Птицелов. Глава 5

5.

А что Андрей? Забыл ли он,

Как в Олененка был влюблен? -

Вернёмся на полгода лучше,       

Когда прислал он яд с подручным:

Он приступил к своим задачам

С убийственной самоотдачей

И несравненно бОльшим рвеньем,

Но без былого вдохновенья,

Совсем не оставляя места

И времени на сантименты.

Он убеждал себя резонно,

Что поступил вполне законно,

Оправданно и неизбежно,

Хоть и безнравственно, конечно.

Но разве он, вельможный пан,

И раньше так не поступал?

Конечно, с дозой чертовщин

Андрей слегка переборщил,

И то, скорее, не нарочно,

А оттого, что было тошно.

Он смалодушничал, поскольку

Не захотел унизить Ольгу

Своим предательством... Ну, вот,

Он все же это признает,

И что цыганская паскуда

Ему мерещилась повсюду,

И слышался среди утех

Ее безумный хриплый смех.

Он понял, что ему неймётся,

Уже как прежде не даётся

Отдохновенное безделье

И беззаботное веселье.

Душа к разгульному остыла,

В груди его была пустыня,

Сухая треснутая почва.

Он ждал привычно тайной почты,

От Оленьки своей посланья,

Томясь в бесплодном ожиданьи.



Подслушав в ассамблее только,

Что умирает будто Ольга,

И что Орлов ума лишился,

От службы вовсе отдалился,

Андрея будто бес попутал:

Инкогнито, пораньше утром

Остановил в доходном месте

Близ генералова поместья.

Выведывал об урожаях,

О постояльцах и хозяях,

К помещикам имел, мол, дело:

Не продает ли кто наделы,

Готов купить, мол, все излишки.

Андрей был щедрым, даже слишком,

Все угощал и подливал,

Пока вопросы задавал.

И, наконец, во время пира

Он нанял шустрого проныру,

Изгоя староверской Русы.

Велел держать Андрея в курсе

Всех мало-мальских изменений

Из обозначенных имений,

И результаты наблюдений

В отчетах слать еженедельно.

И вот, приходит внеурочно

Конверт ему с пометкой «Срочно»,

Что генерал уехал с дочкой,

Куда, зачем, не знали точно.

Он стал искать ее, но тщетно.

Она пропала незаметно...

Она исчезла невозвратно...

От неожиданной утраты

Андрею сделалось тоскливо.

В груди как будто поселилась

Дыра, зияющая бездна,

Не находил себе он места,

А сердце ныло и кровило,

Тяжелой давящей лавиной

Неотвратимо надвигалось,

И ничего не помогало

От боли этой незнакомой.

Он в ярости крушил иконы

И зеркала, невзвидя ночь,

Не в силах сам себе помочь.



Когда устал богам молиться,

Прибегнул к праву каббалиста

На ритуальное леченье.

И, братство, ради исключенья,

Вопрос поставило в синоде,

Не протянул он дабы ноги.

Ночь обсуждали теократы

Любовную напасть собрата.

Посовещавшись, отмечали,

Что случай крайне чрезвычайный.

И в стенах тайного собора

Зажгли огни, читали тору,

Любовный чтоб туман рассеять,

Взывали к Мойше-Моисею.

Там было чучела сожженье

В кругу для жертвоприношенья,

Андрея в перьях обваляли,

Горячей кровью окропляли,

Защиту ставили на чакры.

Развеять дабы злые чары,

Согласно экстра-протоколу,

Держали в ритуальной коме.

Молитвы древние звучали,

А старцы головой качали

И пожимали лишь плечами, -

Ему отнюдь не полегчало...

Больного без остатков силы

Домой проспаться отпустили.


Вот дни, недели проплывали,

Собратья интересовались

Его насущным состояньем

На безопасном расстояньи,

Советы мудрые давали

И лично сопереживали,

Да Яхве* горячо молились,                * имя единого Бога в иудаизме, «Сущий»

Хас ве шалом*, не заразились.              * (с иврита) «чтоб не дай Бог»

И поговаривали, дескать,

Он становиться начал дерзким,

И посреди хвалебных песен

Мог толику позволить спеси,

Ну, например: «С такой вот мордой

Он мог бы быть английским лордом»,

Унизив с чуточкой приличий -

И оскорбил и возвеличил.

Такое, стоило сказать,

Он позволял лишь за глаза.

Но осмелела волчья стая,

«Доброжелатели» шептались,

Что на себя он непохожий,

(недалеко от правды все же).

И незаметно растерял

Благотворителей-дворян,

Какими дорожил безмерно.

Он стал рассеянным и нервным

И невнимательным к деталям:

То он не на того поставил,

То позабыл о важной встрече,

То допустил утечку в речи

Особых сведений невольно,

«Друзья» им были недовольны.

Ведь планов непочатый край,

Блефуй, манкируй и играй,

Как прежде, поднимая ставки...

Но будто жалкие останки

Его, Андрея, бытия

Кричали: «Это тень моя

Здесь правит балом прохиндеев,

А я уже не знаю, где я,

Похоже, слишком далеко

От тараканьих тех бегов.

Ах, как мне все это противно...», -

И стал весьма непродуктивным.

Он сеть каналов разветвленных,

Надёжно тайной защищённых,

Плел годы, не жалея рук,

Как виртуознейший паук.

Ведь на него имели планы

Орлы и черный, и двуглавый,

Орёл златой, златые львы,

А он не в тонусе, увы...

Что ж, впереди зияла бездна,

И длинным свитком кар небесных

И кар земных сии скрижали

Ему, Андрею, угрожали.

Так, незаметно как-то очень

Он оказался у обочин

И светской жизни и карьеры.

Уже другие Кавалеры*                * Кавалер - рыцарь ордена

Готовы наступать на пятки,

Пока Андрей теряет хватку.

А он терял… Терял надежду,

Что снова будет все, как прежде,

Ведь жизнь катилась как попало,

С тех пор, как Оленька пропала...

С той самой прОклятой поры

Все понеслось в тартарары.

Лишилась жизнь былого смысла,

Все изменилось, даже мысли.

Накрыло мощное цунами

Из дорогих воспоминаний

Ее улыбки, смеха, слез...

Все было для нее всерьез,

А для него игрой, влеченьем,

Почти невинным развлеченьем,

Теперь невыносимым пленом

В кишащей бесами геенне.

И, если очень приглядеться,

Мир сжался до размеров сердца,

Пульсируя в ее ладонях,

Любимых, нежных и бездонных.

Знать, вволю посмеялся дьявол...

Через секретные каналы

Пытался Ольгу разыскать,

В ответ - безвестность. И тоска,

Такая, что хоть лезь в петлю:

«Я все сильней ее люблю...»



Поехал к матери Марии.

Они всю ночь проговорили,

Он не скрывал уж ничего.

Мария слушала его,

Но лишь молчала и вздыхала.

Проговорила лишь: «А-Хава*...                *А-Хава  - любовь (иврит)

Любовь несет немало муки,

Я чуть не наложила руки...

Не по наслышке знаю я,

Отец твой, Бог ему судья...

Была я рада, что до часа

Тебя минует эта чаша.

Не обошла, настигла тоже.

Ну, как советом тут поможешь?

Ведь это больше, чем заклятье.

Его не снимешь, будто платье...

Найди ее, чтобы простила,

Грехи былые отпустила.

Прощение и мертвых лечит,

Возможно, станет чуть полегче...»

Он уезжал, - на сердце камень,

Андрей не мог себе лукавить:

Да, он, действительно, был болен,

Неизлечимою любовью.