Господин Мечтатель

                «Ограждая права каждого, я требую исполнения каждым долга перед Родиной – перед грозной действительностью личная жизнь должна уступить место благу Империи».

                «Боишься? Не можешь? Ну давай!»

                1.

Рассеянно глядит пустырь на дом,
- Да будут наши кости сообщенны, -
Под платиновым веерным ребром,
Как изголовие кровати, черны
Стоят деньки, там лопнула в руках
У стылых на стремянке лампа света
Неяркого, заушного, как мрак,
Накаливанье рек – дорога лета.

Вишневое присествие, как гвоздь,
Снедает птица рапорт сокращенный
В витую трость. Навеки не спалось,
- Да будут наши мысли сообщенны, -
Тот выговор, как дальняя мольба,
Со станции, которой нет в помине –
Не может быть и не было… Борьба
Стояла гробовая между ними –

Четыре трансформаторных узла.
Один пустой – подать рукой глубокой,
На стенах, на проемах – пыль-зола,
Империя казалась нам убогой,
Сверкнув на нас глазами из-под ниц,
Такими, как случаются воздаться
У путанных жгутом за лапу птиц,
Поющих под решеткой с цифрой двадцать.

- Да будут наши руки сообщенны, -
В толпе людей обмякнувшей коса
Идет и блещет лезвием священным,
Когда по одиночке голоса
Замолкли в чане небном и жестом,
Один остался, и виясь до света
В часу слепом, по-зимнему шестом,
Была им песня жаркая испета.

Петлявшего змеей половика
Коснулись сапоги в звенящих шпорах,
И в комнату вошли два казака
И встали по краям окна, как шторы.
И оба были мертвеца земны,
Один – казак, второй же – облаченный
В казачье немец, словно две весны,
- Да будут наши нервы сообщенны.

                2.

Над бездной зеркальце лежит,
Смотри, на чем оно крепится –
Две тонких нити. Дребезжит
Кларнет классический, как спица,
Поставленная в небесах,
В которых сломаны опоры.
Шитье портьеры в голосах,
Меж них не происходят споры.

Как истомившийся в пути
На кладбище дошел обратно
И воду зачерпнул в горсти
И выпил, и она отрадна
Ему пришлась, и вот тогда
Себе он обещал навеки,
Что будет мерой та вода
Служить всегда, но выпил реки,

И неприступные года,
Как бабушки, живя в сарае,
И та забвенная вода,
Которую он, умирая
От жажды, солнца и пути,
Велел избрать себе как меру –
Лежали бивнем на шерсти
Не светлой и не темной – серой.

Петляет искорка в ночи,
То остановится, погаснет –
Кладут монашки кирпичи,
И нет машины безотказней,
Чем сто девятый мессершмитт.
Глядеть, глядеть за ходом искры –
То повернет, то устремит
Свой бег петляющий и быстрый

За небоскребы южных стран,
В иные ночи. Прост и верен
За ней следящий океан,
Собою черен, словно терем.
Глаза из вод, как изразцы,
В дрожащие сырые хляби
Не взявшиеся вбить резцы,
Чтоб пристоялся камень жабий.

И электричка завернет,
Об мой сапог перевернется,
И электричество замкнет,
В подводном кладе пронесется
Хвостатый инфрасамолет,
Как палец чертовый, коленчат,
Изгиблив, старый недочет,
И сон китовый покалечен.

                3.

Открыты ворота в электросеть –
У входа – неприметный стол учета,
Заходят люди толпами, глазеть,
Выходят единицами, хоть кто-то.
Пройти чуть дальше – левый кабинет,
Там рыбий жир в кульке из малахита,
Напоминающем осой пинцет,
И все привычное притворство быта.

Среди всего – там мохноногий стул,
Замаскированный тафтой изрядно,
И стены мягкие ведут в аул,
Но на стене висит пейзаж отрядный.
Постой же там, старик, и помяни
Свое исчезновение на свете –
Ты создан здесь. Огни-огни,
Огни скользят об уходящем лете.

Та статуя за дверью – не муляж.
Зевластый колотящий в ребра Генрих,
Похож по четвергам и на меня ж,
Шагающего точно из геенны
С почтовою сумой наперевес –
Не любит кто ж подписывать открытки?
А дождь стучит о капнущий навес,
И лопаются сферы-пережитки.

Игольцевая поросоль красна,
И хорошо иметь в квартире серьги
Гвоздевые. Изучим письмена,
И заложим летальный лед под сердце.
Вот комнату тебе я покажу –
В ней – ты, еще не принявший присягу…
Немой зрачок, ползущий по ножу,
И я к тебе в подножие присяду.

Проснемся всеми органами чувств:
На клумбе шевелит полночный веер
Наложенный не точно пришлый куст,
И каждый остановится по вере.
Гоняет где широкая труба
В неизгладимых поисках свободы?
По крыше лапки галок – ворожба,
И в сне моем заблудшие народы.

                4.

Не знай, но вспоминай меня,
Когда слова, как показанья
Из-под дебелого ремня
Выпрашивает это зданье.
Когда тропиночка из спиц
Ведет в дымящееся лоно
Квартиры подожженной, спи,
Не знай, но помни время оно.

Нельзя смотреть, нельзя сказать,
Нельзя по кругу обернуться,
Потерянная, как слеза,
Но с поручительством вернуться –
Дрожишь во тьме. Испанский дон
Гуляет по двору, как парус
Повешенных одежд, и сон
Восходит на придонный ярус.

Пусть будет так или вот так,
Придумай, кот что белоснежный
Мурчит, качая снег, пятак
Глядит розетки неизбежной.
А все – качание одно,
Все города надежно слиты,
Ложится вечность под окно,
Ее крыла не перебиты.

