Сказ о Ермаке

На Каме-реке, где туманы, как дым,
Где ветер осенний поёт, нелюдим,
Стояла ватага. Лихие сердца,
Что знали и удаль, и милость Творца.
Их вёл атаман, чей был грозен кулак
И чей ясный взор не тускнел — то Ермак.
Он слушал неспешную повесть купца,
Строганова гостя, с седого крыльца.

«Там, за Уралом, — купец говорил, —
Где Иртыш седой свои воды пролил,
Лежат земли дивные, пухом богаты,
Но правят там ханские злые солдаты.
Кучум, хан сибирский, жесток и лукав,
Он русским купцам преграждает рукав
Торговых путей, данью лютой обрёк,
И кровью окрасил сибирский песок».

Ермак посмотрел на дружину свою,
На тех, с кем делил он и чашу, и брань.
Иван Кольцо, верный товарищ в бою,
Поймал его взгляд, пересохла гортань.
«Что скажешь, Иван? — молвил тихо Ермак. —
Идти на Москву, гнуть главу за пятак,
Прощенья просить за былую гульбу?
Иль новую выковать в буре судьбу?»

Иван усмехнулся, поправив свой ус:
«Атаман, ты знаешь мой жизненный вкус.
Где сеча и воля, где ветер и риск —
Там сердце казачье находит свой смысл.
Чем гнить на чужбине иль в царской тюрьме,
Уж лучше оставим свой след на земле,
Которую внуки Россией зовут.
Вези нас, Тимофеич, на ханский редут!»

И крик прокатился по сотням голов,
И сабли блеснули, как стая волков
Оскалила клык. И Ермак, помолчав,
Сказал, будто камень с души своей сняв:
«Так быть посему! Не за златом идём,
Не славы дешёвой в походе мы ждём.
Мы русскому царству дорогу пробьём
Туда, где заря занимается днём!
Готовьте струги! Пусть поёт тетива!
Идём на Сибирь! И Россия — жива!»

И вот по реке, по седой Чусовой,
Поплыл караван, нарушая покой
Лесов вековечных. Гребцы, как один,
Вздымали тяжёлые вёсла из глин
Речных берегов. А над ними, как стяг,
Смотрел на восток атаман их, Ермак.
И ветер нёс песню, простую, как жизнь,
О том, как Отчизне казаки служат.
Прошли за волоком, тащили на себе
Струги тяжёлые по каменной тропе.
Тайга-колдунья, распустивши рукава,
Встречала их, едва-едва жива
От сна осеннего. Багрянец и янтарь
Стелились под ноги, как будто древний царь
Бросал одежды. Но обманчив тот убор —
Таил он топи, ледяной укор
Ветров пронзительных, что дули с полуночи,
И сокращали без того уж дни и ночи.

Дошли до Туры, до сибирской стороны.
И первый городок, что встретили они,
Был Чинги-Тура. Там мурза Епанча жил,
Татарский князь, что хану верно служил.
Увидев русские суда, он поднял крик,
Собрал нукеров, чей был страшен лик.
«Кто вы такие? — он кричал им с берегов. —
Чей стяг несёте средь моих лугов?
Здесь хан Кучум — единственный отец!
Вертайтесь вспять, иль всем вам здесь конец!»

Ермак стоял на палубе, спокоен.
«Мы не с войной пришли, татарский воин.
Мы — государя белого послы.
Идём к Иртышу, где шумят ковыли.
Дорогу дай, и мы тебя не тронем.
А нет — так силой путь себе проложим».
Мурза ответил градом стрел калёных,
Нацеленных в казаков изумлённых.

Но не в диковинку был казакам тот свист.
«К оружью, братцы! — голос был речист
Ивана Кольцо. — Покажем им, как надо
Встречать гостей из русского посада!»
И грянул залп из пищалей и пушек,
Рассыпав эхо средь лесных опушек.
Татары в жизни не слыхали грома
Такого страшного. Бежали прочь от дома,
Считая, что разверзлись небеса.
И пала Чинги-Тура в полчаса.

