной рай!»), мой дом
(«Твердыня гостеприимства!»), мою собаку
(«Умнее иных министров!»). И даже старый скрипучий
колодец удостоился сравнения с «поющим источником
вдохновения». Для подхалима это был настоящий золотой
запас, который он тратил не скупясь.               
 - Ах, душа у вас широкая, хлебосольная! — восклицал он,
осушая очередную чарку. — В наш век расчётливости и
 холодности вы — оазис! Островок подлинного человеческого
тепла! — Глаза его блестели маслянистым блеском искренности.
Без рога он уже нашёл путь прямиком к моей, увы,
доверчивой душе. Но где-то на краю сознания копошился
червячок сомнения: сплетник он, Нурик, первостатейный.
 Однако адаты...
Гость! Прогонять негоже. Терпи, хозяин. Его тост за
дружбу и согласие между соседями был шедевром риторики.
 Он говорил о вечных ценностях, о преданности, о том,
как важно в этом жестоком мире держаться друг за друга.
Слова лились мёдом.
 - За вас, дорогие хозяева! За ваше золотое сердце! -
мы чокнулись.
А что творилось в его душе — кто ж его знает? Наверное,
 там уже созревала гадюка. И вот, когда кувшин заметно
 опустел, а красноречие гостя, подогретое вином, достигло
 апогея, наступил неизбежный перелом.
Красивые тосты иссякли, как и приличные темы для разговора.
Нурик понизил голос, наклонился ко мне, и его слащавое лицо
 вдруг исказила гримаса праведного гнева.
 - А знаете, брат... — зашипел он, озираясь, словно боясь,
что стены услышат. — Про соседа, через двор? Он... он,
знаете ли, нелестно о тебе отзывается! Ты такой замечательный,
 что ему от тебя нужно? Я ему так и сказал: «Не смей
плохо говорить о моём друге. Он золотой человек».
И понеслось. Поток грязи, подозрений, мелких пакостей,
якобы совершенных соседом. Сосед, по версии Нурика,
был и скрягой, и завистником, и клеветником, и даже,
кажется, участвовал в каком-то темном заговоре против
моей худобы! Слушать этот бред было невыносимо.
Лицо гостя, еще недавно излучавшее добродушие, теперь
пылало злобным азартом клеветника. Казалось, он не просто
поливает грязью, а смакует каждую ложку, каждый выдуманный
порок. «От такого бреда становится дурно», — вертелось у
 меня в голове. Но у меня не поднималась рука выставить
его — не осквернять же очаг. Тем более он целый час так
азартно хвалил меня, что мне никак не хотелось его обижать,
и поэтому терпеливо слушал. Он же гость! Я сидел, тупо
глядя на опустевший кувшин, и думал: «Не зря всё это.
Чувствую в нём ту самую переменчивую страсть — страсть
к грязи». Кто лизал грязь, тот лижет всегда. Это вне
времени. Наконец, исчерпав запас клеветы и вина, Нурик
вдруг преобразился. Лицо его снова стало сладко-умиротворённым.
Он встал, стряхнул с жилета несуществующую пылинку,
обдал меня прощальной волной душевных фраз, «милостиво
попрощался» и «ускакал» в сгущающиеся сумерки, оставив
после себя тяжёлый дух спиртного и что-то гораздо более
неприятное. Наступила тишина. Я вышел на крыльцо.
Вечер был по-прежнему прекрасен, но что-то в нём было
испорчено. Испорчено слащавой грязью.
А назавтра... Назавтра я увидел картину, ставшую горькой
точкой в этой истории. К калитке соседа подъехал знакомый
 рысак. С него соскочил... Нурик! Его слащавый голос
донёсся до меня сквозь вечернюю тишину: «Дорогой брат!
 Проезжал мимо, увидел ваше гостеприимное крыльцо...
Не смог не заглянуть! Уж больно соскучился по душевной
беседе с вами, истинным столпом нашей округи!
А у меня для тебя новости... про твоего соседа...»