Мост через Обитель Норвегия 11

  В этом месте Владимир Мединский, в целях исторического просвещения постсоветского человека, мог бы заметить, что большевики любили не только миф о русской технической отсталости", но и миф о "старой спячке". Дело в том, что как пояснял Мединский в 2010 году, "коммунистическая идеология позволяла пренебрежительно относиться к опыту всего человечества. К опыту исторической России - особенно..."

 Однако, реклама закончилась и, словно из тумана, за столом с книгами, снова появился писатель и два его соведущих.

   "Я поясню в чем дело. - Торопливо заполняя после рекламное время, начал писатель. - Почему после целого свода романов, написанных о Разине, я неожиданно беру и пишу роман о молодости Степана Тимофеевича Разина, в чём тут дело? Дело в том, что у Чапыгина и Злобина и у их предшествеников не было возможности работать с огромным количеством документов, касающихся не только самого Разина, собственно говоря, а истории казачества XVII века. Поэтому, прямо говоря, я не хочу, крайне одарённых моих предшествеников в лице Чапыгина и Злобина как-то унизить, я хочу сказать, что они конечно же там, где пишут о молодости Разина ОНИ АНТИИСТОРИЧНЫ. Они не представляют на самом деле вовсе себе этот контекст. И многие, на самом деле, не представляли и до сих пор он в целом не является частью нашего массового сознания.
    Мы казачество себе представляем по роману "Тихий Дон". Вот как бы огромное дикое поле, так называемое, степь! Там казаки косют. И они владеют этими землями. Сила их огромна и воинское сословие абсолютно легализовано внутри государства. В XVII веке это было крайне далеко от истины. Это была малая кучка крайне пассионарных, крайне жестоких, на самом деле, (иначе и быть не могло) людей, которые исчислялись в тысячах, то есть две, три, четыре, пять, семь тысяч человек противостояли мощнейшей империи Османской, а там у неё ещё было васальное крымское ханство, был Азов, как форпост, нагайская орда - это всё имело счёт на сотни тысяч человек. Ещё раз говорю: сотни тысяч врагов и такая Спарта казачья, которая сидит на островах, на маленьких остовках, зацепившись когтями... И они из месяца в месяц отражают постоянные нападения. Волны, собственно, Османов, нагайской орды, Азовских людей и т. д. и т. п. Это немыслимое было противостояние, целиком состоявшее из ежемесячной войны. И мы, на самом деле, даже масштаб себе вообразить не можем, как тогда эти люди жили.
   Я взял всю эту историю, слава богу она худо бедно историками изучена И ТАКИМ ОБРАЗОМ  РЕКОНСТРУИРОВАЛ биографию Степана Тимофеевича Разина. Потому что к тому моменту, когда он начинает появляться в документах, он (писатель начинает загибать пальцы) 1- низовой Черкаский казак, 2- боевой атаман, 3 - дипломат, говорящий на нескольких языках, ведущий успешные переговоры, 4 - десятник, а потом 5-сотник, который участвует во всех войнах того периода. Но дело в том, что когда Чапыгин и Злобин описывают Разина  в начале, собственно, его походов и крестьянской войны, он совершенно неожиданным образом говорит этому люду: "ребята, я пришёл дать вам волю", поэтому пойдём со мною сначала в Хвалынское море (на Каспий), потом типа на Русь! а биографии предыдущей у него нету. А с чего бы он такой авторитетный был у этих казаков. Там же была на самом деле реальная демократия, там выбирали предельно харизматичных атаманов, удачливых атаманов, у которых должно было быть в запасе пять, семь, десять, пятнадцать успешных, удачливых походов, которые завершились всегда победами. Разин, безусловно, претендует на должность атамана войска Донского, но там уже тогда была политика в том виде, который мы сегодня с вами знаем. То есть, там были уже свои партии, которые промосковских атаманов раз за разом возводили на звание войскового атамана, а Разин, который по популярности мог претендовать на эту должность, но он тем не менее не мог её получить, потому что не был завязан с Московской партией. Но он тем не менее, явно совершил пять, семь, десять походов совершенно блистательных на Крымское ханство, на Османское, потом собственно говоря на Каспий, потому что иначе за ним бы люди не пошли.
   Я описываю так или иначе, воспроизводя всю эту ситуацию,
 как это было, как строилась его карьера дипломата, то что он был реально дипломат - я это не придумываю, он реально говорил на многих языках, что кстати тогда не было удивительным, потому что низовое казачество постоянно общалось с Османами, с Поляками, с Калмыками, которые вскоре составили часть Донского казачьего войска. У них была, у казаков татарская станица прямо в самом Черкаске и татарское кладбище. То есть, в отличие от Запорожских казаков они не требовали принять православие. Их не призывали на круг, они не ходили, - казаки, исповедовавшие ислам - не ходили на круг, но тем не менее они находились в постоянном составе казачьего войска. Ну и так далее. Там жили в Черкаске, постоянно жили купцы; армянские, греческие, посполитные польские - какие угодно - и конечно же было там реальное количество девок полонянок, в том числе и евреек. Это очень любопытный момент! Многие еврейские фамилии сохранились в казачестве и естественно персиянок, турчанок, крымских татарок было в начале XVII века очень много. Потом с каждым годом их становится всё меньше, и меньше, и меньше. Но тут надо пояснить одну вещь! Естественно, у Разина были некоторые проблемы не потому что он был Тума, а потому, что мать его была не крещенная. Если мать не крещенная, тебя сразу выводят из людей, имеющих право приходить на круг, как людей исповедующих ислам. Вот эта вещь концептуально важная, она касается  и Разина, и собственно его брата Ивана, который тоже был Тума, а третий их брат тоже удивительная,  исторически важное лицо Фрол, он уже был от другой женщины. Вот, весь этот контекст его совсем нет у Злобина и нет совсем у Чапыгина, а у Шукшина действие начинается уже когда Разину 40 лет, у него там просто молодости Разинской нет. Поэтому мне важно было это показать, реконструировать, объяснить, как собственно он дошёл до жизни такой.
   И естественно плен Азовский - это тоже ИСТОРИЯ зафиксированная В НАРОДНЫХ ПЕСНЯХ о Степане Разине, как я уже ранее говорил в начале прошлой программы, весь свод народных песен о Разине имеет документальное подтверждение. Там  всегда реальные обстоятельства, реальные персонажы, реальные воеводы, реальные истории Разинской жизни. И вот совмещение новой документации жизни казачьего войска XVII века и народных песен, дало мне возможность, практически документально, ещё раз говорю, не мифологически, а документально восстановить Разинскую молодость и молодость нашего Донского казачества. Это крайне увлекательная история и я очень надеюсь, что она так или иначе станет для нашего народа и нашего массового читателя и зрителя, столь же важной и интересной, как история мушкетёров французских или пиратов, собственно, тоже XVII века, которые свои пиратские рейды совершали в Латинской Америки. Потому что я периодически людям напоминаю крайне удивительный факт, что собственно говоря и Д'Артаньян, и Степан Разин, и Решелье, и Бэкингем, так звали этого английского парня, и капитан Морган, и капитан Флинт, выдуманный Стивенсоном, - это всё люди одного поколения. Они все современники. Они одновременно действовали и даже фактически могли встречаться, потому что и Донские и Запорожские казаки участвовали в том числе в войнах французов с англичанами, ну и так далее. Они могли в Средиземном море пересечься в ту пору, когда будущие Флинты, капитаны Блады, капитаны Морганы ещё не отправились через океан, а ещё там кружили и искали себе добычи. Вот это всё крайне удивительно, но ещё раз говорю, для нашего да ещё советского тем более современного зрителя и читателя Д'Артаньян, капитан Морган, капитан Флинт - это просто как бы близкие люди, всё про них знаем, благодаря в том числе и Пиратам Карибского моря, а Разин, Аввакум и Никон и весь этот контекст и даже Богдан Хмельницкий - это какая-то даль дремучая. Какие-то люди не понятно чем занимавшиеся. Вот это вот такой неожиданный ЭФФЕКТ НЕЗНАНИЯ, непонимания национальной ИСТОРИИ мне бы хотелось преодолеть..."