Взята добыча: и меха, и снедь.
Но Ермака иная гложет снедь.
Он смотрит вдаль, где тянется река.
«То — лишь начало, — молвил он. — Пока
Мы только щепку откололи с края.
Кучум силён. Он, силы собирая,
Нас ждёт у стен столицы, у Кашлыка.
И будет битва, ох, и велика!»

И он был прав. По всем улусам весть
Летела птицей, страшная, как месть:
«Пришли шайтаны с запада, их лица
Белы, как снег, а в голосе — зарница.
Они несут с собой гремящий дым,
И смерть летит невидимая с ним».
И собирал Кучум со всех сторон
Войска несметные под ханский свой шатёр,
Чтоб утопить в крови пришельцев дерзких
И сбросить их с крутых сибирских берегов.

А струги плыли дальше, на восток.
И каждый день был тяжек и жесток.
Но вера в атамана и в судьбу
Вела ватагу сквозь тайгу и мглу.
Они не знали, что готовят им
Иртыш холодный и Кучума гневный дым.
Но знали точно: нет пути назад.
За ними — Русь. Пред ними — ад иль сад.

И вот он, батюшка-Иртыш! Широк, могуч,
Течёт, седой, из-за свинцовых туч.
А там, где Тобол воды вплёл в его поток,
Стоит Кашлык, столица, на восток
Глядят бойницы. Но не к ним спешит Кучум.
Он выбрал место, полон грозных дум,
У мыса, что Чувашским звался встарь.
Там сделал он завал, как лютый царь,
Свалил деревья, вырыл тайный ров,
Чтоб встретить дерзких русских казаков.

Его племянник, храбрый Маметкул,
Привёл полки, и степь объял гул
Десятков тысяч воинов. Их стяги
Плясали в небе, полные отваги.
«Смотри, Ермак! — сказал казак бывалый. —
Их больше, чем листвы в лесу опалой!
На каждого из нас — по сотне сабель.
Не выстоять. Погибнем здесь, как в табель
Нас впишут всех, без имени и рода».

Ермак взглянул на тёмные те воды,
На вражий берег, на свою дружину.
Их было мало. Словно паутину,
Порвать их мог один удар татарский.
Но голос атамана, зычный, царский,
Разнёсся над рекою, как набат:
«За нами, братцы, нет пути назад!
Там, за спиной, — позор и осмеянье.
А здесь, пред нами, — слава иль страданье!
Но лучше смерть в бою, чем жизнь в цепях!
Нас мало, да! Но правда в нас, не в днях
Числом измерянных! Господь нам щит и меч!
Сойдём на берег для кровавых сеч!
За Русь святую! За царя! За веру!»

И это слово, взятое на веру,
Зажгло сердца. И позабылся страх.
Причалили струги на всех парах.
И первый ряд, щитами прикрываясь,
Навстречу туче стрел в упор бросаясь,
Дал залп из пищалей. И дым седой
Укрыл казаков, будто пеленой.
А сквозь тот дым, невидимы почти,
Вторые сотни начали идти.

Смешался бой. Звенела сталь о сталь,
Кричали люди, уходя в печаль
И смерть. Татары лезли, как лавина,
Но их встречала русская дружина
Стеною копий, бердышей, мечей.
И Маметкул, что был других зычней,
Скакал на белом коне, рубя сплеча,
Искал Ермака, гневом клокоча.
Но вдруг упал, подкошенный свинцом.
И ужас стал татарским проводником.

Увидев, что их князь, их свет, их вождь
Убит , как будто дождь
Смыл храбрость с лиц. И побежали вспять,
Своих же топча, не могли понять,
Как горстка русских, в дыме и в огне,
Смогла сломить их, будто по весне
Ломает лёд могучая река.
И сам Кучум, чья дрогнула рука,
Покинул стан и скрылся в темноте,
Оставив свой Кашлык во власти пустоте.

И стихла битва. И настал покой.
Ермак стоял над павшею ордой.
Он видел цену страшную победы —
Стонали раненые, звали деды
Своих внучат. Погибших — каждый пятый.
Но путь в столицу, прежде им заклятый,
Теперь открыт. И над Иртышом-рекой
Вставала новая заря, неся с собой
Не просто день, а новую страницу
В истории. И русская граница
Шагнула далеко на восток.

