Экспонометр. 26. Фрагмент из повести Отец

Экспонометр

Экспонометр - это такой фотоприбор, позволяющий
измерять количество света.

               
Левик жил с одной мамой, которая работала инженером, зарабатывала совсем немного и, что б хоть как-то ограничить свои расходы, отправляла сыночка на всё лето в разные детские учреждения: пионерские лагеря, детсады и другие благотворительные организации. Приезжала она туда к нему на выходные, привозя лакомство: конфетку или сушку. Левик был очень чувствительным созданием, он всегда с нетерпением ждал маму и очень радовался любому вниманию. Отца, как у многих советских детей, у него не было, и, видимо, ещё и поэтому Левик рос таким впечатлительным ребёнком. Отца ему настолько не хватало, что, по рассказам его любимой бабушки Зины , когда он был совсем маленький, но уже умел ходить и говорить, он обращался к незнакомым мужчинам на улице, пляже, в парках, и предлагал быть им его папой. Подходил так, заглядывал в глаза и вопрошал: «Дяденька, не хотите ли вы быть моим папой?»
В одни из летних каникул, на какой-то выездной даче Левик с другими детишками был занят игрой с воспитательницей; это должен был быть выходной день, когда приезжали родители для посещения своих чад, чтобы привезти гостинцы, посидеть вместе, посмотреть друг на друга и друг другу в глаза.
Детей потихоньку вызывали к приезжающим, и в игровой комнате редело. Вскоре Левик остался с воспитательницей один.
- Мама, наверное, сегодня очень занята и не приедет, -
вздохнул маленький Левик. - Ничего, в следующее воскресенье увидимся!
Дверь в залу приоткрылась, и бодрый, даже радостный голос нянечки, позвал:
- Левик, беги скорей, к тебе папа приехал!
- У меня нет папы, - пролепетал в изумлении оторопевший мальчик.
- Иди, иди быстрей, - он ждёт тебя.
Полного изумления и растерянности Левика повели к центральным воротам, где родители обычно ожидали своих детей. Женщина, сопровождавшая мальчика, показала на незнакомого мужчину в очках:
-Иди, это - твой папа.
К Левику подошёл совершенно незнакомый, чужой мужчина . Он не был ни воодушевлён, ни особо приветлив, в руках его не было никаких гостинцев или фруктов, он не обнимал сына и не целовал его. От него исходил чужой незнакомый запах, и колючая щетина блестела на щеках. Он постоянно что-то говорил. Монотонно, бубня
что-то под нос и кого-то постоянно обвиняя или оправдывая. В такт своим словам он мотал головой и краснел, напоминая ребёнку забавного жующего ослика. Но Левику не было смешно: этот незнакомый дядька, называющий себя его отцом, оставлял лишь грустно-тягостное впечатление сердитого незнакомца.
Потом мальчик шёл с этим “отцом” на автобусную остановку, где они долго ждали автобуса, и в этом ожидании “его” отец продолжал монотонно говорить и говорить. Может быть, от скуки, а может и по другим причинам, отец решил сделать фотографию своего сына, которая впоследствии попала в его семейный альбом и сохранилась на всю жизнь. Вместе с фотоаппаратом отец держал маленький приборчик в коричневом кожаном футляре:
- Экспонометр, прибор для измерения света, - пояснил он очень заинтересовавшемуся сыну о назначении незнакомого предмета.
Видя, что этот предмет сильно приковал внимание мальчика, и, вероятно, предчувствуя облегчение от окончания утомительного свидания, он произнёс:
- Это тебе мой подарок.
Произнёс и уехал. Пришедший автобус унёс его, удовлетворившего своё любопытство, на далёкие годы и расстояния вдаль. Таким Левик его больше никогда не видел.
Хотя фотоаппарата у мамы и Левика не было, но этот экспонометр ещё долгие годы оставался у них в квартире. Порой мальчик открывал прибор, смотрел, как вздрагивала и двигалась тоненькая стрелка и думал, что это значит и есть свет, и этот свет окружает его. Потом этот экспонометр снесли в комиссионный магазин подержанных вещей или, как мы сейчас называем, «Вторые руки», поскольку у мамы мальчика было тяжело с деньгами, а экзотической вещицей они всё равно никак не пользовались.
Этот экспонометр ещё долго лежал на полке в магазине среди своих собратьев, которых было немало, и Левик заходил порой посмотреть на него, как его дела и не продан ли он. Потом прибор кто-то всё же купил, маме выплатили 9 рублей “вознаграждения”, а Левику от всех этих воспоминаний осталась чёрно-белая фотография, приклеенная на грубый зеленоватый картон с карандашной припиской сбоку : «Левику три годика и девять месяцев».


