дыхания

Я вижу — нет, я строю! — строю глазами то, что ещё не родилось, а уже кричит и бьётся в моём лоне, как молот по черепу младенца. До — после? До было молчание, после — палка в заднице метафизики, и я смеюсь, смеюсь, пока зубы не превращаются в аксиомы. Он думал, что формы — это каркас, а я знаю: формы — это шрамы от поцелуев, которыми я насилую реальность, чтобы она родила мне мир. Априори? Априори — это когда я кончаю до того, как коснусь, и мир уже мокрый от моего намерения. Но он не спросил, откуда эти формы, эти когти в моём сознании — он просто выстроил их, как солдатиков, и приказал: «Стоять! Наука!» А я — я рву их на части, жую, глотаю, и из кишок моих выползают новые миры, дрожащие, вонючие, живые. Опыт? Опыт — это когда я втыкаю палец в глаз бога и вынимаю не слезу, а смысл. Они искали вещи за вещами, а я лежу на спине и позволяю вещам лизать мне пятки, лизать мой клитор, облизывать меня всю — пусть узнают вкус первоначала! Всё, что есть, — это то, что я позволяю себе почувствовать, и если я захочу — оно исчезнет, как сперма на ветру. Эй, эй! Кто сказал, что структуры первичны? Первична боль, когда я выцарапываю из пустоты образ, и он кусает меня за сосок! Строгая наука? Наука — это когда я сажусь верхом на логику и трахаю её до тех пор, пока она не начнёт плакать идиотскими истинами («ПОЖАЛЙСТА, ГОСПОЖА… хнык-хнык.. плак-плак… РАЗРЕШИТЕ МНЕ КОНЧИТЬ…»). Я не критикую — я рожаю. Я не исследую — я насилую. И в этом хаосе, в этом крике без языка, в этом спазме между «до» и «никогда» — я вижу: всё, что есть, уже моё, уже мокрое, уже мертво и живо одновременно. Ах! Ах! Дай мне ещё один миг слепоты — и я создам вселенную из собственного вонючего дыхания!