Наутро, смыв с лица и кровь, и пот,
Дружина совершила крестный ход.
Помяли павших, слёз мужских не пряча,
Ведь то была их общая задача —
И жить, и умирать за Русь, за честь.
И вот она, благая сердцу весть:
Кашлык, столица ханская, пуста!
Открыты настежь главные врата.
Кучум бежал, оставив свой престол,
И ветер лишь гуляет, гол как сокол.

Вошли казаки в город без меча.
В домах — остыла в очаге свеча,
Ковры лежат, посуда на столах,
И в сундуках, забытых впопыхах,
Нашли они сокровищ полный счёт:
Собольи шубы, что не знали сносу,
Куницы мех, серебряный почёт
И золото, что слепит даже с косого
Взгляда. Добыча знатная была,
Что кровью ратной добыта сполна.

Но Ермака иная мысль томила.
«Богатство — прах, — он говорил уныло. —
Нас горстка здесь. А хан не побеждён.
Он соберёт войска со всех сторон,
Вернётся мстить. Нам здесь не устоять.
Нам нужно помощь русскую позвать.
Кто, братцы, смел? Кто быстр и на ногу,
И на язык остёр? Кто на стругу
Помчится вспять, дорогою обратной,
Чтоб донести до матушки-Москвы
О нашей доле, трудной, но превратной,
И положить к ногам царя, увы,
Не злато-серебро, что тлен и дым,
А царство новое, что мы ему дадим?»

И вызвался Иван Кольцо, товарищ верный.
«Позволь, атаман, я! Путь будет скверный,
Зима на пятки дышит холодком.
Но доплыву, дойду, хоть босиком!
Скажу царю, как мы Сибирь крестили
Огнём и сталью, как врага сломили.
И принесу ему от нас поклон,
И дар — Сибирский новый царский трон!»

Снарядили посольство. Лучший мех,
Чтоб доказать невиданный успех,
Сложили в лодки. И отряд отборный
С Кольцом отправился в тот путь упорный.
А Ермак остался. Зимовать.
Держать Кашлык, врагов одолевать,
Что партизанили, как волки по лесам.
Он верил: помощь к ним придёт. Он знал и сам,
Что брошен якорь. И теперь вовек
Здесь будет русский жить человек.

И потянулись дни. Метель мела,
Скрывая в белой мгле и зло, и добро.
Казаки ждали. И надежда их вела,
Что не забыт их подвиг на Москве,
И скоро царское могучее плечо
Поддержит их в далёкой стороне,
Где кровью добывали так горячо
Сибирь для всей своей родной страны.

Зима легла на плечи Иртыша,
Морозом белым землю пороша.
Завыли вьюги, замели следы,
И стали дни безрадостно худы.
В Кашлыке горстка русских зимовала.
Еды, что летом собрана, бывало,
Теперь на всех делили по куску.
И голод, словно волк, вселял тоску
В сердца казачьи. Цинга, злой недуг,
Косила многих, замыкая круг
Страданий, посланных судьбой суровой.

А хан Кучум не спал. Он, словно тень,
Бродил в степях, и каждый божий день
Он собирал вассалов и мурз.
Но главный, кто ему служил, был туз
Из ханской свиты — старый Карача,
Хитёр, как лис, и зол донельзя.
Он был Кучуму правая рука,
И ненависть его была крепка
К пришельцам русским. Он сказал Кучуму:
«Не силой их возьмём, а хитростью угрюмой.
Они сидят в Кашлыке, голодны.
Мы их измором вытравим, они
Ослабнут скоро. Но сперва ударю
По тем, кто служит новому их царю».

И вот, дошёл до Ермака гонец,
Из местных, тех, кто принял наконец
России власть. Сказал он, чуть дыша:
«Беда, атаман! Войско Карача
Напало на селенья по реке!
Тех, кто тебе присягу дал, в руке
Сжимает смерть. Они молят помочь,
Иначе им не пережить и ночь!»

