маета смертная

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…и дрогнет душа от собачьего лая.
И слабая жизнь, у стола засыпая,
бренча в угольках, завывая в трубе,
опять, как к ребёнку, нагнётся к тебе.

Но прежде проснётся, кто в доме уснул,
услышит, что голосом сделался гул,
и в окна посмотрит, и встретит у входа
с лицом, говорящим: Я ум и свобода,
Я всё, чего нет у тебя впереди…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Ольга Седакова "Selva selvaggia")



"Мозги б промыть всем! – шамкнул Полика́рпыч,
вставляя челюсть... Выпил свой кефир. –
Усё — пучком! Пусть мо́лодь нынче war teach!"
хихикнул дед,  мусля́кая зефир...
За ним давно – бесцеремонной гостьей –
стояла смерть с зазубренной косой
и всё ждала, когда ж он Бога спросит,
в предел какой прибудет "на постой"

после того, как смерть ему покажет
свой беспристрастный и зловещий лик?
Кому долдо́нит дед свои пассажи?!
Какой смешной, задиристый старик…
Вот съездить бы косой по тыкве лысой,
да Высший Суд потребовал ей: «Ждать», –
мол, есть надежда  на остаток мысли,
мол,  не вконец  изъездила вожжа…

Костлявая ждала… В окно глядела,
где на площадке ре́звенький малыш
карабкался без спросу на качели,
пока маманя  на вершинах крыш
воро́н считала – важное занятье! –
и слушала их вымышленный грай…
А смерть в тот миг раздумывала: "Взять мне?
Ведь те без проволочек сразу — в рай..."





Post scriptum:
Игорь Бирюков "Мой караул. Patria o muerte"

Мой караул восклицать «караул» устал
В тщетной надежде, что кто-то нас всех спасёт.
Добрые люди раздвинут ножом уста,
Пасечник хмурясь устало вольёт в них мёд.

Пусть эти сладкие сказки во мне уснут.
Псы охраняют тело, а дух — важней.
Пряник забыт в пекарне, в конюшне кнут.
Кажется, вышел бы в люди, но нет людей.

Кажется, мог бы кричать, говорить, молчать.
Был бы свободен. Мечтал бы хотеть и сметь...
Но, чёрт возьми, ежедневно устал выбирать:
Смерть или Родина. Родина или смерть.


*  *  *
Мы бли́зки к вечному концу,
но не возро́пщем на Создателя…
Уже не в зеркале гадателя,
мы видим смерть лицом к лицу.
Всю жизнь безвыходным путем,
сквозь щели узкие, бездонные,
во тьме, кроты слепорожденные,
к могиле ощупью ползем, —
к той черной яме, к западне,
где ожидает неизвестное, —
сквозь подземелье жизни тесное
идем и бредим, как во сне,
и шепчем: скоро ли конец?
Верховной Воле покоряемся,
за жизнь безумно не цепляемся,
как утопающий пловец…
С печатью смерти на челе
искали правды в беззаконии,
искали в хаосе – гармонии,
искали мы добра во зле, —
затем, что нас покинул Бог:
отвергнув ангела-хранителя,
мы звали духа-соблазнителя,
но нам и дьявол не помог.
Теперь мы больше не зовем,
перед дверями заповедными,
блуждая призраками бледными,
мы не стучимся и не ждем.
Мы успокоились давно:
надежды нет и нет раскаянья,
и, по́лны тихого отчаянья,
мы опускаемся на дно.

(Дмитрий Мережковский. 1896 год)