Два берега тишины

Пролог — «Дом, где запах хлеба»

На улице ещё тянет вечерней пылью,
и солнце оставляет оранжевый след на стенах.
Воздух наполнен мягким звоном чаш,
тёплым паром, выдыхающимся из окон.

Внутри дома — хлеб, разламывающийся руками,
он пахнет солью, огнём и теплом,
он пахнет так, что можно забыть все дороги.
Ткань скатерти хранит следы сотен ладоней.

У порога — тень, похожая на дыхание,
кожа соприкасается с камнем,
глаза слушают звук шагов,
как будто каждое движение мира
может стать мостом.

Внутри — голоса, шепчущие о богатстве,
снаружи — ветер, несущий прохладу.
Между ними — дверь, тонкая как пауза.
Она пропускает запахи и смех,
но не пропускает взгляды.

Здесь встречаются два дыхания:
одно насыщено огнём, другое сухим ветром.
Они делят пространство одного двора,
но не делят внимание.

Дом — это место до имени,
где тепло не спрашивает паспорта,
где хлеб сам зовёт к столу.
И всё же рядом кто-то лежит в тишине,
ждёт, пока его заметят,
как будто мир держит дыхание
на границе двери и кожи.


---

Поэма I — «Лён и швы»

Он выбирает ткань, чтобы закрыть пустоту,
каждый шов — как линия, удерживающая хаос.
Лён, бархат, пурпур — не цвета,
а стены, которыми он обшивает дыхание.

Его дом соткан не из камня, а из нитей,
каждая нитка тянется к рынку, к кораблям,
к людям, что знают цену зерну и соли.
Он слушает шелест — и это для него музыка.

Внутри его ладоней нет грязи,
они пахнут маслом и тонкими чернилами.
Он считает, что его кожа создана,
чтобы гладить сложенные ткани.

Но между нитями всегда остаётся зазор:
там сквозит воздух чужого дыхания.
Он это чувствует, но делает вид,
что шов замкнут и не пропускает.

Вечером он выходит во двор
и видит, как тени ложатся на стены.
Тень не спрашивает, сколько стоит бархат,
тень не знает слова «пир».

И всё же его мир держится на страхе:
как бы шов не разошёлся,
как бы ткань не показала пустоты,
которую он всю жизнь маскировал.

Ему кажется: если не шить каждый день,
если не держать нить натянутой,
сам воздух распадётся на осколки,
и он останется один — с самим собой.

Он смотрит в зеркало из меди:
там блеск скрывает морщины.
Но за отражением всегда стоит тишина,
и она знает, что ткани не вечны.

Он засыпает, укрывшись льном,
и слышит, как в темноте трещит нить.
Каждый сон для него — предупреждение:
что швы рано или поздно расходятся.


---

Поэма II — «Кожа у двери»

Он знает холод камня лицом,
его кожа хранит узор трещин.
Каждый вдох — как шорох пыли,
каждый выдох — крошка,
упавшая мимо стола.

Его тело — это карта улицы:
локоть совпадает с гранью порога,
рёбра ложатся в тени дверей,
колени повторяют изгиб плит.
Он не зовёт и не просит,
он просто есть.

Собаки, проходя мимо,
нюхают его дыхание
и признают в нём свой след.
Люди проходят быстрее:
их шаги спешат,
будто страх задержаться — зараза.

Но камень не врёт:
он впитывает тепло кожи,
и эта карта останется в нём
дольше, чем в памяти прохожих.

Он слушает город не ушами,
а костями:
звук чаш,
звук смеха,
звук закрытой двери.

У него нет богатства,
но есть достоинство:
оно тише шелка
и твёрже льна.

Его имя пока не произнесено,
но уже звучит в воздухе:
как нерв, натянутый между
порогом и небом.


---

Поэма III — «Невидимая улица»

Город движется по шестерням:
двери открываются,
чаши стукают друг о друга,
торговцы выкрикивают цену,
и всё звучит, как хорошо смазанный механизм.

Но есть участок, где тишина гуще:
между шагом одного
и дыханием другого
расстояние не в метрах,
а в пустоте взгляда.

Тот, кто идёт в одежде яркой,
считает улицу своей рекой:
он скользит поверх воды,
не ощущая дна.
Тот, кто лежит у порога,
чувствует каждый камешек,
как удар, как знак, как букву.

Их разделяет не тротуар —
их разделяет невидимая улица,
по которой не ходят глаза.

Лавки открыты,
но там нет зеркал,
чтобы вернуть чужой облик.
Слух полон звонкой меди,
но пуст, когда речь касается
шепота кожи у двери.

Город работает без сбоя,
но именно в этом и сбой:
невидимость встроена в механизм,
как тень в солнечные часы.

И если остановить машину
на мгновение —
появится лицо,
которое всегда было рядом,
но которого никто не видел.


---

Поэма IV — «Насыщение без вкуса»

Столы ломятся от тяжёлых блюд,
от подлив, что блестят жирной корой,
от вин, в которых тонет язык,
и всё же вкус не рождается.

