Усадьба Блэквуда баллада в 3 частях 2 часть

См. Усадьба Блэквуда 1 часть

I О ПЕРВЫХ УБЫТКАХ

И вот, остановились мы в гостиной,
Где я обычно ел наедине,
И миссис Фэлтон с речью очень длинной
Все обращалась радостно ко мне.
Мы все сидели с чашечками чая,
Румяные с январских холодов,
А я молчал, ее не замечая,
И был общаться вовсе не готов.
Придя домой, я вспомнил об угрозе,
Какую представляла малышня:
Видать, они замерзли на морозе,
Поэтому не виснут на меня.

А тетка в это время говорила:
«Спасибо, что ты встретил нас, Джером!
Тут, в Ливерпуле, очень даже мило,
И у тебя такой красивый дом!»
«Ну, да», – в ответ я буркнул рефлекторно,
А сам смотрел, как младший из детей
Играет с чашкой – выльет же, бесспорно!
Мне думалось: «Давай уже, пролей!»
Но тот играл, шатая эту чашку,
И отчего-то чай не проливал,
А я сидел, сжимал свою рубашку,
Не в силах ждать какой-нибудь провал.

«Милорд, клубнику?» – слышится внезапно.
То мистер Бак подкрался невзначай
И стал ходить по кругу поэтапно,
Хотя мы все едва допили чай.
«Небось, считают, кислая клубника», –
Подумал я, не знаю, почему.
Но теткин сын опешил: «Посмотри-ка!
Ой, мама, можно я их обниму?»
И тут я в полном ужасе заметил
Своих собак – и в мыслях завопил:
«Ведь так и думал! Что за злые дети!
Задразнят их, ах, боже, дай мне сил!»

И я вскочил и выкрикнул: «Не нужно!»
Но так спешил спасти своих собак,
Что сбил поднос, и вся клубника дружно
Упала на пол. «Что ж Вы, мистер Бак!
Стоите тут, – сказал я, – под локтями!»
«Прошу прощенья», – выдал тот в ответ.
А тетка обернулась с сыновьями:
«Ах, боже, Вы в порядке или нет?»
«Вот видишь, Тед, – она сказала сыну, –
С собаками сыграете потом!
Сейчас же – соблюдайте дисциплину,
Сидите смирно, вы же за столом!»

II О ПРЕДАТЕЛЬСТВАХ

Мой вечер был решительно испорчен:
Меня бесил галантный мистер Бак,
Все блюда мне уже казались горче
И я молчал весь ужин, как дурак.
Вокруг стола мои ходили слуги,
Звенели ложки, лился разговор;
И тетка вспоминала о супруге
И ела мой изысканный рокфор;
Смеялись дети, Гвен общалась с тётей,
И за столом царила суета.
А я бубнил: «Когда же вы уйдете!»
И в голове: «Когда, когда, когда».

И, не стерпев, я встал и заявил им,
Что у меня, мол... боли в голове!
И намекнул, что было бы премилым
Закончить ужин и пойти к себе.
Тогда они вскочили тотчас с места
И, попрощавшись, вышли под шумок.
И лишь тогда впервые с их приезда
С самим собой побыть я снова смог.
И, хоть в гостиной сразу стало тихо,
Я будто слышал глупый смех детей
И как с подноса падает клубника,
А мистер Бак склоняется за ней.

И так прошли ужасно две недели:
Я жил в аду и вечно тер виски,
Бесята-дети прыгали, галдели,
Носились всюду наперегонки.
Но что всего ужаснее и гаже –
Мои собаки предали меня!
Я думал, что достаточно их глажу,
А тут такой позор средь бела дня! –
Они легли превесело на спину,
Подставив глупым детям животы!
Я был разбит! И, весь отдавшись сплину,
Сидел угрюмо, злой до красноты.

К несчастью, это были лишь цветочки:
Никто не замечал моих обид,
Считая, мол, что это заморочки,
От коих у меня угрюмый вид.
Меж тем, пришло предательство второе:
Мой милый, мой любимый мистер Бак,
Родной слуга, повел себя, не скрою,
Не лучше подкупных моих собак!
Он кофе стал носить приезжим дамам,
И весь сиял, краснея, как томат;
Со мной же стал надменным и упрямым,
Как будто я тут в чем-то виноват!

