Чертовая лоджия

                «Осторожнее, не оступись, тут приступочка…»

                1.

- Поедем стреляться, - махнул есаул,
И всем захотелось стреляться.
На здании жарящем купол блеснул,
Размноживши пясть корреляций.
А ниже, над храмом, темнела река,
По ней утюги пароходов
Погибельно плыли, как наши века
До трех всенародных походов.
Ромашки-слезинки, плита в синеве
Под сводами крыши изрядно
Успела от долгих дождей проржаветь,
Почти как мой пояс трехрядный,
До дыр изумление, купрум в крови,
В такой же пропорции зера.
На долгие крестики хватит любви
К каким-либо, кроме шумера?

Из вязи узорной грифон расцветет,
И полная тишь воцарится,
Как в банке стеклянной. Колдун-птицевод,
Свернувшись на ниве, как птица,
С открытыми веками спит. Конь Огонь
Въезжает в его сновиденье
По тонкой ограде. Конвент парагон
Выныривает в запустенье.
Четыре фигуры сидят за столом,
Везением тли по бумаге
Пожженой изображены, под стеклом
Закованы, как в саркофаге,
Томленые мумии. Завтрашний день
Подчас не выходит из списка.
И длинный, как полуднестровая тень,
Глядит на всех ключ из мениска.

Цикорий красив, как пологий вельвет
На декоративной поделке,
Он косточку катит и ищет ответ,
Играя с посудой в гляделки.
Он – тот офицерик из синего сна,
Где вилки, крокет и розаны
Нагрудные в чашах сухого вина,
И белые нити, как залы.
По красному парку идет Слон Бостон,
Качаясь упруго и трудно,
На зайца похож, ерехонский клаксон
Пищит на кармане нагрудном.
И в листьях планета, надсадно глядит
Наследник из талого сгустка
Стеклянного снега, он всех победит,
Свернулась на шее мангуста.

                2.

Персидское княжество, зыбкий овал
Когда-то желанного мира.
Закат догорал, и один забывал,
Сто лет, над карнизом секира.
Все помнили звезды и выступь одна
На камне заезжего дома,
Чертили чертята на ней письмена,
Gectapolus pinie omo.
Злодейство соседство, погас керосин
В кормильне у долгого дяди,
Делили засахаренный апельсин
На дольки со страха не глядя.
И синии розы улиткой внутри,
Снаружи растральной короной
Подарены ровно в тот час, как Гретри
Играл в упаденья с вороной.

Арбузная мякоть не знала цены
Словам, стрелка синего глаза
Дрожала до ночи, до мокрой стены,
Погода не знала отказа.
Муржской туалет, черепитие крыш –
Такой неустойчивый облик
У спящей легенды. Горящий Париж
И зоркие головы воблы
Глядят со стола, на столе лишь зима,
И жизнь пахнет смесью восточной,
Стозубцы сосулек висят на домах,
И меж двух ударов так точно
Роняют себя. Эта дама – сова,
А этот прохожий – бабайка,
Поет пустолуние, дважды по два,
И след равновесия – гайка.

А что там за служка в ногах у Коня
Бежит, так отъявленно прямо?
И вьется, и вьется, собой заслоня
Обжорливую неба яму,
Где солнце в закате, последний часок,
И тонкая струночка сена
Налипла к трубе, и шагая в прыжок
Фигура становится пена.
Он карточки ищет, как вшей в рукавах,
Находит фальшивую ноту,
А нота – дракон о семи головах,
Помог бы сразиться хоть кто-то –
И в лоджию – нырь, там под доску за пол.
А поверху – слышит – вода, как укол,
И осень запахла гудроном,
И стукнула чья-то корона.

                3.

Шевелятся волосы под чердаком,
Трава ли? Убитой русалки,
По памяти снова провел наждаком
Орел. Голос храброй вассалки.
Спуститься к подножию. Мусоровоз
Визжит, словно музыка, спицей,
Покинуть людей мы не можем всерьез,
Но можем о том притвориться.
С чего начинается гордый Иран?
С пылинки в глазу, с малой капли
На листике ириса, остром, как стан
На юг устремившейся цапли.
У идола силы есть точка в груди,
Там тихие ходики-таки
Шагают по лестнице, опередив
Линейные танцы атаки.

Селентиум – значит молчать о Луне,
Таить топора под подушкой.
На четной созрел бересклет стороне,
Чьи руки померялись с дужкой?
У черного котика ворот подшит
На белую нитку вслепую,
Жаль, он не рисует, а лишь мельтешит,
Вспевая веснянку, токуя
На древнемистральском. Как воздух горяч
В часы наводнения мира,
Изделие сделал и тут же запрячь
Его под линолеум сирый.
Так пугало в черном бушлате не в рост
Заглянет в окно, словно тыква,
И выметет прочь, на мороз, на мороз,
В эфирное небо чтоб тыкать

Гвоздем металлическим. Веки, шурша,
Скукожатся всласть. Две охапки
Прогорклого сена, в птенцах и мышах,
Попали в додельные лапки.
Фонарь одногорбый упрямо сиял,
И даже когда его камнем
Подобранным били. В веселье стоял,
Осанкой своей Дурака мне
Напомнив, того, что на картах сидит,
На масляной пачке колоды…
Пусть дождь из гвоздей, наконец, зарядит
И выбьет все эти народы
С лианистой просеки. Пал самолет
Бумажный из пальцев в канаву.
И кто его верной рукой подберет,
Чалму надевает по праву.

                4.