Опустился тяжёлый занавес красного бархата с вышитым золотыми нитками гербом Советского Союза.

  "В чем тут дело? Почему, собственно, после целого свода романов такая неожиданность? - Срезанировало в сознании Эндермена. - Разин далеко не Кромвель и в защите не нуждается".
     Эндермен не мог найти объяснения услышанному, однако подумал о том, что если Томмазо Кампанелле удалось пересечься с кардиналом Ришелье в его резиденции в Руэле, значит и Оливер Кромвель мог бы запросто пересечься со Степаном Разиным в какой-нибудь таверне на берегу Ла-Манша за кружкой крепкого эля и помянуть недобрым словом покойного любимца Карла I, короля Англии, Шотландии и Ирландии с марта 1625 года из династии Стюартов, Джорджа Вильерса (1592, Бруксби — 1628, Портсмут), 1-го герцога Бэкингема, за его агрессивную внешнюю политику Англии, в которой Бэкингем поддерживал идею вступления страны в Тридцатилетнюю войну на стороне протестантских князей.
   За второй кружкой эля они могли бы поговорить о бредовых фантазиях Жюля Верна, в которых появляется новый герой - пытливый исследователь, инженер, путешественник, изобретатель, учёный,  для которых время не стоит на месте, а движется в направлении "Клуба самодельных компьютеров", где Стив Возняк собирается показывать свой первый компьютер. Для которых Время, смеется, когда Джордж Паттон, приспуская форменные брюки и показывая шрам, называет себя при этом «генерал пол-жопы» (англ. «half-assed general»).

     "Нам говорили о чуде-оружии, над которым работали немцы - ракеты дальнего действия и кнопки для бомб. Оружие, которое не нуждается в солдатах." - Спрашивали в 1945 году военные журналисты Джорджа Смита Паттона-младшего (1885, США — 1945, Американская зона оккупации Германии) - этого весёлого американского военачальника, одного из главных генералов американского штаба, действовавшего в период Второй мировой войны. И Паттон отвечал им:
   - Чудо-оружие? Бог мой, я не вижу в нем ничего чудесного. Убивать без героев. Никакой славы, никакой почести. Ни героев, ни трусов, ни войск, ни генералов. Только те, кто остался в живых и те, кто остался убитым. Я рад, что не доживу до этого времени."

   Мысль Эндермена застыла. Он снова вернулся с берегов Ла-Манша на свои нары, только скелет Оливера Кромвеля в лохмотьях истлевшей одежды, зацепившись когтями костлявых пальцев, остался сидеть на одном из островов его нейронных сетей.
   Эндермен попытался вспомнить хоть одну народную песню, хоть одно стихотворение, посвящённое Кромвелю - их не было. И шансов на реконструкцию не оставалось.
    Однажды студентка академии «Невермор» Уэнсдней поучала Эндермена: "Кто не помнит своей истории, обречён её повторять." И Эндермен чувствовал себя обречённым. Но  бывает так - когда человек оказывается на краю, господь протягивает ему руку... Эндермен даже почувствовал, как британский писатель, историк и философ шотландского происхождения, автор «Героев, почитания героев и героического в истории» (1841)
Томас Карлейль (1795-1881) похлопал его по плечу. Эндермен даже вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Беспризорник хитро улыбался...

   "Старое проклятое наследие, прежние деяния, как бы долговечны они ни казались, суть фантомы, готовые скоро исчезнуть. - Говорил Карлейль. - И этому шумливому, величественно выглядывающему призраку с целым сонмом людей, выкрикивающих вслед за ним ура, равно как и другим призракам, он может сказать, спокойно отступая в сторону: "Ты не истина; ты не существуешь; ты одна только видимость; иди своим путем!..

Скептицизм, как я сказал, охватывает не только интеллект, но и нравственное чувство. Это хроническое разрушение и атрофия всей души. Человек живет только верой, а не спорами и умствованиями. Горе ему, если все, с чем он совладал и во что поверил, сводится к тому, что он может засунуть в карман или обратить на удовлетворение своих грубых аппетитов. Ниже этого он уже не может пасть! Века, когда человек падает так низко, мы считаем самыми плачевными, самыми жалкими и ничтожными. Сердце мира страдает, оно парализовано; разве могут члены его чувствовать себя при этом здоровыми? Во всех отраслях мировой работы прекращается искренняя деятельность и начинается ловкая фальсификация. Заработная плата, выдаваемая миром, спокойно кладется в карман, а работа мира не делается. Герои ушли. Настало время шарлатанов...