III О ВОРОВСТВЕ

И вот, когда я свыкся с вероломством,
Как вышло, и собак моих, и слуг,
И тетушки со всем ее потомством, –
Из ряда вон случилось нечто вдруг.
Ко мне с утра явился с донесеньем
Слуга мой Реджи – хитрый персонаж:
«Милорд, как раз Вы здесь. Прошу прощенья,
Счастливый фунт пропал сегодня Ваш!
Служанки убирались там намедни,
Но полка, где он был, теперь пуста».
Тогда я вскрикнул: «Что еще за бредни!»
А сам решил, что это неспроста.

Дружище Реджи в службе был проворен,
Но в жизни в чем-то слишком горделив,
И оттого беднягу очень вскоре
Не так радушно принял коллектив.
Нередко Реджи строил слугам козни:
Хоть с кем-то он всегда был на ножах!
Себя же он считал амбициозней,
Чем все, кого позорил в пух и прах.
Поэтому такую «неприятность»
Мне было слушать вовсе не впервой,
И я не исключаю вероятность,
Что он же и убрал мой фунт долой.

Но разбираться в сплетнях персонала
Охоты не имел я, и потом
Моим «гостям» подобные скандалы
Не в лучшем свете выставят мой дом.
И тут мне гениальная идея
Пришла на ум, и я воскликнул: «Что ж,
О воре даже думать я не смею,
Но это мне, совсем как в спину нож!
Свой первый фунт, добытый кровью, потом,
Хранил я в рамке столько долгих лет!
Ах, быть теперь, должно быть, мне банкротом:
О, черный рок, ужасней знака нет!»

И грузно сел, прикрыв лицо руками.
А после, через несколько секунд,
Мои святоши-родственники сами
Узрели, как мне дорог этот фунт.
Но мистер Бак забрал все дело в руки:
«Сейчас, милорд, поищем по углам!»
И слышно стало, как бедняги-слуги
Весь дом подняли, роя тут и там.
Возникла непростая обстановка,
И я, изображая гнев и грусть,
Смотрел, как детям стало вдруг неловко
Скакать и прыгать. Так им! Ну и пусть!

IV О РАЗБИРАТЕЛЬСТВАХ

Накал страстей зашкаливал все пуще,
И я не знал, к чему он приведет,
Но повторял, как это вопиюще
И как придется думать наперед.
А в это время старший мальчик Рори
Спросил у тетки робким голоском:
«А если этот фунт найдется вскоре,
То что с воришкой сделает Джером?
Его накажут? И поставят в угол?»
«Конечно, нет», – послышался ответ.
И я решил, что, видимо, застукал
Змеёнка, что недавно был пригрет.

И тут мой план нагнать на тетку жути
Немного изменился. «Ну, а что?
Так даже лучше! – думал я, – По сути,
Обратно поторопятся зато!»
«Так это ты?!» – спросил я для забавы,
Но голос почему-то был суров.
А мальчик оказался трусом, право,
И сразу был расплакаться готов.
Он пискнул: «Нет! Зачем мне это, дядя?»
«К чему же ты про вора говорил?» –
Продолжил я, придирчивее глядя,
Держась от взрыва смеха, что есть сил.

И тут нежданно Гвен вскочила с кресла
И бросила: «Не надо! Это я.
Мне стоило вернуть Ваш фунт на место
И в целом было брать его нельзя.
Но я его взяла лишь на минуту,
А он случайно выпал из руки –
И прямо в воду, к рыбкам! Врать не буду,
Ваш фунт промок, стараньям вопреки.
Мне жаль, что не призналась в этом сразу,
Простите, сэр», – закончила она.
Я так и замер от ее рассказа
И был смущен, признаюсь вам, сполна.

Я был уверен в том, что это Реджи,
А нынче Гвен стояла предо мной,
Виня себя во всем произошедшем
И прикрывая мальчика спиной.
И я промямлил: «Раз такое дело,
Не бойтесь, мисс, на Вас никто не зол».
А Гвен в ответ кивнула мне несмело
И отвернулась, грустно глядя в пол.
Позднее я играл с собакой в мячик
И под диван залез слегка рукой –
А там мой фунт валялся, не иначе:
Пожёванный, но полностью сухой.