На смерть гляжу свою с тоской,
Год тянет девяносто третий,
В шкафу все вешалки рукой
Провел, поправил, горько встретил.
И валерьяна на полу,
Тисков не вырваны браслеты,
И папоротник, стой в углу
На досках рыжего паркета.

Собрался в зале весь бомонд,
А зал – всего три на шесть метров,
По центру сохнет старый зонт
И выглядит вполне бесцветным.
Черт знает что глядит со стен –
Подарок, горем убиенный,
И моль на тополиный тлен
Садится телом предвоенным.

Вода не сходит с батарей,
Ну и вода, о, вкусы, вкусы,
И батарее – И. Гирей –
Видна печать, ее укусы
Как солнца, жарят до темна,
На потолке стоит кукушка,
И каждый носит имена,
Захлопывается ловушка.

                5.

Как комнатушка, гиблый со двора
Приходит май, а листья уже желты
Летят в окно. Зияет два костра,
И бабка кочергою обожженной
Там шарит, ищет. Что-то уже есть
В ее власах, традиционно смятых.
Кровавый карандаш, и слово «МЕСТЬ»
На всей стене исчеркано, попятых

Своих шагов из комнаты сочти.
Что ж разбежались, все мои игрушки?
Военный трибунал тебя прости,
И зеркальце летает на подушке.
Висит на красной ленте чемпион
Второй. - Второй, а почему не первый? -
И Зверь уже изрядно пробужден,
И по двору шагают птицы стервы.

Выдумывает небо зеркала
Разительных цветов, с косой оправой,
В глазах пришельца искорка бела,
Он уведет весь хоровод направо,
Так зиждятся стагорбые умы,
У моря пасть до имени раскрыта,
И светлые шевелятся из тьмы
Пучки волос старухи над корытом.

Четыре расположенных строки,
Тетрадный лист, и точка, возглас, точка,
Не зная доверительной руки
Росла моя решающая дочка.
Из стенок леса вышел известняк,
Как камень цел, заправлена рубаха
Трерогого в смирительный кулак,
И лодки кораблей в цепях до знака

Застыли. Это будет две руки,
Растущие из одного предплечья
С двоих сторон. Весенние коньки
Скользят по тонким ледам Междуречья.
- Дай волю Мне. И будет Люциор
Тобой зацеплен, вытащен из мрака
И сдаден Мне, - заклятиями гор
Дрожит земля, убитая собака.

                6.

Сломать хребет ударом льва,
Очистить зеркала от пыли,
Наука сердцу не права,
Когда под поездом забыли
Часы, и земляничен бор,
И свалка символов дымится,
И объявили новый сбор
На оперение – ресницы.

Мать – это шаль, она власит
С картины, морщится при свете
Свечном, и безобразный вид
Приобретает в самом цвете
Воздушных лет. Под метроном
Двух двигателей неустанных
Она топочет о ночном,
Оборванном в грохотких ваннах.

Где виселицы цепкий стяг
Уносит гончего на свалку,
Хватается за ним в когтях
Его двойник, похож на галку,
Отсюда свист, его тычки
Зажженных спичек в белом храме
Высоких потолков. Очки
В пятнатой красно-черной раме.

Мужай, солдат, рядися в жизнь,
Не ешь чужие профитроли,
Но стойче на ногах держись
При соблюденьи важной роли:
А то потом задавит мох
Могилы, вырытой в тенетах,
И дядья голова в сапог
Закована на трех монетах.

Ложится вечер на умы,
В слогах – холодные купюры,
Таясь во мгле, читаем мы
Рецепты от литературы,
Спадает тело с ночника,
И бомбы воют, завывают
У трех сосен. Твоя рука
Такой горячей не бывает.

Сию минуту – жизнь не в жизнь,
Могли бы мы вдвоем с Тобою…
И спичка чиркает - Проснись! -
Узорной бисерной каймою,
На крест иду. Он и горит,
Он и вращается под нами,
И говорит, и говорит…
Слова построются делами.

                7.

Ступени скошенные вниз, под листья,
Смиренный сад стоит во всех порах
Единовременно. Послушай, лисья
Сестра пропащая, как бьется прах
Наш тающий в коробке погребальной.
Ракитницы уносят важный след,
Остывший водоем и господ бальный,
Колышущий теченья прошлых лет.

Отсталая река свернется в узел,
И черный, черный, черный самолет
Пришел из-за угла и время сузил,
И починил его наоборот,
Где тонкие, как лезвия, задачи,
Пожарища и рельсы буквой «Тъ»,
Таят раздразнена пустые дачи,
Испытывая жерла высоту –

Драконник чист. Ты видишь, как с бассейна
Последняя пугливая вода
Исходит в узкий произток прицельно?
Заждавшиеся плачут Города.
Есть Бог, который все свои творенья
Не любит, обрецая наискось –
Во взглядах их – лишь ужас изумленья.
Есть Бог, который видит не насквозь.

Но тени красно-бурым изойдут,
На полотенце мертвая бумага,
Простившиеся ждут, когда идут,
Над комнатой светильник в форме флага.
Я смертию стоящий над душой,
Живущий на душе холодным другом,
На голом этаже дворец большой,
Громадный, с металлической прислугой.

Созвездие сегодня вне ума,
Я чувствую почти как человеком
Себя, где равностенные дома
Выглядывают вторящим отсветом.
Втроем, как треугольная мечта,
Пройдем мы под балконами, знакомы
Все улицы, все давние места,
Все крестики, все тайные главкомы.

 
М.К. – Hannes TrauTlofT