Тридцать три дня

Бабье лето на Запорожье пора обманчивая и прекрасная. Воздух, тёплый и прозрачный, словно тает в золотистом свете, а небо такое высокое и чистое, что дух захватывает. Степь, уже тронутая позолотой, дышит последним теплом, а могучий Днепр кажется не просто рекой, а древним, медленным богом, несущим свои воды к самому синему морю. Он раскинулся так широко, что невольно вспоминаются слова Гоголя: «Редкая птица долетит до середины Днепра». Он и сейчас, под свистом иных, стальных птиц, всё так же величествен и прекрасен, этот седой Славутич.
В самом сердце этой красоты, в подвале развороченного снарядами дома, жили трое. Тридцать три дня они были тенями, призраками, обитателями каменного склепа. Роман Скрябин, Павел Ситников и Иван Соколовский. Их война из окопов и полей переместилась сюда, в сырую тьму, пахнущую плесенью. Их старая позиция была выжжена огнём. Прямое попадание дрона-камикадзе в землянку обратило в пепел всё: рации, съестные запасы, часть боеприпасов и всё их нехитрое имущество. Сами они в последний момент успели выскочить под шквальным артиллерийским и миномётным обстрелом, прихватив на троих несколько банок тушёнки, сухари, ящик патронов и двадцать их собственных, бережно упакованных дронов – стальных птиц, ставших их единственным оружием и голосом.
Связи с командованием не было. Они были отрезаны от остального мира. Предоставлены сами себе. О подвозе продовольствия, боеприпасов или новых «птичек» не могло быть и речи. Дорога, та единственная ниточка, что вела к их полуразрушенному дому от позиций своих, простреливалась насквозь и контролировалась противником. Они видели из своего укрытия, как пытались прорваться наши машины – чёрные, дымящиеся факелы на израненной земле.
Их мир сузился до бетонных стен, заваленного кирпичом входа и квадрата неба в проломе на втором этаже. Но даже в этом аду люди оставались людьми. Иногда по ночам, в редкие минуты затишья, они выползали через этот пролом на свежий воздух. Тогда над их головами раскидывался небосвод, усыпанный бриллиантами звёзд, такой огромный и чистый, что заставлял забыть о войне. На рассвете, сквозь отдалённый грохот канонады, доносился упрямый гвалт птиц, летящих над Днепром. Жизнь продолжалась.
Их братство скреплялось не только потом и кровью, а и этой плесенью, пылью, общим страхом, который они научились подавлять в себе, общей яростью, которую берегли для врага. Но была ещё одна, незримая скрепа. В кармане у Романа уцелела маленькая, потёртая иконка Пресвятой Богородицы, которую перед отправкой на фронт ему положила жена. Он никогда не молился напоказ, но иногда, отвернувшись, шептал что-то, сжимая её в ладони. Павел, человек скептичный, сначала хмурился, но потом и сам начал мысленно обращаться к чему-то высшему, глядя на звёзды. Вера в Бога и надежда друг на друга – вот два якоря, что не дали им сойти с ума в этом каменном мешке.
За тридцать три дня они стали ближе, чем кровные братья. Роман, самый старший, с лицом, посечённым старой раной афганской войны, разламывал заплесневелые буханки на абсолютно равные части – каждому по одинаковому кусочку. Рука его не дрогнула ни разу.
– На, Паша, — говорил он Ситникову, самому молчаливому и цепкому. – Держи, Ваня, – протягивал он хлеб юному Соколовскому, ещё не изжившему озорной огонёк в глазах.
Иван шутил, разглядывая свой кусок: «С плесенью, говорят, витамины. Нам бы ещё сыру сюда для полного счастья». Павел в ответ лишь хмыкал, но в уголках его глаз таилась тень улыбки.
Их дроны – их «ласточки» – стали бичом для противника. Они вылетали на зов, который ловили по помехам в наушниках. Они били по живой силе, засекали технику, потихоньку, методично, день за днём, сокращая чужую мощь.
На тридцать третий день Роман, глядя на последние два дрона, сказал:
– Сегодня летите оба. Иван, Павел, работайте. Я вас прикрою.
Двое выползли наверх. Небо над Днепром пылало закатом, как было в первые дни Бабьего лета. Они запустили своих «ласточек». Стальные птицы с жужжанием понеслись в сторону врага, растворяясь в багровом мареве.
Роман, лёжа у пролома, затаил дыхание в ожидании. Глухой удар первого взрыва потряс воздух, а спустя мгновение эхом ему ответил второй. Сквозь клубы дыма и взметнувшуюся землю он видел лишь ослепительные вспышки, но итог оставался скрытым от него — попали ли дроны прямо в цель или легли где-то рядом. «Молодцы, ребята!» — крикнул он, больше веря в своих товарищей, чем полагаясь на собственные глаза.
И снова они лежали втроём, слушая нарастающий гул ответных ударов. Свист, взрывы гремели где-то рядом, всё ближе. Пыль сыпалась с потолка их подвала.
Роман перевёл взгляд на товарищей.
– Ничего, –  хрипло сказал он. –  Мы еще своё возьмём.
Наступила тишина. Три брата в каменном склепе. Но на этот раз тишину разорвал новый звук – не зловещий свист, а нарастающий гул моторов, лязг гусениц. Донеслись приглушённые, родные голоса. Кто-то осторожно отодвинул железную плиту у входа, и в подвал хлынул поток свежего ночного воздуха.
– Ребята, вы здесь? – раздался взволнованный оклик.
Трое молча переглянулись. Они не бросились с криками навстречу. Они просто медленно поднялись на ноги, поддерживая друг друга, пошатываясь от слабости, и сделали шаг навстречу свету. Они дождались своих. Через тридцать три дня.

Антон Хрулёв, член Союза журналистов России,
ветеран боевых действий,
в настоящий момент – участник СВО