V О ЗАБАСТОВКЕ

Представить сложно зрелище унылей,
Чем то, что я неделю наблюдал:
Несчастный фунт как будто все забыли,
Но, как и прежде, в доме был накал;
Все дети стали в играх трусоваты,
Никто шуметь не думал поутру;
Мисс Гвен же всё сидела виновато,
Как рыбка молчаливая в пруду.
Мне тоже было как-то неуютно,
Особенно ж, скажу вам, был я злой,
Поскольку все решили обоюдно,
Мол, это я и был всему виной.

И вот, среди всеобщей забастовки,
В один из дней я вижу на столе
Йоркширский пудинг, ростбиф из духовки
И свежее клубничное желе.
«Прошу к столу, милорд! Все только сели», –
Сказал мне, улыбаясь, мистер Бак.
Но я спросил скептично: «Неужели?
«А что за повод? Или просто так?»
И, как назло, узналось в разговоре,
Что нынче день рожденья. У кого?
Ответ простой – конечно же, у Рори!
Кого я отругал за воровство.

И лишь тогда я суетно заметил
Весёлость напускную и задор –
И в миссис Фэлтон, и в сидящих детях,
И даже в Гвен. Какой же глупый вздор!
«Садись, Джером, – мне тетка заявила, –
Поешь, как дома двадцать лет назад!»
«Семнадцать, – я поправил, – очень мило!
Надеюсь, э-э... что Рори тоже рад!»
И надкусил слегка йоркширский пудинг:
«Хрустящий, да. Но жалко, что пустой».
«А Вы с желе! И мы так тоже будем!» –
Мне младший мальчик Сэм махнул рукой.

И вспомнил я, как в Йоркшире, бывало,
Лет в восемь объедался я желе
И как меня родители ругали
За жадность и обжорство в том числе.
А эти дети ели так же много,
Но им никто не жаловал упрек.
«Нечестен мир!» – подумалось мне строго,
Но вслух я это так и не изрек,
Сидеть оставшись с краю, полубоком.
А все кругом решили делать вид,
Что в их сердцах уж места нет упрекам,
Как нет ни разногласий, ни обид.

VI О ГРУСТНОМ

Когда же все наелись до отвала
И встали кое-как из-за стола,
Своим детишкам тетушка сказала:
«Ну, что, ребята, как у вас дела?
Готовы хорошо повеселиться?»
И дети с визгом выкрикнули: «Да!»
«Так надевайте шубки, рукавицы,
Пойдем гулять на улицу тогда! –
Сказала тетка, – Что, Джером, ты с нами?»
«Да я бы только с радостью... Но нет!
Займусь-ка лучше срочными делами.
А вы идите», – буркнул я в ответ.

И все ушли, меня оставив дома.
И я, спровадив всех детей и дам,
Спросил себе у слуг стаканчик рома
И стал грустить, о чем не знаю сам.
Один во всей усадьбе – наконец-то!
Но радости на сердце никакой:
Я так привык к докучному соседству,
Что уж не мог почувствовать покой.
И то сидеть мне было неудобно,
То слишком горьким вдруг казался ром,
А в голове мне думалось подробно:
«Каким же ты растяпой стал, Джером!»

Мне стало вдруг так грустно и обидно,
Что все так просто бросили меня,
Хоть мне и прыгать с ними несолидно,
К тому же, там, должно быть, болтовня.
Катаются, небось, на карусели,
Гуляют там, играются в снегу,
Купили, может, яблок в карамели!
А я про фунт не думать не могу:
«Ведь Гвен так смело Рори защищала!
Зачем я только лез к нему, дурак?
Как будто мне скандалов было мало.
И дети мне кузены как-никак!

А Гвен! Она не знает, вероятно,
Как тот ее поступок волевой
Меня кольнул, и как же неприятно
Мне было наблюдать ее такой!
Как горько знать, что я своим спектаклем
В ней вызвал слезы гордости и пыл!
О, я таким чурбаном был, не так ли?
Чего уж там? И есть – не только был.
Теперь она тиха и осторожна,
И мой приют, должно быть, ей не мил.
О, если бы вернуть все было можно!
Тогда б такого я не допустил».