Интерактивный роман. Путешествие из Феса в Каир 5

.



Стать персонажем романа-путешествия может любой автор и читатель.
http://stihi.ru/2025/09/14/5712

Перед тем как продолжить и ввести в интерактивный роман-путешествие еще 3 персонажа (Анель (Оксана Конышева) певица из балаганчика на колесах «Сила судьбы» 2. Даниэль (Елена Сергеева), еврейский поэт, музыкант, переводчик, который идёт в Каир, чтобы найти древние свитки магической Книги Судьбы 3) Хабиб (Сергей Асланов) Старик араб, родом из далёкого Шираза, который уже почти полвека водит караваны через пустыни, бывал и в Багдаде, и в Фесе) подумал, что без отрицательных персонажей не обойтись, но таким персонажем вряд ли кто наречется… поэтому

И сказал Булла: подобно тому как монета имеет две стороны, так и акт зажигания свечи имеет два следствия: явное – свет, и сокрытое – вызов из бездны семи духов, чья задача – поглотить его.

И сказал Булла: чем ярче свеча, тем четче и могущественнее очертания семи призраков, что вьются вокруг неё, ибо величие света измеряется глубиной отбрасываемой им тени.
 
И сказал Булла: подобно тому как луч, преломившись в призме, рождает семь цветов радуги, так и чистый свет души, сталкиваясь с грубой материей мира, порождает семь призрачных сущностей, семь изъянов на алмазе познания.

И сказал Булла: знай, о странник, что свет свечи – это не только проводник, но и приманка; он собирает вокруг себя не только мотыльков, но и тех, кто боится дня, – семь сгустков древней тьмы, жаждущих доказать, что их могущество выше.

И сказал Булла: семь призраков тьмы – это семь вопросов, которые свет задает самому себе, обретая форму; семь сомнений, без которых сияние было бы слепым и не ведающим своей природы.

И сказал Булла: и потому, возжигая свечу, будь готов встретить не только утешение, но и этих семь судий тьмы, в чьих ликах ты, возможно, узнаешь отражение собственных страхов, ведь они приходят не к свече, но к тому, кто держит её в руках.

И рассказал Булла, перед тем как продолжить свою историю, семь коротких притч:

Однажды путник, изнывающий от жажды, нашёл колодец и крикнул в него: «Вода!» Из глубины ему ответило семь эх, каждое – насмешливее и суше предыдущего: «Воды нет… нет… нет…» Путник понял: голос надежды всегда рождает хор сомнений. Чем громче зовёшь, тем настойчивее откликается пустота.
 
Садовник посадил розу невиданной красоты. На следующее утро он обнаружил вокруг неё семь новых сорняков – колючих, живучих, тех, что не росли здесь никогда. «Откуда вы?» – удивился он. Сорняки прошелестели: «Там, где цветёт великая красота, обязательно найдётся работа для тех, кто представляет собой уродство».
 
Певица спела так прекрасно, что после последней ноты повисла абсолютная тишина. Но это была не одна тишина, а семь разных: тишина зависти, тишина тоски, тишина забвения… Каждая хотела поглотить песню. И тогда певица поняла: истинное мастерство – не спеть так, чтобы не было тишины, а спеть так, чтобы тишина после песни стала её продолжением.
 
Чем быстрее шёл путник к священному городу, тем гуще вихри пыли поднимались у него за спиной, принимая формы демонов и чудовищ. Он пытался от них убежать, но старый проводник сказал: «Не беги. Они – пыль твоей же дороги. Остановись – и они осядут. Иди – и они будут твоим следом. Таков закон пути».
 
Чем прочнее строители возводили мост через пропасть, тем страшнее казалась бездна под ним. Казалось, сама тьма на дне её шевелится, порождая чудовищ. «Мы создаём путь, но мы же рождаем и ужас перед ним», – сказал один строитель. «Нет, – ответил другой. – Мы просто делаем бездну видимой. Она была всегда».
 
Святой человек раздал голодным семь хлебов. И увидел, что вокруг собралось семь новых нищих – не тех, кто хочет хлеба, а тех, кто хочет вечно оставаться голодными. «Я накормил вас!» – сказал святой. «Ты накормил тело, – ответили они, – но разжёг в нас голод души. Теперь мы будем следовать за тобой, как тени».
 
