А прав ли Смоктуновский?

Эпиграф:
Ролей бессмертных отголоски
Слышны потомкам сквозь года,
И астероид «Смоктуновский»
Сияет ярче, чем звезда.
                (Олдос Хаксли)

ЛЕВ ДУРОВ
Однажды зимой мы с моим приятелем шли по городу и вдруг на переходе Садового кольца в сутолоке встретили Смоктуновского. Он нам стал рассказывать, что скоро будет сниматься в «Гамлете» и что ему это все не нравится, потому что, по его словам, Козинцев совсем не понимает, о чем надо снимать. И тут — прямо посреди Садового кольца и рядом с проходившими мимо людьми — он сыграл нам всего Гамлета. Это было потрясающе. У меня текли слезы.
«В фильме, — сказал он, когда закончил, — всего этого вы не увидите».

ЕМ
Если бы актеры понимали лучше в том, как надо сыграть, то и режиссеры бы были не нужны - все сразу бы принимали правильную форму игры. Как в оркестре дирижер согласует всех музыкальные инструменты, так и режиссеры согласуют многоголосую игру актеров на сцене и отсекают все лишнее, чтобы так хотелось воплотить атеру, но которое бы вносило диссонанс в общий хор.

ИЗ СТАТЬИ О ГАМЛЕТЕ СМОКТУНОВСКОГО
Роль Гамлета всегда считалась коронной — Смоктуновский имел успех и в роли Гамлета, но... Проклятый вопрос шекспироведения насчет причин бездействия датского принца с появлением Смоктуновского в этой роли получал неожиданно четкий ответ. Гамлет в фильме Григория Козинцева бездействовал примерно так, как бездействовал бы персонаж чеховской драмы в обстоятельствах драмы шиллеровской: он не контактен с обстоятельствами этой драмы, он лишь мучительно и насильственно может быть втянут в эти сюжетные ходы, где надлежит и возможно действовать персонажу совсем иной психологической и исторической природы. Гамлет, персонаж новой драмы, мучительно введен в сюжет грубо и требовательно событийный, в сюжет, рассчитанный на героически расторопного и нерассуждающего Лаэрта или, скажем, на Фортинбраса.

Отсюда и актерские итоги Смоктуновского, когда не кульминационные сцены фабулы, а сцены, так сказать, сопротивляющиеся ей, задерживающие ее, становятся естественно высшими свершениями. Например, сцена, когда Гамлета приглашают на допрос к королю и он под конвоем свиты, издевательски утрированной походкой сумасшедшего, вприпрыжку выбирает дальний путь в кабинет государственного совета и, пугая простодушием, присаживается на ступеньки, чтобы вытряхнуть камешки, набившиеся в башмак, пока царедворцы растерянно стоят над ним. Поразительна у Смоктуновского сцена с флейтой — поразительны до дна светлые вежливые глаза Гамлета, неподдельность его пояснительных интонаций, его поясняющих рук, когда они бегут по ладам и отверстиям инструмента, эта тихая и светлая угроза, которая не нарастает, не разрешается вскриком, а заканчивается той же внятной, чуть ли не доброжелательной нотой: «Вы собираетесь играть на мне ... Объявите меня каким угодно инструментом ... вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя».

Гамлет Смоктуновского в конфликте не столько с героями, уроженцами и старожилами Эльсинора, сколько с самим историческим «сюжетосложением», с самими правилами игры старого кровавого и подло активного мира, где мысль всегда и всему помеха. Гамлет Смоктуновского совершенно лишен романтизма: Смоктуновский вообще один из самых неромантических актеров мирового кино. В нем есть какая-то опаленная сухость; полнота существования его героев, столь отличающая Смоктуновского, — это несокращенность их интеллектуального процесса. Даже Моцарта, и прежде всего Моцарта, Смоктуновский играет в экранизированной опере «Моцарт и Сальери», противопоставляя догматической мыслительной алгебре Сальери не богоданное и легкое вдохновение, а напряжение свободной мысли гения. Здесь, пожалуй, и объяснение творческой природы самого Смоктуновского с его вдохновенной интеллектуальностью.

И. Соловьева, В. Шитова (статья из биографического альманаха «Актёры советского кино», выпуск второй, 1966 г.)