Все это было, было... Часть 4

О моей бабушке Елизавете Кирилловне привожу цитату из воспоминаний дяди Жоры: «...моя мама. Как описать мне жизнь семьи моих родителей, наши беды и радости, удивительную самоотверженность и поистине подвижнический труд моей бедной мамы, сумевшей в одиночестве, без рано умершего отца, поднять, вырастить и обучить нас, четырех малышей, в таких трудных обстоятельствах двадцатых и тридцатых годов, с их голодом, нуждой. Окончила гимназию с золотой медалью, получила еще "дополнительный диплом" за особые успехи... Потом училась в Петербурге в Меде. При поступлении в институт потребовалась справка о благонадежности абитуриента, а ее не было припасено. Справка сия, по моему разумению, должна была представлять собою поручительство какого-либо значительного должностного лица. Когда во время собеседования высокопоставленный чиновник завел об этом речь, мама ответила так: "Ваше Сиятельство, у меня здесь, в Петербурге, нет ни попечителей, ни друзей. Не смогли бы Вы поручиться за меня?" Его Сиятельство рассмеялся, и мама была принята в институт».

Дедушка и бабушка оба трудились в хирургическом отделении, а в 1920 году, во время эпидемии сыпного тифа – в инфекционном. Больница возникла в свое время в составе Кирилловского мужского монастыря. Кирилловская церковь охраняется законом как памятник истории и архитектуры. Теперь это музей, в котором хранятся работы Врубеля, Васнецова и др. А семья жила в одноэтажном деревянном домике рядом. При нем был небольшой сад. Дров не хватало. Температура 12 градусов считалась вполне приемлемой, и бабушка говорила: «Наш дом с Богом не спорит».
В семье было четверо детей: мама (старшая), тетя Галя (в войну овдовела и воспитала двух сыновей; работала бухгалтером), дядя Жора (архитектор), дядя Шура (стал известным врачом-рентгенологом).

Когда я должна была родиться, мама приехала в Киев, чтобы быть под квалифицированным присмотром своей мамы-врача. И вот на третий день войны, под звуки разрывающихся бомб (слышно было, как бомбили вокзал), я и появилась на свет.
Была паника, предстояла эвакуация, и мама с последним эшелоном, в руках небольшой сверток (в нем была двухнедельная я), рядом трехлетняя дочь Таня – с трудом попала на этот поезд (сверток передавали через окно – иначе я бы не уцелела). А папина воинская часть была уже не в Москве – ее эвакуировали за Урал, в Чебаркуль. Пока мама, добравшись с великими трудностями туда, ждала у проходной и кормила меня, мое лицо и ее грудь не были видны под слоем свирепых комаров. Бедная моя мама! Столько ты претерпела!..

                Маме
Бьется в дьявольском дерганье твиста
Дирижерская палочка Бога.
Он, наверно, вздремнул немного,
И ее захватил нечистый.
А в оркестре «мессеры» кружатся,
Исполняя симфонию ужаса.

Разом рваная рана пространства
Обнажила у каждого сердце.
Все смешалось: адажио, скерцо.
Все в растерянности, в прострации.
Кто-то вещее соло ударных
Бесконечно глушит литаврами.

Солнце, все повидавшее в мире,
Не желает всходить, но надо.
Третье утро – гром канонады.
Третье утро болит, где Киев.
Пахло болью, бедой, смятением
Утро дня моего рождения.