Если по поклонению героям, смотря по тому, какими достоинствами и недостатками отличается оно, мы должны судить вообще о жизни целого поколения, то можем ли мы поставить особенно высоко такого рода поклонение? И однако наши герои-писатели поучают, управляют, являются вождями, пастырями, являются тем, что предоставляю вам самим называть как угодно. И этому нельзя никоим образом помешать: нет такого средства. Мир должен повиноваться тому, кто мыслит и обладает достаточно проницательным зрением. Мир может изменять форму своего поклонения, он может сделать из героя или благословенное непреходящее сияние летнего солнца, или неблагословенный мрачный ураган и гром с неизмеримо громадной разницей для самого себя в смысле последствий в том и другом случае. Форма, правда, крайне изменчива; но сущности, самого факта не может изменить никакая земная сила. Сияние света или молния во мраке мир может выбирать то или другое. И дело не в том, называем ли мы какого-нибудь Одина богом, пророком, пастырем или как-либо иначе, а в том, верим ли мы слову, которое он возвещает нам; в этом все. Если слово его истинное слово, мы должны поверить ему, а уверовав, должны осуществить его. Какое имя мы дадим при этом или какую встречу уготовим человеку и его слову, это касается главным образом нас самих. Оно, это слово, эта новая истина, новое, более глубокое раскрытие тайны вселенной представляет по своей сущности воистину весть, ниспосылаемую нам свыше; она должна привести мир в повиновение себе, и она приведет..."

     Экскурсия заканчивалась и туристы вслед за Борисом Солоневичем направились к выходу. Шли молча, но только Джон Кларк слышал, как из тёмных расщелин по осеннему сквозило:
"Вывод к которому я пришёл, работая над книгой, простой и одновременно печальный и обнадеживающий, что в сущности в русской национальной истории ничего не меняется. Все эти события, которые мы проходили в XVII столетии, мы так или иначе проходим сегодня. С одной стороны, странно ходить по одним и тем же кругам, с другой стороны, если мы в прошлый раз выпутались..."

   Едва заметная улыбка появилась на лице Кларка: "Говорят, - писал историк Иловайский (1832-1920) в своих
"Кратких очерках русской истории", - ненависть к московскому правительству и жажда мести зародились в душе Разина во время войны с Польшей, когда старший его брат за нарушение военной дисциплины погиб на виселице по приказанию воеводы Долгорукова..."
   
" … мы еще будем презентовать эту книгу и во Львове, и в Киеве..." - Проплыл над нарами туманный образ президента Российского книжного союза Сергея Степашина!
"Роман-кирпич про Степана Разина. Чтооо? - вдогон, совсем поэтично прошуршал Сергеева неизвестный голос. - Мой «Тума» ездит со мной во все поездки (вместе с Дугиным и Сенекой)..."

   "Кувалда & кирпич! В любой форме - это всегда вдохновляет! Во чтобы то не стало, любыми способами необходимо поощрять пролетарское сознание! Нужно поговорить с Соросом... - Думал Джон Кларк свою думу, двигаясь к выходу.
   Многое из услышанного произвело на Кларка сильное впечатление и теперь, все эти митрополиты Макарии, историки Иловайские и профессора Платоновы были прочно впаяны в его коварный план. Они не замолкали и беспокойным вихрем кружили в его голове. С удивительной проворностью, в галюционирующем сознании Кларка, , Дмитрий Иловайский раскрыл свои
"Краткие очерки русской истории" и Кларк смог без особого труда прочитать:
"В первые годы царствования Алексея Михайловича произошло новое и самое знаменитое восстание украинских казаков против польской аристократии, которое окончилось отложением Малой России от Польши и присоединением к Москве. Вождем этого восстания явился Богдан Хмельницкий, вызванный на отчаянную борьбу с поляками жаждою личной мести.
   Зиновий Хмельницкий (известный более под именем Богдана) был сын казацкого сотника, получил хорошее по тому времени образование и рано начал выдвигаться из среды товарищей, городовых или реестровых казаков; своею храбростью и даровитостью он отличался в битвах с татарами, турками, москвитянами и занял место войскового писаря. Хотя Хмельницкий по наружности оказывал полную преданность Речи Посполитой, однако некоторые из панов, угнетавших Украину, наученные опытами прежних казацких мятежей, стали подозрительно смотреть на умного писаря; особенно возненавидел его Чигиринский под-староста Чаплинский. Недалеко от Чигирина у Хмельницкого был хутор Субботово, на который подстароста объявил свои притязания. Однажды Чаплинский с толпою слуг капал на хутор, поджег на гумне хлеб и завладел женою (или невестою) Богдана. Хмельницкий принужден был спасаться бегством. Он обратился с жалобою к Чигиринскому старосте (Конецпольскому) и, не получив от него никакой защиты, поехал в Варшаву искать правосудия у польского сената, но судьи в тяжбе шляхтича с казаком по обыкновению приняли сторону первого. Хмельницкий обратился к королю, который лично знал Богдана и покровительствовал ему. Сознавая свое бессилие перед сеймом, Владислав отказался от участия в этом деле (а на жалобы казаков против утеснения Украины, как говорят, заметил, что у них есть сабли). Тогда Хмельницкий ушел на Запорожье, подготовил там восстание и получил помощь от крымского хана. Казацкая рада выбрала Хмельницкого гетманом и решила объявить войну полякам. По всей Украине началось сильное волнение народа, который ждал только удобного случая, чтобы снова поднять оружие против своих притеснителей.
   Первые битвы Хмельницкого с польскими войсками (при Желтых Водах и при Корсуне, 1648 год) окончились полным поражением поляков. Этот успех поднял всю Украину; холопьи составив множество гайдамацких отрядов ("загонов"), бросились грабить и разрушать господские земли, жечь католические церкви и предавать мучительной смерти жидов-арендаторов. Паны принуждены были бегством спасаться от ярости черни. В это время скончался король Владислав, и наступившее бескоролевье еще более способствовало успехам восстания. Когда же на престол был избран брат покойного короля Ян Казимир, он лично принял начальство над войском, но под Зборовом (в Галиции) поляки со всех сторон были окружены казаками и татарами; тогда король согласился на мир, по которому возвращались казакам их старые права и дарованы некоторые новые привилегии.
   Непрочность Зборовского трактата скоро обнаружилась. По трактату число реестровых казаков ограничено в 40 000, все же остальные холопы, приставшие к войску, должны были воротиться в крепостное состояние и опять работать на тех самых панов, которых они только что прогнали из своей земли. Когда гетман попытался строгими мерами привести в исполнение эту статью, на Украине обнаружилось против него сильное неудовольствие черни, и он принужден был отказаться от своей попытки. С другой стороны, и поляки не исполнили некоторых условий договора: так, например, они не дали киевскому митрополиту место в сенате. Хмельницкий опять призвал на помощь крымского хана и начал новую войну; на этот раз она была для него неудачна. Ян Казимир собрал поголовное шляхетское ополчение ("посполитое рушенье"); в сражении под Берестечком хан внезапно покинул казаков, и они потерпели совершенное поражение. При Белой Церкви заключен был новый мир, по которому число реестровых казаков уменьшено до 20 000. Положение Малой России опять сделалось почти такое же, какое было до восстания. Казаки и в особенности крестьяне целыми толпами устремились в соседнюю Московскую Украину, где пустынные дотоле пространства в скором времени заселены были малороссийскими колониями и слободами, каковы Ахтырка, Сумы, Изюм, Харьков и др. (Слободская Украина).
   Видя невозможность одними собственными силами бороться с Польшею, Хмельницкий еще в начале восстания вошел в переговоры с московским двором и просил царя принять Малороссию под свое покровительство. После Белоцерковского трактата он с большей настойчивостью возобновил свои просьбы, говоря, что в крайнем случае готов поддаться турецкому султану. Московское правительство сначала приняло на себя роль посредника между казаками и Польшей и потребовало подтверждения Зборовского договора, но поляки отвергли это требование. Кроме того, постоянным поводом к неудовольствию между Москвою и Польшей служило "умаление" царского титула со стороны польских пограничных начальников. Для обсуждения Польского или Малороссийского вопроса Алексей Михайлович собрал Земскую думу (1653). На соборе решено было принять предложение Хмельницкого и объявить войну Польше. В следующем году торжественное московское посольство, во главе которого стоял боярин Бутурлин, приехало в Переяславль; здесь собралась общая казацкая рада и по предложению своего гетмана присягнула на подданство московскому царю (8 января). Вслед за тем московские чиновники отправились по украинским городам и привели к присяге все малороссийские полки на обеих сторонах Днепра. Главные условия присоединения были следующие: число постоянного войска назначено в 60 000; казаки сами выбирают себе гетмана, который имеет право принимать иностранных послов; права городов и шляхты остаются прежние; в городах правители должны быть из малороссиян, они же и собирают доходы."

