Бессонная лощина

чёрное зарево умирающих звёзд,
синее пламя окованных мессой,
моё сердце бьётся в ритме пульсаров.
в этой лощине я сна не видал

серая плоть у земли,
она пахнет лишь пеплом,
деревья застыли во времени,
тут навсегда останется поздняя осень,
семени жизни тут не найти,
даже черви зависли внутри,
не ищут забвенья дождя,
утонув в серебряных лужах,
кости зверей танцуют тетанус
сжимая когтями мертвые корни,
грязные души не могут покоя найти
их прах становится коконом,
продолжая замкнутый цикл
в нём лишь смерть и разложение

черная, черная, черная, черная
черная ночь!
в ней гаснут все свечи и слепнут все очи,
и нет мочи найти силы дожить,
до конца холода, времени тьмы,
мы утопаем в ужасе того отведённого,
что подарено нам этой дырой

бой с самим собой, режу порезы
ржавые гвозди в стигматах,
струпья застыли как карамель
или может янтарь, не знаю
ведь я уверен, что умерев
останусь на веки в статике
на веки капает гнусные капли
это значит, что время пришло
я ухожу к Серому Камню

все что красит  монопейзажи
это тысячи трупов, что продолжают кричать
в сон их не клонит совсем
хоралы гниющей дыры
во имя Большого Молчания
именно оно свисает сверху
и дует тухлым ветром,
в котором сложно понять,
что же все таки живо
лишь Оводы знают правду,
ведь никто никогда не видал,
чтобы мертвого мухи жрали
но я так давно не слышал жужжания их,
лишь падающие с неба трупики
мушиные поминки прям в облаках,
где нету трапезы, празднества, любви
в них лишь смерть и разложение

память размыта гарью на лице
смята в крошки засохших листьев
я чувствую, словно жил до,
то есть, это место мне не лоно
годы до момента новожизни
или, может быть, посмертия?
не знаю, но помню, что пил я чай
в промёрзлых и сырых квартирах,
где плесень цвета грязи ногтя
тянула дальше жить и быть,
если даж миазмы дышат,
то с чего бы мне уйти?
помню речку, других людей,
их кучи, все без лиц, имён
но знаю, что кого-то я любил,
что же значит это слово?
мне оно совершенно не знакомо,
но фрагменты прошлого катились
градом грунта с отвесных скал
давили чувством посторонним,
как же быть? и кем мне быть?
если моя чужбина мне гнездо?
быть кукушкой? или грифом?
или все таки бороться?
найду ли я тот обитель, где я был?
был ли он? может вру? напуган?
мысли липнут и пугают, мне нужны ответы
есть тот, кто дышит смертью,
кто танцует ночью у костра,
кто не мерит время днём и ночью,
кто живёт во тьме и так любит
           раз
                ложе
                ние.
        Его зовут Бельмо.
 
и он знает все,
по крайней мере говорят,
говорят и трупы и живые,
все знают его лицо,
цокающий и ахущий старик,
его глаза зеркальны, совершенны
в них ты тонешь, в них тоннель
куда-то в неизвестность,
говорят, что он не видит мир
не видит уже тысячи и тысячи,
но в ответ он лишь смеется
ведь не знает сколько он живёт
и не помнит ничего, что было до
он даже спит, или может лишь играет?
юродивый, грязный, гадкий,
весь в обмотках и крови
пахнет гарью, темнотой,
пахнет горем и утратой,
но так же и свободой,
он один лишь не страдает
и танцует
во имя смерти и разложения

прямо в центре леса,
в этой знойной яме
стоит Ужасающий Пик
похожий на гнойный нарыв
рыхлый грунт зачерствел
стал ступенями в небо
в место где ощутим мир
там слышен гул поездов
о них я только слыхал
корочка смога вокруг
не даёт правду узнать,
существуют ли механизмы
или это выдумки всяких,
что мечтают о свободе
от смерти и разложения