Когда сердце путника наполнилось любовью, у его ворот встали семь стражей с обнажёнными мечами. «Мы – Страхи, – сказали они. – Мы пришли охранять твоё сокровище». «Но я не звал вас!» – возразило сердце. «Именно потому, что не звал, – ответили стражи. – Чем ценнее твоё сокровище, тем больше тех, кто хочет его украсть».


БУЛЛА: ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ФЕСА В КАИР (фрагмент 5)

О семи стражах порога, или Тьма, что высекает искру

Запись, сделанная в караван-сарае «Белая Рука», что стоит на окраине Тлесмена, подобно последнему маяку перед пустыней, в ночь, когда луна разбилась о гребни холмов, месяц Джумада аль-уля, 602 год по Хиджре.

И вот, покинув фонтан, в котором отныне пребывает наша общая с Сафаной тишина, я, Булла, движимый не стремлением, а необходимостью, подобной той, что заставляет реку течь вниз, нашёл пристанище в караван-сарае, в котором воздух густ от запаха усталых верблюдов и пыли тысячелетий, и где стены, сложенные из глины, смешанной со слезами путников, впитывают не только их речи, но и их безмолвные отчаяния. И сидя под сводом, расписанным угасшими звёздами, я размышлял о пути, что предстоит, и о том, что всякий свет, будь то свет знания, любви или веры, отбрасывает тень, и чем ярче светильник, тем гуще и непрогляднее тьма вокруг него, ибо такова воля Того, Кто создал день и ночь, дабы мы познали одно через другое.

И в сии размышления я был погружён, как в воды того фонтана, когда ко мне стали являться они, семь стражей порога, семь ликов той ночи, что наступает вслед за моим внутренним днём.

И первым предстал предо мною муж Аль-Мункир Отрицающий, чьё тело было столь же тонким и сухим, как тростниковое перо, исчерканное чернилами сомнения, а глаза его, лишённые блеска, подобные двум высохшим колодцам в заброшенной деревне, взирали на мир с холодным отторжением, и он изрёк голосом, звучащим как скрип пересохшего кожаного переплёта: «Зачем ты ищешь двери там, где их нет, и имена, что суть лишь звук? Всё, что ты видишь, – мираж, рождённый жаждой твоего разума, и единственная истина в том, что нет истины, ибо даже эта фраза лжива, и я, говорящий её, – не существую, я –  пустота, что кормится иллюзией бытия, и твой дневник есть памятник твоему заблуждению, ибо слова ничего не значат, а лишь указывают на другие слова, уводя в бесконечный лабиринт, из коего нет выхода, и сам Тлесмен – сон, в котором ты снишься сам себе, не зная, что и ты – чей-то сон».
 
Вслед за ним явился Аз-Захир Лицемерный, чьё лицо было подобно отполированному до зеркального блеска щиту, на коем отражалось всё, что его окружало, но за коим не было ничего, кроме страха быть узнанным, и одежды его были сотканы из цитат великих учителей, сплетённых в хитроумную сеть, призванную поймать доверие глупцов, и голос его был сладок, как испорченный мёд: «О, искатель истины! Как прекрасны твои помыслы, и как я восхищаюсь твоим стремлением к Сафане, что есть символ божественной мудрости! Но позволь мне, смиренному слуге знания, указать тебе, что твой путь ошибочен, ибо истина не в отказе от имени, а в обретении его в лоне традиции, кою я представляю, и всё, что ты видел у фонтана, есть заблуждение, опасная ересь, ведущая к погибели, и лишь я могу направить тебя на путь истинный, ибо я говорю от имени света, хотя сам есть порождение тьмы, что боится настоящего сияния».
 
Третьим возник грузный исполин Аль-Джахил Невежественный, чьё тело было слеплено из глины невежества и страха, а разум его пребывал в состоянии вечного сна, и он, тяжело дыша, изрёк, и каждое слово его было подобно камню, падающему в болото: «Не шепчи мне о каких-то лицах в воде и о танцах теней! Где твоё реальное дело? Где твоё богатство? Где твоя власть? Всё это пустые бредни, ты тратишь время на ветер, пока другие строят дома и копят динары! Брось эту чепуху, займись чем-то полезным, как я, ибо мир прост, как удар палкой: есть сильные и слабые, и ты слаб, и твои исчезающие чернила – доказательства того, что ты никчёмен!».
 