   Конечно, митрополит Макарий во внутреннем диалоге объяснил Кларку, что Иловайский не представляет на самом деле вовсе себе этот контекст и многие, на самом деле, не представляли... А представляли только дикое поле и там казаки косют. Поэтому  Макарий и взялся за дело и за второй раздел пятого тома истории Русской церкви:
"После (первой крупной) победы, остановившись с войском у Белой Церкви, Хмельницкий начал рассылать свои грамоты. Разослал свои универсалы по всей Малороссии (от 28 мая), в которых, упомянув кратко о своих победах и изобразив яркими красками те жестокие утеснения, какие терпели православные жители края от поляков и от их арендаторов, жидов, в вере, чести, имуществе и самой жизни, призывал всех, "кому мила вера благочестивая, от поляков на унию претворенная" и дорога целость отчизны, взяться за оружие и спешить к нему под Белую Церковь и удостоверял, что он воюет с поляками не без ведома и позволения самого короля и имеет у себя о том его лист. Послал грамоту московскому царю Алексею Михайловичу (от 8 июня) и, извещая его так же кратко о своих победах и о смерти короля Владислава (20 мая), говорил: "Мы желали бы себе такого самодержца государя в своей земле, как Ваша царская вельможность, православный христианский царь... мы со всем войском запорожским готовы услужить Вашей царской вельможности"; просил только, чтобы царь, если поляки снова захотят наступить на Малороссию, поспешил с своей стороны наступить на них и тем оказал помощь казакам...

Универсалы Хмельницкого разосланные по Украйне, произвели страшное действие. Вся страна была в восстании. Жители бросали свои домы и шли в казаки; одни присоединялись к войску Хмельницкого, другие составляли особые шайки, избирали себе вождей и производили величайшие неистовства по селам и городам: везде избивали ляхов и жидов, кроме тех, которые решались принять православие, разрушали костелы, умерщвляли латинское духовенство. Все крестьяне поднялись на своих панов, грабили и разоряли их домы и имения, истребляли их самих с их семействами. Комиссары, во главе которых находился Адам Кисель, встречали на пути своем крайние затруднения среди таких волнений в стране и едва к концу августа могли войти в сношения с Хмельницким, но не имели никакого успеха. Не помогло им и участие Киевского митрополита Сильвестра Коссова, к которому обратились они с письмом и который находился тогда, по своему ли желанию или по поручению польского правительства, в казацком войске, убеждая казаков к заключению мира. В 20-й день сентября Хмельницкий, у которого было уже более ста тысяч войска, разбил поляков под Пилявцами и обратил их в постыдное бегство; потом двинулся с войском и татарскою ордою к городу Львову и взял с него окуп, из Львова - к Замостью, где и остановился.

Отсюда шайки казаков и татар рассеялись по всей Волыни и опустошили города: Острог, Заславль, Луцк, Владимир, Кобрин, Брест Литовский, везде избивая жидов и ляхов. Так продолжалось до избрания (17 ноября) нового короля Яна Казимира, который еще прежде, чем был избран, писал к Хмельницкому, что не будет мстить казакам и подтвердит все их права. Теперь, как только этот король, извещая Хмельницкого о своем избрании, приказал ему прекратить смуту, Хмельницкий повиновался и поворотил свое войско от Замостья в Украйну, к Чигирину и Киеву.

Прошел год, как Хмельницкий, униженный и беззащитный, принужден был спасать свою жизнь бегством из Украйны. Теперь, в 17-й день декабря 1648 г., он въезжал в столицу Украйны Киев с величайшим торжеством.

   Хмельницкий понимал, что условий его поляки не примут, и начал готовиться к новой войне с ними, сносился с Крымом и с Москвою. В апреле 1649 г. он поручал одному игумену, Павлу, отправлявшемуся в Москву, сказать там Иерусалимскому патриарху, "чтоб государь пожаловал велел его, гетмана, и запорожских черкас приняти под свою государскую высокую руку и помочь им учинил, а ныне-де они, сложась с крымскими татары, хотят вести войну с поляки". А в мае месяце присылал в Москву чигиринского полковника Вешняка с грамотою, в которой писал от лица всех запорожских казаков к царю Алексею Михайловичу: "Нас, слуг своих, до милости царского своего величества приими и благослови, яко православный государь, рати своей на наступцов наших и за веру православную наступити... Вашему царскому величеству низко бьем челом: от милости своей не отдаляй нас, а мы Бога о том молим, чтоб Ваше царское величество, яко правдивый и православный государь, над нами царем и самодержцею был". Царь Алексей Михайлович отвечал (от 13 июня): "Доброе хотение Ваше служить нам со всем запорожским войском жалуем и похваляем, но послать Вам рать нашу на помощь против ваших неприятелей не можем, потому что, как мы извещали Вас и в прежней нашей грамоте (посланной, вероятно, с послом Чиковским), у нас с Польшею уже давно "учинено вечное докончанье", которого нарушить невозможно. Если же король польский "тебя, гетмана, и все войско запорожское учинит свободных, без нарушения вечного докончанья, и мы, великий государь, тебя, гетмана, и все войско запорожское пожалуем, под нашу царского величества высокую руку приняти велим". Между тем еще прежде, нежели был получен этот ответ царя, Хмельницкий выступил с своим войском из Чигирина и, подвигаясь весьма медленно, напал (29 июня) вместе с ханом на польское войско, окопавшееся под Збаражем, и целый месяц держал его в осаде, а когда на помощь осажденным приближалось новое войско под предводительством самого короля Яна Казимира, напал и на это войско и нанес ему (5 августа) сильное поражение под Зборовом. Король принужден был заключить (9 августа) и с крымцами и с казаками выгодный для них договор.  В договоре с казаками было постановлено: а) войско запорожское остается при всех давних своих вольностях и будет простираться до 40000 человек; б) Чигирин с округом отдается гетману Хмельницкому и навсегда имеет оставаться за гетманом запорожского войска; в) жидам не быть на Украйне, где казаки имеют свои полки; г) об унии, как в Польше, так и в Великом княжестве Литовском, о церковных имениях и о всех правах Церкви будет рассуждено и постановлено вместе с Киевским митрополитом и духовенством на ближайшем сейме...

