История про фырканье

История про фырканье. (авторский перевод с лезгинского)

Есть поступки, которые кажутся нам мелкими, пока они
не бьют рикошетом по нашей же жизни.
Истории о людской неблагодарности... они как назойливые
мухи: покружили – и забыл. Так было и с рассказом одного
знакомого. Обычная байка, мелькнула и растворилась в суете. 
Пока вчера мой друг не повторил ее, слово в слово, как
страшное эхо.  Описывая своего работника, воспроизвел ту
же подлость – фырканье, презрение к благодетелю, – я понял:
это не случайность.  Одиночные истории, это мелочи.
Но, когда они повторяются ежедневно, то это опасно,
 с ним надо что-то делать, потому что это уже становится
укладом жизни.
С глубокой задумчивостью он начал свой рассказ:
 «Звонок Мурада прозвучал как треснувшая струна – резко,
неожиданно, с вибрацией необъяснимой тревоги:   
- Приезжай, брат.
 Голос его был плотным, как застывший бетон. Я понял:
что-то случилось. Что-то серьезное. Дорога до его дома
промелькнула в нервном тумане. Мурад искал хорошего
плиточника и попросил меня найти хорошего мастера.
Я вспомнил, как меня просил об этом знакомый. 
Я позвонил ему, чтобы он срочно приехал, и деньги
послал на дорогу.
Фарид, так звали его, скоро приехал. Бедолага,
сидевший на мели, с глазами, полными беспомощной тоски.
Я ему строго наказал:
 - Мурад – человек серьезный, ценит качество и уважение.
Работай хорошо, язык за зубами держи. Не позорь меня.
Отправил его с легким сердцем, почти с благородным
чувством исполненного долга.  - Салам, Мурад.
Что случилось? Ты как... раненый тур? – спросил я, подходя.
 Сердце неистово колотилось. Неужели Фарид что-то накосячил.
Он же не успел еще приступить к работе.
— Заходи, брат.
 И мы сели в беседке. Фарида нигде не было видно.
Мурад налил нам кофе.
 - Твой... друг, — он выплюнул это слово, как гнилой орех.
— Пришел. С виду — ничего. Руки рабочие, видно.
Я принял его как гостя. Уважительно. Чаем угостил.
- Мурад сделал паузу, его пальцы сжались в кулаки,
-Спрашиваю, как положено: - Как там твой друг?
Много ли он вам помогает? Мы его уважаем, он тебя
рекомендовал как хорошего мастера.      
И тут он замолчал, глядя куда-то вглубь двора,
где на поддонах лежала свежая плитка, словно заново
переживая тот момент.
 - А этот... этот подонок, конечно, извини.
Но я не могу подобрать другого слова, — голос Мурада
сорвался на хриплый шёпот, полный ярости и презрения.
— Он... фыркнул! Слышишь? Он фыркнул, как скотина,
как свинья у корыта! И говорит мне прямо в лицо:
«Да ну его, кому он нужен? У нас его никто не уважает»               
Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.
Кровь ударила в виски, а потом отхлынула, оставив
ледяную пустоту.
Фарид. Бедняга. Нищий. Как он посмел?! 
Какой позор. Это же надо додуматься до такой подлости.            
Мурад недоумённо посмотрел на меня. Его глаза горели.
Такое, будто он хотел вытащить меня из трясины алчности
и презрения.
 - Я... я сначала не понял. Объясни мне, что это было?!
Тебя не уважают!? Тебя!? Кто!?
Свиньи!?
Последнее слово он почти выкрикнул. 
 - И знаешь, что я сделал? — голос Мурада стал тихим и
страшным, - Не стал разбираться. Не стал тратить слова
на... на «это». Дал ему сначала по шее, а потом пинком
под зад и вышвырнул со двора. Чтобы запомнил. Сказал:
«Ты и мизинца его не стоишь, падаль! А ещё рассуждаешь!»
Ты понимаешь, он своим появлением опозорил мой дом.
Как ты их терпишь!? Если честно, мне тебя жаль!               
Он тяжело дышал. Тишина во дворе звенела, как натянутая
проволока. Я стоял, сгорая от жгучего, всепоглощающего
стыда. Стыда за себя, за свою глупую доверчивость.
За то, что подвел Мурада, втянул его в эту лужу.               
 - Мурад... брат... — я начал запинаться, слова казались
ватными, фальшивыми. — Я... я не знал! Он... он же просил!
 Сидел без работы, без денег! Я думал... Я хотел помочь...
Он, наверное, больной! Не соображает, что говорит! Не в себе!
Оправдания лились из меня, как вода из дырявого ведра.
Я видел, как Мурад смотрит на меня — уже не со злостью,
а с тяжёлым, усталым разочарованием. Он видел мою
растерянность, мой стыд, но тень от слов Фарида уже легла
меж нами, тёмная и липкая.
 -Больной... — Мурад медленно покачал головой. - Или просто
свинья. Думал, что попал к своим. В хлев. Где можно гадить
где попало и хрюкать, что в голову взбредёт. - он обернулся.
 В его взгляде уже не было ярости, только глубокая усталость
 и какая-то горькая мудрость. -  Запомни, - сказал Мурад тихо,
 но так, что каждое слово врезалось в память. — Хлеб можно
дать даже псу. Но доверие... доверие - только человеку.
 А человека от скотины отличает одно: уважение, к тем, кто
помог, к тем, кто протянул руку. Дружба — не оправдание
подлости.               
Я молчал. Горечь во рту была сильнее полыни. Оправдываться
дальше было бесполезно. Давно ли я сам думал, что помогаю
человеку? А оказалось, что я привёл свинью в чистый,
уважаемый дом Мурада. И теперь мне предстояло долго и
мучительно отмывать не только свою репутацию, но и то
чувство гадливости, которое оставили слова моего нищего,
жалкого. Бедолага... Да, бедный. Бедный духом. И я был
беден проницательностью. А Мурад... Мурад просто вытер
ладонь о брюки, словно пытаясь стряхнуть невидимую грязь,
оставшуюся после прикосновения к чему-то грязному.
Грязь, которую принёс я.               
Я видел, чувствовал, как Мурад смотрит на меня.
Как ему меня жаль. Он знал, что мне тоже тяжело.
 - Надо что-то с этим делать, — сказал он и глубоко задумался.»