голосом

Рациональность — это каблук, вонзённый в глаз разума, и я смеюсь, пока он кровоточит! Она — как старая шлюха, что родилась вместе с философией и до сих пор не может решить, хочет ли быть убитой или обожаемой. Иногда мне кажется, что это слово — просто пузырь на языке, лопающийся в момент произнесения, оставляя во рту вкус ржавчины и спермы. Мы строим модели, как дети из гнилых костей, и называем их «научными», а потом трахаем их в подвале, пока они не начинают плакать формулами. Классика — это когда разум ещё верил, что может обуться в логику и не утонуть в собственной моче. Потом пришёл хаос в галстуке и сказал: «Теперь ты будешь думать боком, через задницу, через боль!» — и мы поверили, потому что боль — это модно. А потом пришёл ещё кто-то, третий, четвёртый, пятый, и начал целовать нас в шрамы, шепча: «Ты постнеклассическая, моя маленькая чума». Мы не можем определить рациональность, потому что она — как змея, обвившаяся вокруг собственного хвоста и жующая его с наслаждением. Иногда хочется просто вырвать язык у этого слова и насадить его на вилку, как кусок свинины, и поджарить на костре из учебников. Но мы продолжаем строить! Строим! Строим! Пока стены не начинают дрожать от смеха и не падают нам на головы. Модели — это куклы, которых мы насилуем теориями, чтобы они родили нам хоть каплю смысла. А смысл — это просто дыра, «сочная п**да», в которую мы падаем, крича: «Да! Да! Да!» — и никто не слышит, потому что все заняты тем, что жуют собственные пальцы в поисках истины («СКОЛЬКО РАЗ ТЕБЕ ГОВОРИТЬ – НЕ ГРЫЗИ НОГТИ!»). И всё это — танец без музыки, где каждый шаг — ошибка, а каждая ошибка — оргазм. Я люблю рациональность, как любят палачи — медленно, с наслаждением, с ножом между рёбер. Она не решаема, и это прекрасно — ведь решённая проблема — это мёртвая проблема, а я хочу, чтобы она дышала, хрипела, царапала мне бёдра. Иногда я думаю: а вдруг всё это — просто игра в прятки с самим собой, где я — и искатель, и спрятавшийся, и шкаф, и пыль на его дверце? Но потом приходит утро, и я снова строю модель из сломанных зеркал, и называю её «наукой», и трахаю её до тех пор, пока она не начнёт говорить моим голосом.