Зборовский договор не только неприязненно был принят поляками, но не удовлетворил и православных. Все они скорбели, что уния не была уничтожена; казаки досадовали, что число их уменьшено до сорока тысяч; крестьяне роптали, что снова должны подчиниться своим ненавистным панам и работать на них. Недовольство было общее, снова замутилась вся Малороссия. Условий зборовских не хотели выполнять не одни поляки, но и русские. Начались столкновения, кровопролития...

   Папа, у которого король просил денег для войны, прислал ему чрез своего легата как защитнику веры только благословение на войну, мантию и освященный меч. Точно так же и Хмельницкого благословил находившийся при нем Коринфский митрополит Иоасаф и опоясал его мечом, который будто бы еще прежде был освящен на самом Гробе Господнем. Этот митрополит, возвращаясь из Москвы, куда ходил за царскою милостынею, остановился у Хмельницкого и проживал у него, сделался его духовником, служил у него ежедневно обедни, следовал за ним и в войско для отправления церковных служб. Вместе с Хмельницким шел на поляков и прежний его союзник - хан крымский. Враги встретились 20 июня 1651 г. при Берестечке на реке Стыри, и едва началась борьба, как хан изменил Хмельницкому и внезапно отступил со всею своею ордою за три версты. Хмельницкий сам лично отправился к нему в сопровождении только двух всадников, чтобы его уговорить, но хан задержал у себя Хмельницкого и не выпускал целую неделю, и оставшееся без вождя казацкое войско потерпело страшное поражение, причем убит был каким-то шляхтичем и Коринфский митрополит, старавшийся воодушевить казаков. После этого поляки начали опустошать Украйну, и литовский гетман Радзивилл направился с сильным отрядом на Чернигов и Киев.
В Киеве всех объял страх, так как город охранял один только киевский полковник Антон с своим полком. И потому Киевский митрополит и печерский архимандрит написали к полковнику и просили его лучше удалиться от Киева и напрасным сопротивлением не раздражать Радзивилла, чтобы его войска, овладев городом, не перебили всех жителей и не истребили храмов Божиих.
Полковник послушался, а митрополит с архимандритом отправили просительное письмо к Радзивиллу, умоляя его пощадить Киев, не разорять в нем церквей Божиих, не умерщвлять православных христиан, потому что они, мирные жители, находятся и хотят находиться в подданстве королю, а воюют против него одни казаки. Хмельницкий, как только услышал об этом, тотчас приказал киевскому полковнику воротиться к Киеву с своим полком, присоединив к нему еще два полка. А митрополиту написал, чтобы он оставался в Киеве без всякого страха и к полковникам и казакам об удалении от Киева впредь не писал и что ему, митрополиту, бояться смерти не годится: если за православную веру и пострадает, то приимет венец от Господа. Радзивилл, однако ж, несмотря на принятые Хмельницким меры, занял (25 июля) Киев и сам остановился в Софийском монастыре, в покоях митрополита. Многие жители бежали тогда из города, но митрополит оставался при церкви святой Софии, и печерский архимандрит Тризна с братиею пребывали в своем монастыре, хотя и терпели великую шкоду от поляков. Какие-то своевольцы зажгли Киев ради грабежа, и во время пожара сгорело до двух тысяч домов и несколько церквей и монастырей, а другие ограблены. Хмельницкий принужден был заключить 17 сентября под Белою Церковию новый договор с поляками, по которому число казаков уменьшалось до 20 тысяч, паны, владельцы в воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском, вступали в управление своими имениями и крестьянами, а относительно веры православной постановлено было только следующее: "Религия греческая, которую исповедует войско запорожское, также соборы, церкви, монастыри и коллегиум киевский имеют оставаться при прежних правах, согласно с давними привилегиями", т. е. оставаться в том самом положении, в каком находились до Зборовского договора.
   Справедливость требует сказать, что в этом отношении весьма благотворно действовали на Хмельницкого восточные иерархи. Когда в 1650 г. прибыл в Царьград посол от Хмельницкого, чтобы заключить с султаном оборонительный и наступательный союз против врагов, и пожелал представиться Вселенскому патриарху Парфению II, то патриарх, угощая его по приказанию визиря обедом, спрашивал: "За что Хмельницкий хочет воевать Московскую землю?" Посол отвечал: "За то Хмельницкий имеет недружбу, что посылал к благочестивому царю бить челом с своими грамотами о помощи на недруга своего, на польского короля, и государь не только помощи ему не изволил подать, но и грамоты его к королю отослал". Патриарх говорил послу: "Мы молим и просим у Господа Бога о многолетнем здравии благочестивого царя, чтобы он, великий государь, избавил нас от нечестивых рук, а вам достойно быть подданными благочестивого царя и помощь всякую государю чинить, чтобы все православные христиане были в соединении". Затем приказал послу передать Хмельницкому: "Если только такое дело учинит и пойдет на государеву землю войною, то он не будет христианин и милость Божия не будет на нем в сем веке и в будущем".

   С своей стороны и царь Алексей Михайлович, хотя и отказал в 1649 г. Хмельницкому в помощи против поляков, не переставал поддерживать с ним постоянные сношения то чрез духовных особ и других греков, приходивших в Москву чрез Малороссию, то чрез своих посланцев и не раз посылал богатые подарки соболями как самому гетману, так и сильному у него и во всем запорожском войске войсковому писарю Ивану Выговскому. В то же время царь старался отыскивать предлоги к разрыву с Польшею...