*****

Когда родилась Аделинд, Леви в радостных восторженных чувствах, взяв телефонную карту с достаточным балансом, набрал свой домашний ленинградский номер:
- Бабушка! Дорогая! Хочу тебя поздравить: у тебя родилась вторая внучка. Мы её назвали Аделинд.
Бабушка была очень рада услышать известия от своего дорого внучка, в которого вложила столько любви и сил. Больше они никогда не виделись и не разговаривали. Это был последний звонок и последний разговор с ней. Бабушка умерла, впав в детство, в какой-то богадельне-интернате, в который её отвезли любящие дочери, и одну из которых она уже стала принимать за свою мать. Она, по рассказу одной из них, лёжа в кровати, звала “Мама, мама!” и совсем никак не могла осознать, что это была её дочь. Одна из этих её дочерей похоронила её на Южном кладбище: жалкая крохотная могилка вдоль дороги с проваливающейся, проседающей почвой - такая же, как и вся

её жизнь, неизменно и нескончаемо наполненная страданиями, войнами, лишениями, голодом, и смертями, смертями, смертями… В скором времени, недалеко от неё расположился и другой любимый младший её внучек, забитый во дворе озверевшими нелюдями. Его могила была из торжественного гранита с выгравированной на ней фотографией, солидная и внушительная. Его мать, левина тётка, ежедневно посещала теперь своего сына, просиживая часами на отполированной каменной скамейке; молчаливо общалась с ним, не имея такой возможности, пока он ещё был живой. Она приготовила и для себя рядом с ним местечко. Только лечь ей в него было не суждено: её тело после кончины “пропало” - то ли его отдали в институт “на опыты”, то ли было просто уничтожено, где-то и кем-то сожжено. Если бы Аделинд родилась после смерти бабушки Зины, то он с уверенностью бы думал, что в ней переродилась она, настолько они были похожи, внешне и характером: обе леворучки, голубоглазые, с непростым, прямолинейным, очень упрямым характером. Так, что у каждого было своё рождение и своя смерть. Так же Аделинд походила и на свою тётку, тётю Таню, мать погибшего Вадима; та тоже была: леворучка, голубоглазая, блондинистая и очень, очень своенравная. Всё прошло и всё пройдёт. Только, может быть, туда, откуда приходят души, получится забрать отсюда из земной жизни редкие тёплые воспоминания - воспоминания о беззаботности и детских восторгах, привязанностях и счастье. Такие воспоминания хранились и в левином мозгу, в той его самой заветной части нежных детских воспоминаний. Одним из таковых были посещения и встречи с тётей Таней с маленьким Вадиком, которого старший Левик рассматривал за родного брата, поскольку “настоящих” родных брата или сестру его любимая мама так и не смогла ему родить, как он об этом её ни просил. К Вадику он был очень привязан. Когда, в один из последних разговоров с его матерью она рассказала, что после того, как на неё напали и избили во дворе, а она пришла к сыну на могилу, то на плите его каменной фотографии под глазом застыла капля крови, напоминающая слезу, перед Леви неожиданно и неодолимо возникло воспоминание из того укромного уголка памяти, хранящего его светлое безмятежное детство.