Друг
где кум ревнует к верности куму,
где жизнь не истребить контрацептивом.
У казака Аксиньина рука
на яблочном изгибе кадыка
любую юбку отпоёт крапивой.
Мой друг обозначает оптимизм,
дневалит вдрызг, задрав чекушку ввысь,
хранит вчера в потерянном сегодня.
Чужой для парадигмы воровства,
зовёт офшором искреннего пса
и радуется, что не бог, а дворник.
За Доном степь в солдатском кимоно,
крест-накрест обезроженый роддом,
в годах война с бороздкой суицидной.
Находчивость подтёрлась за бугор,
оставшимся – окопный недобор,
для вдов интим смартфонный под будильник.
А дальше рвано: лист/чулок/судьба
с протяжной мыслью, что не навсегда
в короткий век, случайную минуту.
Когда народ для ирода ботва,
несчастному ни к месту голова –
потеха саломейная на блюде.
В Руси пророка не было и нет;
блюститель, как посредственный поэт,
любовь и кровь рифмует с аналоя.
Убить – пустяк, но победить нельзя,
стреляя в отражение себя,
вымарывая в пустоши родное.
В Ростове осень в горькой кожуре
по пикам ходит с жёлтых козырей,
но друг коптит леща и тянет в гости.
И живы будем, коли не помрём,
не обмелеют в устье Днепр и Дон,
и дети не уснут под лакримозу.
2025
Свидетельство о публикации №125092503316