   Наконец, царь позволил после Белоцерковского договора жителям Малороссии переселяться в огромных размерах в южные степи Московского государства. Польские паны вместе с жидами-арендаторами нагрянули тогда в свои прежние имения, чтобы вновь давить своих крестьян, и вот целые селения поднимались с места, складывали на возы свои пожитки, жгли свои хаты, и бежали от ляхов и жидов в привольные степи Московии, и основали там многие слободы и города: Острогожск, Харьков, Лебедин, Ахтырку, Сумы, Корочу и др. Царь позволял (22 марта 1652 г.) даже самому гетману и всему запорожскому войску, соглашаясь на их просьбу, переселиться в ту же привольную сторону, если им будет великое утеснение от поляков.

С конца 1652 г. начались более решительные сношения между царем и гетманом. Гетман прислал в Москву своих послов с грамотою (от 12 ноября) к царю Алексею Михайловичу, в которой благодарил за великие царские милости и многократное жалованье и просил выслушать послов. Послы вели (17 декабря - 29 генваря 1653 г.) переговоры с боярами "и били челом от лица гетмана и всего запорожского войска, чтоб государь для православной веры над ними умилосердился и велел принять их под свою высокую руку и неприятелям их - полякам помочи на них не давал".
   Царь послал чрез своего стольника Якова Лихарева ответ гетману и всему войску, что хочет ради православной веры успокоить их междоусобие с поляками миром чрез своих великих послов, а между тем 22 февраля и 14 марта, на первой и третьей неделе Великого поста, держал с своими боярами думу, на которой было решено принять в подданство Малороссию и объявить Польше войну. Гетман и казаки, не зная об этом, прислали в апреле (22-го числа) новое посольство в Москву и просили, чтобы царь или принял их под свою руку и дал им помощь против ляхов, или если желает примирить их с ляхами чрез своих великих послов, то поскорее слал бы этих послов, чтоб король войною на запорожское войско не наступал. Царь действительно через два дня (24 апреля) отправил в Польшу своих полномочных послов, боярина князя Репнина и других, с требованиями, чтобы виновные в умалении государева титула поляки были немедленно наказаны и чтобы Польша примирилась с казаками на условиях Зборовского договора, которые сама же обязалась исполнять, прекратила гонения на православную веру и уничтожила унию. Но еще прежде, чем послы успели доехать до короля и заявить ему (20 июля) свои требования, к царю Алексею Михайловичу пришла весть от путивльского воеводы (20 июня), что у Хмельницкого находится посол от турецкого султана и Хмельницкий грозит отдаться в подданство туркам, если московский государь не поспешит принять его и Малороссию под свою руку. И 22 июня царь уже отправил к Хмельницкому грамоту, в которой писал: "Мы, великий государь, возревновав о Бозе благою ревностию и возжелев по Вас, чтобы христианская вера в Вас не пресеклась, но паче преисполнялась... изволили Вас принять под нашу царского величества высокую руку, яко да не будете врагом Креста Христова в притчу и поношение, а ратные наши люди собираются и к ополчению строятся". Хмельницкий отвечал царю грамотою от 9 августа, в которой благодарил царя за премногую милость, изъявленную им Малороссии, и просил скорее прислать сильную рать на помощь казакам против ляхов. Вместе с тем гетман и все запорожское войско прислали две грамоты и к патриарху Никону (от 9 и 12 августа) и просили, чтобы он был неусыпным о них ходатаем пред государем, да подаст им на врагов скорейшую и прескорейшую помощь ратию своею, так как король идет со всею ляшскою силою, желая потребить от земли православную веру, церкви Божии и народ православно-христианский. Царь в сентябре послал было объявить казакам, что он дожидается возвращения своих великих послов, отправленных к королю, и как только дождется их и узнает об ответе короля, тотчас пришлет к гетману свой указ. Но 25 сентября князь Репнин и его товарищи прибыли в Москву и известили государя, что король правды ни в чем не показал и помириться с черкасами по Зборовскому договору не согласился.