когда я тут родился, я помню идеально
тот день отчетлив в памяти как шрам,
он был вчера?
или может, пару лет назад?
чтож такое, я не знаю,
так тянет спать, что все смывает
даже чувство времени и боли
что и есть одно и тоже
облака были жёсткими и грубыми
проткнул глобулу пушистую телесным срамом
разбив на бусинки, косточки лучистые
растворившись в хороводе пыли
стал точкой в смрадной пелене
и сквозь я услышал смех и топот
глаза открыв увидел я его
тощего мужчину, что кричал
«поезда, поезда, поезда»
головой мотал, туда-сюда, туда-сюда
в витиеватом лесе, где деревья словно паутина
стали лишь узором нетленном мире тлена
он был паук, тонкий, бледновато голубой
и слепой, его глаза совершенно не смыкались
и было чувство, что встреча наша это пазл,
все придет к порядку в хаосе, Эреб утихает
и даже тут в зените Солнце так прекрасно
он руку мне подал из ямы, улыбнулся
нету зуба, есть лишь грот оттенка как подзол
и сказал лишь,
«Во тьме не видно страха,
ужас мельтешит в глазах у зрячих,
место силы лишь обман для тех,
кто видит боль, но не слышит истин,
и каждый, что не знал борьбы с собой
потонет в тине из жужжащих облаков»

за Пиком спрятан алтарь,
где «янтарь» сугробом лежит
где множество мертвых висит
каждый мурлычет Оводам сказки
о том как пустив кишки можно уйти
выйти за пределы тленного
заснуть сладкими грёзами
и больше никогда не страдать
от смерти и разложения

на алтаре лежит Бледный Кинжал
он изогнут в десятки сторон
каждый изгиб это лишь память
о гиблых и хлипких костях
что касались его острия
внутри него начертан знак
гексаграмма из тетраграмм
сложный, многомерный узор
он заполнен рыжим налётом
это остатки чужого нутра и естества
остатки тех, что ушли за пределы Лощины

я не помню как я оказался в этом месте,
кто моё глиняное тесто так слепил,
что пришлось остаться в невзрачной пустоте,
          где сто лет звучат в момент
                между тьмой 
                и
                взглядом,
где не знаешь ты имен и дат, что значат это все
что есть вторник, суп, будильник и любовь?
как нащупать бровь над глазом и что есть глаз?
кто дал знание и память, кто дал Слово нам?
никто из местных этого не знал и ответ мне не дал,
даже самый ветхий, близкий к трупу, но живой
лишь летает в облаках из дыма и мечтает убежать
от смерти и разложения, от смерти и разложения
но почему-то он живет, танцует и смеется,
что с тобой не так, Бельмо? что за смуту подарил?
кому мне верить? культу или кесарю, что взял меня?
как первенца родного из чрева бездыханной матери
ведь другие тебя обходят стороной,
другие верят в обратимость нашей побратимости
ради тех самых поездов и так желанных грёз
потому, раз в закат, когда все прячут взгляд
прячутся, словно мурашки по норам,
кто-то за Серым Камнем режет плоть,
не чужую, а свою, ведь лишь Кинжал давал покой
от смерти и разложения

сладкие капли красят утихший цветок
он распускается в приторно красный
на стебле вылезли кучки шипов,
они торчат в разные стороны
и жалят руки до волдырей
как же красиво страдать,
мучаться, мучаться, а после взлетать
с распоротым брюхом
не врали они! не врали они!
и правда свобода, я в облаках
вижу Гигантского Овода,
что восседает на престоле из мушек
его глаза сияют,
КРАСНЫЕ КРАСНЫЕ КРАСНЫЕ
как кровь, как сердце, как роза
рой щебечет и собирается в плеяду
из самых жирных и страшных
и замолчал.
в груди закололо, что-то шевелится
я чую тепло, чую что правда живу
слезы лопаются на горящих щеках
падая серебряными каплями вниз
и я чувствую, что не хочу расставаться
с смертью и разложением

Муха захохотала. Это был гул поездов.
Я утонул в её пасти. Каждая косточка сломана.
Мне больно. И страшно. Я больше не хочу умирать.
Верните меня в Мою Бессоную Лощину.
Там, где царит смерть и разложение.