Пир длится ночами,
свечи греют только воздух,
и пламя дрожит,
как сердце, утратившее ритм.

Гость смеётся,
но смех его падает на пол
и разбивается о камень —
никто не поднимает осколков.

Чем больше вносят на блюдах,
тем меньше остаётся в душе:
прибавление телесного
есть вычитание внутреннего.

Удовольствия текут,
как вода в дырявую чашу:
всё больше —
и всё быстрее пусто.

Сытость поднимается волной
и тут же гаснет,
оставляя только соль на губах
и холод в ладонях.

Так работает закон пены:
она нарастает пышно
и рушится,
оставляя пустой стакан.

И среди звонких голосов,
среди золотых тканей и блеска,
нет ни одного слова,
которое согрело бы кожу у двери.

Пир без вкуса —
это вечеринка тени,
где каждый насыщен
и каждый голоден одновременно.


---

Поэма V — «Имя, которое слышно»

Вечер сложен, как ткань,
на ней — узоры свечей и теней.
Все заняты едой и словами,
никто не думает о пороге.

Но камень у двери
дрогнул, как если бы в нём
затаился звук,
и он вышел наружу.

Это было не слово,
а нерв, дрожащий под кожей,
не крик, не просьба —
дыхание, которое стало именем.

Имя прошло сквозь скрип половиц,
коснулось ножа на столе,
задержалось в бокале
и легло на ладонь хозяина.

В миг, когда оно прозвучало,
мир сместился:
еда перестала быть центром,
и даже свечи загорелись иначе.

Имя — как ключ,
что открывает не замок,
а вес воздуха в комнате,
где все вдруг узнали цену взгляда.

Не о богатстве и не о доле —
о праве быть названным.
Порог стал дверью,
а тело у двери — человеком.

С этого мгновения
ничего нельзя вернуть назад:
вся улица изменила масштаб,
потому что одно имя стало слышно.


---

Поэма VI — «Разлом»

Ночь сгущается небо-кожей,
и каждый звук в городе
становится весомым,
как шаг по пустому мосту.

Вдруг пространство делится:
не улица и не дом,
а сам воздух
раскалывается на два берега.

С одной стороны — насыщенность,
свет, который гаснет от избытка;
с другой — пустота,
где дыхание слышно до костей.

Это не смерть и не сон,
это язык мира,
когда он закрывает счет:
весы стоят, и чаша не качается.

Порог становится стеной,
а стена — горизонтом.
Тот, кто вчера мог протянуть руку,
сегодня смотрит через пустоту.

Голос зовёт, но падает,
как камень в бездну,
и не долетает,
потому что воздух там другой.

Разлом — не линия,
а разнос масштабов:
шаг в сторону —
и ты уже бесконечно далеко.

Тепло свечей не переходит,
крошка хлеба не перелетает.
Между «вижу» и «не вижу»
возникает бездна,
которую нельзя заполнять словами.

Так рождается предел:
не наказание,
а геометрия пропущенного взгляда.


---

Поэма VII — «Семь шагов назад»

Когда голос поднимается из трещины,
он звучит тише, чем шелест одежды.
Это не крик —
это просьба, чтобы хоть другим сказали.

Семь шагов назад —
так мало и так много:
вчера они были дорожкой к порогу,
сегодня — длина несбыточного моста.

«Пусть им расскажут,
пусть предупредят,
пусть кто-то услышит,
пока ещё можно повернуть голову».

Но ответ приходит
не с неба и не из глубины —
а из самой материи:
мосты строят, пока слышно молот.

Стук молота — это дыхание дня,
это взгляд,
который можно подарить сейчас.
Потом — только эхо,
которое не держит вес.

Семь шагов назад не дойти:
камень стал тяжёлым,
воздух стал вязким,
слух стал пустым.

Остаётся только светлая горечь:
что предупредить можно было
одним взглядом,
одной крошкой хлеба,
одним движением пальцев.

Но теперь — мосты в чертежах,
бумага, сложенная вчетверо,
с метками, которые
никто не сможет перенести в воздух.

Семь шагов назад —
и вечность впереди.
Так звучит поздний урок:
невидение — не ошибка,
а вечная форма стены.


---

Эпилог — «Берег, где слышно»

Возвращается та же улица,
та же пыль,
тот же запах хлеба,
рассыпанного по камню.

Дверь не изменилась,
но воздух у неё стал тяжелее —
в нём теперь есть память,
в нём слышно чужое дыхание.

Тот, кто проходит,
вдруг ловит себя на том,
что его шаги звучат громко,
слишком громко,
чтобы можно было не услышать.

И тишина перестаёт быть пустотой —
она становится зеркалом,
где отражается твой выбор:
делить или пройти мимо.

Берег, где слышно,
это не место за рекой
и не дальний горизонт —
это сегодня,
здесь, у этой двери.

И мерой тепла
становится не пир и не ткань,
а крошка,
отданная ладонью,
в которой узнаётся живое.

Так замыкается свет:
из глаза, что не видел,
рождается ухо, которое слышит.
И дом становится шире,
потому что в нём есть место
для любого дыхания.


---