Тогда царь Алексей Михайлович приказал быть земскому Собору и на нем присутствовать патриарху с архиереями и другими духовными лицами, боярам, окольничим и думным людям, а также выборным из стольников, стряпчих, дворян, жильцов и посадских. Собор состоялся 1 октября в Грановитой палате. Здесь сначала были объявлены и подробно перечислены неправды польского короля, а потом объявлено и о бывших посольствах от Богдана Хмельницкого и всего запорожского войска с жалобами на притеснения их православной веры польским правительством и с просьбами о принятии их в подданство России. Собор единогласно решил, чтоб Польше была объявлена война, а Богдана Хмельницкого и все войско запорожское с городами их и с землями чтоб государь изволил принять под свою государскую высокую руку ради православной веры и святых Божиих церквей, на которые паны рады и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить. Немедленно отправлены были к Хмельницкому одно за другим два посольства. Первому посольству наказано было (2 октября) объявить гетману, что государь принимает войско запорожское со всеми городами и землями в свое подданство и пришлет для того своих уполномоченных.
   Гетман выслушал это посольство в Чигирине 24 декабря и через четыре дня отвечал государю благодарственною грамотою, в которой говорил: "Ради твоему пресветлому царскому величеству верне во всем служить и крест целовать и по повеленью твоего царскаго величества повиноватися готови будем, понеже мы ни на кого, токмо на Бога и на твое пресветлое царское величество надеемся". Другое посольство, в состав которого вошли боярин и наместник тверской Бутурлин, окольничий и наместник муромский Олферьев и думный дьяк Лопухин с большими свитами, отправлено было из Москвы 9 октября с целью действительно принять Малороссию в подданство московского государя и привести на верность ему к присяге как гетмана, так и все войско запорожское. Этих послов на всем пути их по Малороссии везде встречали с торжеством, и духовенство выходило к ним в церковном облачений с святым крестом.
   К вечеру 6 генваря 1654 г. прибыл в Переяслав гетман Богдан Хмельницкий, на другой день съехались туда же полковники и сотники, а 8 генваря 1654 г. происходило самое принятие их и всего запорожского войска в подданство московского государя. Рано утром у гетмана была тайная рада с полковниками, судьями и войсковыми есаулами, и все подклонились под государеву высокую руку. Затем, когда по звуку барабана собралось великое множество людей всякого звания, гетман вышел к ним под бунчуком, сопровождаемый полковниками, судьями и есаулами, и, став посреди круга, начал говорить ко всему народу: "Ведомо вам всем, как Бог освободил нас из рук врагов, гонящих Церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего православия восточного. Вот уже шесть лет живем мы без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими... что уже нам всем наскучило, и видим, что нельзя нам жить больше без царя. Для того ныне мы и собрали раду, явную всему народу, чтоб вы с нами избрали себе из четырех, кого хотите. Первый - царь турецкий, который много раз чрез послов своих призывал нас под свою власть; второй - хан крымский; третий - король польский, который, если сами пожелаем, и теперь еще может принять нас в прежнюю ласку; четвертый есть православный Великой России государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси Восточной самодержец, которого мы уже шесть лет беспрестанными молениями себе просим, - тут, которого хотите, избирайте. Царь турецкий - бусурманин, всем вам известно, как братья наши, православные христиане греки, беду терпят и в каком живут утеснении от безбожных. Крымский хан тоже бусурманин, по нужде мы приняли его в дружбу, но какие нестерпимые беды от него испытали! Об утеснениях от польских панов нет нужды и говорить: сами знаете, что лучше жида и пса они почитали, нежели христианина, брата нашего. А православный христианский великий государь - царь восточный, единого с нами благочестия греческого закона, единого исповедания; едино мы тело с православием Великой России, имеющее главу Иисуса Христа. Тот великий христианский государь, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной Церкви в нашей Малой России, не презрел шестилетних наших беспрестанных молений и теперь, склонивши к нам свое милостивое царское сердце, изволил прислать к нам своих великих ближних людей с царскою своею милостию. Если его мы с усердием возлюбим, то, кроме его высокой царской руки, более благого и тихого пристанища не обрящем. А будет кто с нами не согласен, теперь куда хочет - вольная дорога". Выслушав эту речь гетмана, весь народ закричал: "Волим под царя восточного, православного; лучше под его крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели достаться ненавистнику Христову, поганину". Тогда гетман с писарем Выговским и во всеми войсковыми властями отправился к московским послам на съезжий двор. Главный посол Бутурлин вручил гетману царскую грамоту, которая тотчас же по приказанию гетмана была прочитана писарем Выговским вслух всех, и все сказали, что служить великому государю рады и принять присягу на верность ему готовы. Царь турецкий - бусурманин, всем вам известно, как братья наши, православные христиане греки, беду терпят и в каком живут утеснении от безбожных. Крымский хан тоже бусурманин, по нужде мы приняли его в дружбу, но какие нестерпимые беды от него испытали! Об утеснениях от польских панов нет нужды и говорить: сами знаете, что лучше жида и пса они почитали, нежели христианина, брата нашего. А православный христианский великий государь - царь восточный, единого с нами благочестия греческого закона, единого исповедания; едино мы тело с православием Великой России, имеющее главу Иисуса Христа. Тот великий христианский государь, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной Церкви в нашей Малой России, не презрел шестилетних наших беспрестанных молений и теперь, склонивши к нам свое милостивое царское сердце, изволил прислать к нам своих великих ближних людей с царскою своею милостию. Если его мы с усердием возлюбим, то, кроме его высокой царской руки, более благого и тихого пристанища не обрящем. А будет кто с нами не согласен, теперь куда хочет - вольная дорога". Выслушав эту речь гетмана, весь народ закричал: "Волим под царя восточного, православного; лучше под его крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели достаться ненавистнику Христову, поганину". Тогда гетман с писарем Выговским и во всеми войсковыми властями отправился к московским послам на съезжий двор. Главный посол Бутурлин вручил гетману царскую грамоту, которая тотчас же по приказанию гетмана была прочитана писарем Выговским вслух всех, и все сказали, что служить великому государю рады и принять присягу на верность ему готовы. Царь турецкий - бусурманин, всем вам известно, как братья наши, православные христиане греки, беду терпят и в каком живут утеснении от безбожных. Крымский хан тоже бусурманин, по нужде мы приняли его в дружбу, но какие нестерпимые беды от него испытали! Об утеснениях от польских панов нет нужды и говорить: сами знаете, что лучше жида и пса они почитали, нежели христианина, брата нашего. А православный христианский великий государь - царь восточный, единого с нами благочестия греческого закона, единого исповедания; едино мы тело с православием Великой России, имеющее главу Иисуса Христа. Тот великий христианский государь, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной Церкви в нашей Малой России, не презрел шестилетних наших беспрестанных молений и теперь, склонивши к нам свое милостивое царское сердце, изволил прислать к нам своих великих ближних людей с царскою своею милостию. Если его мы с усердием возлюбим, то, кроме его высокой царской руки, более благого и тихого пристанища не обрящем. А будет кто с нами не согласен, теперь куда хочет - вольная дорога". Выслушав эту речь гетмана, весь народ закричал: "Волим под царя восточного, православного; лучше под его крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели достаться ненавистнику Христову, поганину". Тогда гетман с писарем Выговским и во всеми войсковыми властями отправился к московским послам на съезжий двор. Главный посол Бутурлин вручил гетману царскую грамоту, которая тотчас же по приказанию гетмана была прочитана писарем Выговским вслух всех, и все сказали, что служить великому государю рады и принять присягу на верность ему готовы.
   Так совершилось одно из самых важных событий нашей истории - присоединение Малороссии к Великой России.

За соединением Малороссии с Великою Россиею естественно должно было последовать и соединение Малорусской Церкви с Великорусскою..."

  У Кларка даже закружилась голова, только профессор Платонов торопливо объяснил Кларку, что метрополит на самом деле не представляет себе этот весьма простой контекст. Если вы прочитаете мой учебник истории для средней школы за 1916 год, ваше головокружение тут же прекратиться: "Богдан Хмельницкий был родом из зажиточной семьи, смолоду служил в казацком войске, достиг в нем видных должностей и стал сотником в г. Чигирине. Служа под начальством поляков, он был жестоко ими изобижен и не нашел на них управы. Тогда он убежал в Запорожье, поднял восстание и успел получить помощь от крымских татар. В 1648 г. он сошелся с польскими войсками, посланными против него, и разбил их наголову (на р. Желтые воды и под Корсунем). Вся Украина оказалась в его власти; он завладел Волынью, Подолией и Галичиной. Когда по смерти короля Владислава королем был избран его брат Ян-Казимир (1648), то Хмельницкий отступил из Галичины в Киев и стал ждать мирных переговоров с новым государем. Но эти переговоры не удались. Хмельницкий чувствовал за собою целый православный народ, который надо было «выбить из польской неволи», а поляки по-прежнему видели в Украине только казачий мятежный сброд. Война возобновилась (1649) и привела к тому, что, наконец, заключен был договор (под Зборовом), по которому число реестровых казаков было определено в 40 тыс.; в Украину не могли быть вводимы польские войска; там не могли жить ни иезуиты, ни евреи; православие получало господствующее положение.
   Это был большой успех; но это не было полное освобождение от Польши, которого желал народ. Оставалась на Украине шляхта; оставалось крепостное право ее на русских крестьян; оставалось католичество и уния рядом с православием. Недовольный Хмельницким народ толпами стал уходить на восток, на р. Донец, в Московскую (так называемую Слободскую) Украину. Условия Зборовского мира нельзя было исполнить; да и поляки не хотели их исполнять, потому что считали их унизительными для себя. Началась поэтому новая война (1650). Она шла неудачно для Хмельницкого: вследствие измены помогавших ему татар он должен был согласиться на плохой мир (под Белой Церковью), по которому число реестровых казаков было условлено только в 20 тыс. Так как хранить этот мир было трудно и нельзя было надеяться на татар, которые то и дело изменяли Хмельницкому, то Хмельницкий решился просить помощи у Москвы и втянуть ее в войну с Польшею. К Москве тяготела и народная масса, видевшая в ней опору православия и убежище от польского насилия.
   Когда Хмельницкий обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбою принять Малороссию под свою высокую руку, царь Алексей передал дело земскому собору. Вопрос был трудный: война с Польшею страшила Москву, еще не оправившуюся от собственных затруднений. Собор обсуждал дело много раз (1651–1653) и, наконец, вместе с государем решил Малороссию принять. К Хмельницкому был отправлен посол (боярин Бутурлин) объявить об этом. В январе 1654 г. в г. Переяславле на общей раде (народном собрании) совершилось присоединение Украины к Московскому государству. Рада вся согласно кричала: «Волим под царя восточного, православного!» По договору с Москвою, Малороссия сохранила свое внутреннее самоуправление, а число реестровых казаков устанавливалось в 60 тыс.; выбранный гетман имел даже право внешних сношений, с тем только исключением, что без ведома царя не мог ссылаться с польским королем и турецким султаном..."

