Это всё моё творчество...

Вы говорите: «Как воздушно, тонко!»
И ловите мелодию и слог.
А за канвою рифмы — похоронный,
Глухой и тяжкий колокольный звон.

Вам чудится игра, полет фантазий,
Весенних грез туманный силуэт...
А я стою, забрызганный той грязью,
Которой в вашем мире вовсе нет!

И даже мать, с тревогою во взгляде,
Тихонько гладя по моей щеке,
Промолвит: «Спи... всё это блажи ради...
Не строй свой мир на шатком пустяке».

Ей не понять, что каждый выдох слова —
То крик души, сорвавшейся с петель!
Ей кажется, что это всё не ново,
Что юношество выдумал "апрель"

Вы видите лишь воск. Не видите, как слепо
Истлела свеча, догорев до предела...
Вам кажется, как музыкально, как нелепо
Рыдает та душа, что омертвела

Вы хвалите искусность этой строчки,
Ее полет, ее стальную стать...
А я в ней ставлю выжженные точки,
Которых вам вовеки не считать!

Я не пишу. Я выскребаю ногтем
Из сердца то, что в нем давно мертво.
Я говорю невидимо и кротко,
И это — всё мое нутро и естество!

Мои стихи — не бабочки в неволе,
Не трели птиц, не кружевная вязь.
Они — ожоги от последней боли,
С кровавой кожей сорванная связь.

Я — призрак пера, не ищущий света,
Бредущий в мире глянца и витрин.
Моя душа изранена, раздета,
И я с мучением своим один на один.

И в ваших «браво!», в вашем снисхожденьи
Я слышу только приговор немой:
«Играй, поэт, в свои стихосложенья...
Но только нас своей тоской не тронь!».

И я играю... Что мне остается?!
Допеть свой стих, доплакать, догореть...
Пусть в каждом из вас эхом отзовется
Лишь красота, но не живая смерть...

Читайте... восхищайтесь... пусть забава...
За смелой строчкой нерв дрожащий бьет.
Но вам дана лишь внешняя оправа,
А что внутри — никто и не поймет...