Как ирис грустит о проточной воде,
Тоскует стальная машина
О бое небесном. Одна, средь людей,
К скале пьедестала пришита.
Ее приговор воевать, воевать,
Небесные мирные кольца
Наутро слезой упадают в кровать.
Судьба-неприступница, сколько
Еще промяучит она трудодней?
Скользит Конь Огонь неуемный,
Как лист, по касательной. Море огней
Включается в комнате темной.
Что кофе, что чай, что кефир, что вода –
Мешаются в чане глубоком.
Свисает с козла лебеда, лебеда,
Он прыгает, пущий, под током.

Гуляй, голова. Книга сказок мудра,
Красна, как телиные сумки,
Коричнева. Четверо лодок вчера
Ютятся в пыли, недоступны
Для светлого взгляда. Дрожит Слон Бостон
От этой чумливой напасти –
И бьется об пол. Восседает на трон
Король павиановой масти.
Очистить всю кожу с немого лица,
Под этим тугим апельсином
Скрывается глас молодого гонца
С хвостом черно-буро-лисиным.
Не Белгород бел, и не черен Париж,
Звездой на холме из-под тачки
Изломанный пояс с бессчетием крыш
Ложится на крымовы дачки.

Как щелканье шишек на том берегу
Еловом высоком, с подливой
Повытекла лобная доля, бегу
И с пола сберу бережливо.
Ведь в каждом есть стержень, литой, как алмаз,
Но только не в чертовой кукле,
Сложи же как хочешь, как хочешь, чтоб газ
Поднялся наверх в форме туфли.
О, добрые нравы, о, старый старик,
Тебя не отпустят витрины,
В зеленое море зажат материк,
И блещут китовые спины
Над местом израненным, вон из квартир
Срывается газ в форме тучи,
Подкрашенный теменью, поздний трактир –
Красны его слезы, горючи.

                5.

Под колокол встал продавец мягких стен.
Что снилось друзьям утром ранним?
Погоня, засада, сраженье и плен,
И шорох тех листьев геранних,
Который по комнате холод несет,
Слова из печатной машинки
На крупном листе, перечет, перечет,
Шеренга на две половинки.
Безгласая живопись тем и свята,
Ответственность это наука,
Владелец брилльянтовогово креста
И эта ткачиха, безрука,
Не верят глазам своим – Город воскрес,
И тени, как палки, прямые
Играют театр под шестой занавес,
Поклонимся вежливо мы им.

Монеты чеканит, как пыль из ковра,
Полночный челнок Зороастра,
Такая игра, брат, такая игра,
А завтра подъятие карста
Грозит. Огрубевшие нравы солдат,
Картошки нечищенной уймы,
И целый подвал полупьяных козлят,
И пушек дотошные дюймы.
Два локтя присогнутых в гуще листве
Зеленовой держат качели,
А ноги качаются – что в голове
У тех, кто придумал на теле
Из синей известки колоть мой портрет?
Под лоджией стол разложили
И сели за партию. Пан Винегрет
Полжизни, полжизни, полжизни…

А вот Миша Гриша как выйдет Конем –
Так, знаете ли, полубоком –
А Конь, что Огонь, добывался кремнем
В началии мира глубоком.
А пейсы у Гриши висят, и длинны
И желты, как словно мимозы,
Скульптурными танцами выбелить дни,
Изъять из картины занозы.
Вот выход Слона – он лишенный ума –
На выходку больше похожий,
Кривится Материя, право, сама
Терпеть эти танцы не может.
Вся кровь – виноград, наступает упад,
И страшный конец приближает,
Грохочут столы и стволы невпопад,
И лютую явь обнажают…

                6.

Как Эту Подушку он звал Дерезой,
Как эту Вертушку – иначе,
С Щекой разговаривал, словно с Лозой,
И каждый бордюр что-то значит.
А Рот у прохожего звался Адам,
Держал он его изумленно
Открытым, и шел он за ним по следам
Тропой, добела накаленной.
А яму за насыпью звали Архар,
Осинку над ней – Виселиса,
Деревья горели, как сущий пожар,
Как сущий пожар, а кулиса
За сцену ведущая – то Гуль Аглы,
Она-то как ярко горела…
Орлы, - в его спину кричали, - Орлы, -
Когда он тропой между дела

Меж паперти шел, нищий там Гыркылюй,
Мальчишка с единственным глазом,
Крестился, крутясь – ну а что, плюй не плюй –
Не справишься с Мазамалазом.
О, не соревнуйся – гласил транспорант,
Протянутый между верхами
От бездны до бездны расширенных врат,
Как тульской гармони мехами.
С высокого роста нагнуться в траву,
В Траву Конибонишиккурру,
Советская азбука клонит главу
На снятую с мертвого шкуру.
- Идем же, идем! – коридор задымил,
Халакуркулым, Миша Гриша,
Так давится падаль, когда ей не мил
Орел, наседающий свыше.

- О, доблестью Эха, скорей же! Цок-цок,
Хлопок раздвоенной ладонью,
И Тигр Саблезубый встает на мысок,
Огонью, Огонью, Огонью!
О, Красное Жерло, Монах во Штанах,
Уеду без Велосипеду,
Лалакырыллу, Гашиллалананнах,
Отпразднуем нашу Победу!
И все, кто под лоджией Той проходил,
Однако же, бедные люди,
А всех победил, говорят, Крокодил,
А партии новой не будет.
И только осевшая пыль от колонн
Свечением напоминала
О поле недобром, когда Конь и Слон
Спускались из Нешабаллала.



М.К. – Улагай