Три счастливых месяца

В детстве самым счастливым временем для меня были три летних месяца, которые я проводила в деревне в Пензенской области, откуда родом были мои родители и куда летом моя мама отправляла детей погостить у своей сестры Лизаветы.

Тётя Лиза тогда уже жила одна, и мама, рассудив, что одной ей жить скучно и не интересно, отправляла нас к ней на всё лето, даже не спрашивая её разрешения.

Моя мама была красивой и бойкой и все, кто оказывался рядом с ней, понимали: ей надо служить.
Лизавета была всего на десять лет старше мамы, но выглядела, как бабушка: покрытая платком голова, мешковатая одежда чёрно-серых тонов, готовые к любой работе тёмные от загара руки, виднеющиеся из-под закатанных рукавов блузки. И все, кто оказывался рядом с ней, понимали: она будет служить вам безропотно.

И мы, дети, три летних месяца находясь под опекой нашей любимой тёти, радикально меняли свою жизнь и менялись сами, превращаясь из послушников, которым ничего нельзя, в хозяев, у которых есть всё: огород, вишни, яблони, речка, лес, ягоды, орехи, грибы...

Тётя Лиза несла крест нашего родства мужественно и терпеливо, только изредко позволяя себе молвить в сердцах, присевши на сундук и уперевшись руками в колени: «Каменно и то лопнет!»
Но мы эти слова на свой счёт не принимали и наша вольница продолжалась: старший брат проводил большую часть времени на конюшне, и тётя Лиза вечерами, спустив его штаны, залечивала раны, неизбежные при верховой езде без седла, и, не говоря ни слова, обильно мазала зелёнкой наши разбитые коленки.

Понимая временность нашего нашествия, тётя Лиза не воспитывала и не ругала нас, хотя и было за что.
Мы слышали её голос только тогда, когда она молилась утром и вечером, стоя на коленях перед иконой. Не понимая ни слова, мы помнили эти молитвы наизусть, засыпая и просыпаясь под «Живый в помощи».

Иногда утром, разбуженная молитвой, я засыпала не сразу и видела, как тётя Лиза выпекала хлеб.
Она брала из квашни подошедшее за ночь тесто и, сформировав ровный круг, выкладывала его на такого же размера железный противень, указательным пальцем рисовала на нём крест, шептала молитву, ставила на ухват и погружала его в глубину прогретой печи. Потом шла давать корм курам и скотине, в числе которой были овцы, поросята и корова.

Пока тёти Лизы не было, по избе начинал распространяться запах хлеба: насыщенный, густой и желанный. Так пахла для меня жизнь.
Когда хлеб был готов и вынут из печи, Тётя Лиза, обжигаясь, укладывала его на чистое полотенце, черпала рукой воду и омывала хлеб, ласково гладя его ладонью.
Хлеб урчал, шипел и дополнял свой запах новыми «нотками». Потом она клала его ребром на грудь и длинным ножом, медленно двигая его на себя, отрезала большую горбушку, заворачивала её в полотенце и получив по радио наряд бригадира, уходила на работу, взяв с собой отрезанный кусок хлеба.

Три месяца пролетали для нас так быстро, а уезжать из деревни так не хотелось, что мы однажды сняли со стены отрывной календарь и сожгли его в печке.
Тётя Лиза, ничего нам не сказав, целый час рисовала что-то химическим карандашом на обложке разорванной детской книжки, и утром повесила на тот же гвоздь, где висел отрывной календарь, свой самодельный настенный календарь с фиолетовой надписью: «август». Нам сразу стало понятно: чудес не будет.

Мне было лет восемь, когда мы с тётей Лизой ехали из деревни на станцию на телеге, устланной сеном, по бескрайнему полю подсолнухов. Брат с сестрой уже неделю назад были отправлены в Москву, а я уговорила тетю Лизу оставить меня в деревне до конца каникул.
Лошадь Зорька была старая, и бригадир специально держал её в конюшне на случай личных просьб безлошадных колхозников. Сколько ни погоняла тётя Лиза лошадь, Зорька шага своего не ускорила, так что доехать засветло нам не удалось.
Стемнело. И на небе от края земли до края стали появляться звёзды.
Укаченная Зорькиной ходьбой, я лежала на телеге и смотрела в небо. Звёзд с каждым мгновением становилось всё больше и больше. Они не стояли на месте, а медленно двигались на меня. Я испугалась, что они вскоре накроют меня, и я стану частицей неба.
Я закрыла глаза и открыла их, услышав голос тёти Лизы: «Проснись, дочка, приехали».

Я огляделась: звёзды были привычно высоки и неподвижны, но испытанное мной тогда ощущение присутствия во мне земного и небесного, осталось.