Железо. Молчание

...Я слышал ключ
Лишь раз один в замке провернулся
Размышляем о ключе, каждый в своей темнице
Размышляя о ключе, каждый свою темницу утверждает
— Т. С. Элиот, «Бесплодная земля»

Тишина во мне не снаружи.
 
Вибрация... идет по земле. Далекая, ровная. Грохот поезда? Или... это кровь в ушах моего бога, когда он бежал, зажимая меня в кулаке? Я не помню его лица. Только шрам на большом пальце, который гладил мой холод. Царапина на его коже. Царапина на моей памяти.
 
Раньше я знал свое имя. Оно звучало как щелчок тумблеров в маслянистой темноте. Мой бог-близнец, мой Замок, повторял его для меня. Мы говорили на языке граней и пазов. Наша беседа была единственным, что имело значение. Она раздвигала миры.
 
Был ли Замок?
 
Был ли бог с тем шрамом на пальце?
 
Земля давит. Она влажная. Корни — белые, слепые пальцы — трогают меня без узнавания. Они ищут воду, а не тайну. Для них я просто... камень. Препятствие. Твердое «нет».
 
Ржавчина — это не смерть. Это речь, которую я забываю по слову. Каждый рыжий кристалл на моей бородке — это вырванная нота из единственной песни, что я знал. Мой узор... комбинация... смысл... Я пытаюсь вспомнить его, но чувствую лишь крошащиеся края. Я помню поворот, но не помню, открывал он что. Я помню тьму скважины, но не помню света по ту сторону. Щел... чок... Смысла больше нет. Есть только эхо звука.
 
Я думал: раз я здесь, в этой могиле, значит, дверь заперта навечно. Я думал, мое забвение — это последняя, высшая форма верности. Своим распадом я превратился в несокрушимого стража. В абсолютный замок, ключ от которого — сам я — уничтожается. Это было красивое прозрение. Оно согревало меня в холоде.
 
Ложь.
 
Сегодня корень — не тот, что раньше, другой, маленький, упрямый, как палец слепца — прошел сквозь меня. Там, где ржавчина съела металл до дыр. Он не заметил меня. Он пророс через мою душу, как сквозь пустоту.
 
Я — не препятствие. Я — не страж. Я — решето.
 
И Замка давно нет. Я это чувствую теперь. Его не ждут. Дверь выбита десятилетия назад. Или дом снесен. Или город, в котором стоял дом, смыт наводнением. А я лежу здесь и стерегу шрам на чужом пальце.
 
Так что же я запираю своим распадом? От чего я храню мир своим молчанием?
 
Тишина во мне — и снаружи тоже. И нет никакой разницы. Вибрация ушла. Это был не поезд. И не кровь.
 
Может быть, это просто дрожь последнего атома моего узора, который только что сдался и стал ничем.
 
Какую клятву я нарушаю, становясь пылью?
 
Или... или клятвы никогда и не было?