   Когда Джон Кларк вместе с туристами выходил на свежий воздух  из бывшей соборной церкви, где располагалась двенадцатая рабочая рота Соловецкого лагеря, профессор Платонов, не ведая жалости, добавил Кларку 95 параграфа, что, впрочем, только порадовало Кларка:
"Весною 1654 года началась война Москвы противъ Польши или Литвы. Москвскiя войска одержали рядъ блестящих победъ. Въ 1654 году был взятъ ими Смоленскъ, в 1655 году - Вильна, Ковна и Гродна. Въ то же время Хмельницкiй взялъ Люблинъ, а шведы вторглись въ Великую Польшу. Речь Посполитая погибала совс;мъ. Её спасла только ссора Москвы съ Швецiей. Не желая допустить усп;хов шведовъ, царь Алекс;й заключил перемирiе съ поляками и начал войну со шведами, в которой, однако, усп;ха не им;лъ.
   Т;м временем умеръ Богдан Хмельницкiй (1657) и въ Малороссiи началась смута, направленная противъ Москвы. Когда происходило присоединенiе Малороссии къ Москв;, московское правительство понимало д;ло такъ, что малоросы идутъ въ подданство русскому царю. Поэтому изъ Москвы посылали гарнизоны въ малороссiйскiе города (особенно въ Кiевъ), желали держать въ Малороссiи своихъ воеводъ и думали подчинить малороссiйскую церковь Московскому патрiарху. Въ Малороссiи же смотр;ли на это косо. Малороссiйскiе вожаки, казачья «старшина» (гетманъ, его выборные помощники, зат;м полковники и сотники отд;льныхъ казацкихъ полковъ) желали себ; полной автономiи и смотр;ли на свою страну, какъ на особое государство. Видя московскую политику, они не желали подчиняться ей и уже мечтали объ отд;ленiи отъ Москвы и о новом договор; с Польшей. Въ этомъ направленiи и повёл д;ло выбранный по смерти Хмельницкаго въ гетманы Иван Выговскiй. Однако противъ «старшины» стали простые казаки, не желавшiе возвращенiя къ Польше. Началось кровавое междоусобiе. Выговскiй открыто возсталъ противъ Москвы и съ помощью татаръ нанёсъ страшное пораженiе мостовскимъ войскамъ подъ г. Конотопомъ (1659). Москва была испугана и удивлена неожиданной изм;ною, но не пожелала отказаться отъ Малоросiи. Московскiе воеводы усп;ли заново договориться съ новымъ гетманомъ Юрiемъ Хмельницкимъ (сыном Богдана), который см;нил Выговскаго, и Малороссiя была за Москвою, пока на гетманств; сид;л этотъ Хмельницкiй. Когда же онъ оставилъ должность, Малороссiя разд;лилась на дв; части. Полки, бывшiе на л;вомъ берегу Дн;пра, избрали себ; особаго гетмана (запорожского атамана Брюховецкаго) и остались за Москвою. Они получили названiе «Л;вобережной Украины», а вся «Правобережная Украйна» (кроме Кiева) отпала къ Польш; съ своимъ особымъ гетманомъ.
   Съ началомъ смутъ въ Малоросiи совпало начало новой войны Москвы съ Р;чью Посполитой. Эта война тянулась  ДЕСЯТЬ Л;ТЪ (1657-1667) съ перем;ннымъ усп;хом. Она шла въ Литв; и въ Малороссiи. В Литв; русскiе терп;ли неудачи, в Малороссiи держались кр;пко. Наконецъ утомлённыя войною оба государства р;шились на миръ. Въ 1667 году въ деревн; Андрусов; (недалеко отъ Смоленска) было заключено перемирiе на 13 1/2 л;т. Царь Алекс;й Михайловичъ отказался от Литвы, которую завоевали было Московскiе войска; но удержалъ за собою Смоленскъ и С;верную землю, отнятые отъ Москвы въ смутное время. Сверхъ того, онъ прiобр;л Л;вобережную Украйну и на правомъ берегу Дн;пра г. Кiевъ (Кiевъ былъ уступленъ поляками на 2 года, но остался за Москвою навсегда).
   Таким образомъ по Андрусовскому договору Малороссiя осталась разд;лённою. Понятно, что это не могло удовлетворить малороссовъ. Они искали себе лучш;й доли всякими путями - между прочимъ, думали поддаться Турцiи и съ ея помощью добыть независимость отъ Москвы и Польши. Брюховецкiй изм;нил Москв; и вм;ст; съ правобережнымъ гетманомъ Дорошенкомъ отдался султану. Результатомъ этого рискованнаго шага было вм;шательство турокъ въ Малороссiйскiя д;ла и ихь наб;ги на Украйну. Царь Алекс;й умер в то время, когда над Москвою вис;ла опасность турецкой войны. Такъ при этом государ; Малороссiйскiй вопросъ ещё не получилъ своего разр;шенiя."

    Кларк посмотрел на огромное угловатое  тулово Обители, затем  на тулово дирижабля "Норвегия". Светлая радость была в его тёмном сердце."Нужно повторить!" - Читалось на его губах.  - "Можем повторить..."