Морфий

Вот он, мой ключ. Душа — на запоре.
Вот он, блестит, разгоняя тени во хмеле.
Я заперт один. За стеной — гулы чужих этажей,
Шаги, что ведут по чужой, незнакомой дороге.
А мне — всё равно. Их мир и тесен, и прост,
Им не пройти по моему изломанному мосту.
Они тонут в быте, а я — в ином, в чистом зле,
И на самом дне я ищу своё «всё равно».

Я принимаю дозу за мать, что молила «вернись»…
Но эхо её слов тонет в наркозной метели.
Её слезы — просто солёная вода в глазах,
А морфий — прохладная рука, что спасает от дна.
Он шепчет: «Исчезнешь, коль бросишь меня.
Без меня обнажится вся правда твоя:
Ты — трус, ты — пустота, ты — испуганный мальчик в бреду».
И я соглашаюсь. И выбраться не могу.

А там, на обломках, в пыли прежних дней,
Призрак — бывший я — взывает: «Очнись! Одолей!»
Он смотрит с тоской, почти что с мольбой, в пустые глаза,
Где не осталось ни капли души, ни тени стыда.
Но крик его тает в блаженно-густом забытьи,
Мне на него, как на всех, — извините, плевать.
Я — циник. Я — эгоист. Я — средоточие боли.
А вы — лишь фон для моей неудачной роли.

И вот я лежу. Уставясь в потолок.
И шприц мой последний — окурок.
Пыль на тумбочке, за стеной — голоса, суета —
А во мне жизнь, как песок, утекает, и нет в ней тепла.
Я б отшвырнул его прочь, этот шприц, обрёл бы иную стезю…
Но рука не поднимется… Силы нет… Пропажу не оплачу.
Просто лежу. И глотаю слюну, будто влагу из льда.

Настанет тишина. Не та, что лечит. Та, что губя.
И взгляд остекленевший, не увидит вас.
Он в вечность уйдет, на готовый побег из земного ада,
На счастье, в стекле, что не станет ни болью, ни наградой.
И мысль, застывающая на краю:
«Я не смог… Но… мне всё равно… Я не тону…»