Потом подкралась его тень, а может это был сам Аль-Хасид Завистливый, худой и змееобразный, чьи глаза горели зелёным огнём зависти, и чьи пальцы, длинные и костлявые, будто бы стремились ухватить и присвоить всё, чего они касались, и он  прошипел, и яд его речей проникал в уши, как игла: «Как же тебе повезло, о, Булла, встретить ту, что носит имя Сафана, и вкусить сладость беседы в тени минарета! Но знай: она не для тебя, её удел – султаны и вельможи, а ты – лишь пыль под её ногами, и её гимн никогда не будет спет для такого, как ты, и всё, что она сказала, – ложь, призванная возвысить её над тобой, и ты был лишь игрушкой в её руках, и твой танец теней был жалок и смешон, и я смеюсь над тобой, ибо ты поверил в то, чего недостоин».
 
Затем я узрел воина Ат-Тариха Ожесточённого в доспехах, проржавевших от крови и слёз, чьё сердце превратилось в камень от бесчисленных ран, нанесённых ему жизнью, и чей взгляд был полон ненависти ко всему сущему, и он прогремел, как медный кимвал: «Любовь? Взаимопонимание? Тишина? Всё это слабость! Мир познаётся через боль и борьбу! Тот, кто носит твоё лицо, – твой враг, и Сафана – твой враг, ибо каждый человек –враг другому! Разрушай, пока не разрушили тебя! Бери, пока не взяли твоё! Нет света, есть лишь отсвет пламени пожаров, нет тьмы, есть только кровь, пролитая в бою! И твой путь закончится там, где начинается моё копьё!».
 
Шестым подошёл Аль-Мутанассит Умеренный человек в серых, ничем не примечательных одеждах, с лицом, выражающим разумную осторожность, и голос его был ровен и убедителен, как голос советника: «Зачем впадать в крайности, о, брат мой? Зачем отрицать всё или принимать всё? Зачем танцевать с тенями или слушать голоса из фонтана? Истина посередине. Будь благоразумен. Откажись от этих опасных поисков. Вернись в Фес, заведи семью, пиши скромные стихи. Не стремись к звёздам, дабы не упасть. Не ищи глубины, дабы не утонуть. Тьма ночи страшна лишь тем, кто слишком долго смотрел на солнце. Закрой глаза и спи. Спи спокойно».
 
И последним явился старец Аль-Абид Горделивый в белых одеждах отшельника, с лицом, источающим ложное смирение, но в глазах его пылал огонь гордыни, ибо он считал себя достигшим просветления, и он изрёк с высоты своего мнимого величия: «Всё, что ты пережил, о, дитя, – суета. И Сафана, и Тлесмен, и твои муки – всё это пыль на пути к Нирване. Отрекись не только от имени, но и от самих этих поисков. Стань как я. Стань ничем. И тогда ты станешь всем. Но знай, что ты никогда не достигнешь моей чистоты, ибо ты ещё цепляешься за призрак встречи у фонтана, а я отрёкся даже от отречения. Твоя тьма – это мерцающая ступень к моей тьме, которая светлее твоего света».

И стояли они предо мною, семь ликов ночи моей души, и каждый предлагал свою истину, свою ложь, свой яд и своё лекарство, что было хуже яда. И я слушал их, и тьма сгущалась, и казалось, что свет, явленный мне Сафаной, угас навеки, поглощённый этим хором отрицаний. Но затем я вспомнил финик, пустой внутри, и смех женщины у дерева, и танец теней на стене. И я понял, что эти семь стражей – не враги, пришедшие извне. Они – мои собственные тени, части меня, что восстают, когда свет познания становится слишком ярок. Они – необходимая тьма, которая высекает искру истинной веры. Отрицание, лицемерие, невежество, зависть, ожесточение, умеренность и гордыня – всё это ступени, которые надо не разрушить, а преодолеть. И я не стал спорить с ними. Я просто перестал их слушать. Я взял перо и окунул его в чернила, что исчезают, и начал писать. И по мере того, как слова ложились на бумагу, семь фигур начали бледнеть, таять, как ночные призраки при первом крике петуха. Они не исчезли насовсем. Нет. Они ушли вглубь, откуда пришли, дожидаясь своего часа. Ибо за светом дня всегда приходит тьма ночи. Но за самой глубокой ночью вновь всходит солнце. И путь заключается в том, чтобы научиться видеть и в темноте.