Станция Площадь революции

Грохот первого подвижного состава ворвался на станцию метро «Площадь революции». Редкие пассажиры в столь ранний час, лениво просачивались из арок на платформу. Поезд остановился, раскрыл двери и принялся поглощать людей в казавшееся бездонным нутро. Люди заходили не спеша, отрывая на несколько секунд взгляды от экранов мобильных телефонов. Над дверьми замигали красные огоньки, предупреждающие об окончании посадки, и поезд с ревом нырнул в чернеющую пасть тоннеля.
- Ну что, с новым днём, Ингус? – тихо прошептал Никита Фёдорович.
- С новым днём, - гавкнул Ингус.
На платформу вошла женщина, подошла к статуе, и потерла нос псу.
- Что-то она рано сегодня, - обратился Никита Фёдорович к Ингусу.
- Да, странно. И от неё пахнет страхом, - ответил Ингус.
- Наверное, в поликлинику едет, потёрла нос тебе на удачу. Как думаешь, это и правда работает? – спросил пограничник пса.
- Не знаю, надеюсь… Иначе всё зря. Иногда мне хочется гавкнуть, отпугнуть. Особенно пьяных. И почесать нос. Очень щекотно. – пожаловался пёс.
 На платформу стали проходить люди, их с каждой минутой становилось всё больше и больше. Поезда гремели, врываясь на станции, разевали двери и,   проглатывая пассажиров, уносились прочь, оставляя за собой пыль и какое-то разочарование. Монументальность станции, её величие, и одновременно тягостное ощущение создавала освещенность, изливавшаяся через старые плафоны наружу. В час пик это было не особенно заметно: толпы людей, снующих по метро, оживляют общий пейзаж. Однако, ранним утром, пустынная станция напоминала о своем, уже почти вековом возрасте. Но что значат каких-то сто лет для памятника…
- Как думаешь, она придёт? – спросил Ингус у изваяния, сидевшего с ним на одном постаменте.
- Конечно, - ответил напарник, - она всегда заходит к тебе по четвергам.
- С раннего детства. – подтвердил Ингус.
Наверное, если бы бронза дала такую возможность, Ингус поднял нос кверху, и попробовал бы вычленить из всех, её запах. А Никита Фёдорович улыбнулся бы, и погладил пса но голове.
- Я помню, как её мама привела. Первый раз. Она была маленькой. Платье зелёное. – гавкнул Ингус, продолжая всматриваться в толпу людей, стоящую на перроне.
- Теперь она уже сама скоро станет мамой, - ответил напарник, мечтая о том, чтобы встать и распрямить спину.
Никита Федорович думал, почему скульптурам, чаще всего, придают такие неудобные позы. Ведь скульптор должен понимать, что в этой позе его творение будет стоять годы, а может столетия.
Люди продолжали проходить мимо: одни останавливались потереть нос псу, в то время как другие делали это мимоходом, стесняясь. Часы шли, а пассажиры сменяли друг друга, выныривая из вагонов и освобождая места внутри.
В шестом часу на перрон вошла молодая женщина и, пройдя несколько пролетов, приблизилась к статуе пограничника с собакой. Она нежно потрепала пса по невидимой шерсти и сказала:
-Ну что, скучал? Знаю что скучал.
Женщина заулыбалась и потерла нос бронзовой статуе.
- Пришла, пришла - радостно гавкал пёс, жалея, что крепкий металл не даёт ему возможности самому потереться носом о нежную ладонь.
- К маме еду, вот навестить. У неё всё хорошо, просто ходить тяжело, возраст. А я вот в декрет ухожу, мне еще пару недель работать и всё. Ты не переживай, я к тебе всё равно буду приезжать, ты не скучай и обязательно жди.
Женщина погладила пса по голове, ещё несколько секунд постояла у статуи, и направилась к эскалаторам, уносящим людей туда, вверх, в неизвестность.
- Не уходи, - гавкнул Ингус ей вслед. Но женщина неумолимо удалялась навстречу солнцу, небу, и свежему осеннему воздуху. – Что там такого, там снаружи? Почему они уходят?
- Не знаю Ингус, не знаю. Ну ты не переживай, скоро она опять придёт, она же пообещала, - успокоил его Николай Фёдорович.
Ингус перестал лаять и продолжил размышлять о том, куда они уходят, люди. Ведь можно просто стоять на месте, и ждать, когда к тебе придёт твой человек, тот, кого ты готов ждать целую вечность.
- У них нет вечности, Ингус, в этом всё дело, – как будто услышав его мысли, ответил напарник.
Последний состав упорхнул в тоннель, поблёскивая фарами и унося за собой городскую суету. Перрон опустел, оставив бронзовые изваяния размышлять о вечном, о судьбах людей.