Ермак нахмурил брови. Он-то знал,
Что это — хитрость, дьявольский оскал.
Ослабить гарнизон, завлечь в ловушку,
Разбить казаков всех поодиночку.
Но как не внять мольбе? Как бросить тех,
Кто верил в русский стяг, в его успех?
«Негоже нам, — сказал он старшинам, —
Предать людей, что поклонились нам.
Хоть мало нас, но дух наш не угас.
Пойдём и выручим их в этот трудный час!»

И вот, оставив малый гарнизон,
С отрядом лучших вышел в стужу он.
Пошли по льду, по снежной целине,
Где ветер резал лица, как во сне
Кошмарном. Шли, укутавшись в тулупы,
И каждый шаг давался им так скупо.
А Карача их ждал. В лесном урочище
Он приготовил западню, пророча
Казакам гибель, быструю и злую,
В сибирской стуже, в землю ледяную.

Так шла ватага, голод и мороз
Терпя в пути. И каждый нёс свой воз
Тревог и дум. Они не знали, что
Их ждёт засада, что коварный кто-то
Их в спину хочет поразить мечом.
Но вера в атамана, как лучом,
Светила им сквозь вьюгу и туман.
И вёл их в неизвестность атаман...

Дошли казаки к озеру Абалак.
Кругом — затишье, белый снежный мрак.
Но Ермака чутьё не подвело:
«Здесь что-то, братцы, нечисто, назло
Всем нашим бедам. Слишком тихо тут».
И точно — из-за леса, там и тут,
Посыпались татары, как горох.
Их вёл сам Карача. Их крик был плох,
Был полон злобы. «Вот и вы, шайтаны!
Сегодня ваши кончатся обманы!
Мы вас на лёд зазвали, как овец,
Здесь и придёт вам всем лихой конец!»

И ринулись они со всех сторон.
Но Ермака отряд был закалён.
«Круговую оборону! — крикнул он. —
Построить гуляй-город, наш заслон!»
И сдвинули казаки нарты-сани,
Укрылись за щитами, как в тумане
От пороха. И встретили врага
Таким свинцовым градом, что пурга
Им показалась ласковей и тише.
Татары падали, не видя, кто их ищет
Смертельной пулей из-за тех щитов.

Три дня шёл бой на озере пустом.
Казаки бились, позабыв о том,
Что голодны, что холод сводит кости.
Они пришли сюда не ради злости,
А ради чести. И в последний день,
Когда уж силы превратились в тень,
Ермак повёл их в вылазку, на штурм.
И этот натиск, словно дикий шторм,
Смешал ряды татар. Они бежали,
Не веря, что живые проиграли
Тем, кто был мёртв почти от холодов.
И Карача бежал, не помня слов
Своих хвастливых. Так была разбита
Его засада, хитростью увита.

А в это время, за тысячи вёрст,
Иван Кольцо, пройдя мороз и пост,
Предстал в Москве пред очи государя.
Ивана Грозного. И, ниц ударя
Челом о пол, он положил к ногам
Меха собольи. «Царь, к твоим стогам
Мы новый сноп кладём, — сказал он смело. —
Дружина Ермака свершила дело:
Разбито ханство, взят его Кашлык.
И вся Сибирь, что край велик и дик,
Теперь твоя, под твой державный скипетр!»

Царь слушал, гладя бороду, и ветер
Перемен почувствовал. Он был суров,
Но щедр на милость для своих орлов.
Простил он Ермаку былые вины,
Что числились за ним до половины
Его деяний. И сказал: «Послать
Стрельцов в подмогу! И вручить как знак
Моей к ним воли шубу с плеч моих
И два доспеха кованых, стальных.
Пусть знают все: Сибирь — земля Руси!
И Ермака отныне нарекли
Мы князем всей Сибирской стороны!»

И вот, пока в Москве плелись основы
Для новой власти, вьюга и мороз
Терзали тех, кто эту весть принёс
На кончиках мечей. Они не знали
О царской милости, они страдали,
Теряли братьев, но держали стяг.
И каждый день был новый, трудный шаг
В бессмертие, что ждало их в веках.

Они брели назад в Кашлык, как тени.
Победа горькой вышла, без сомнений.
Морозный воздух, чистый и хрустальный,
Казался им завесой погребальной.
Над головой сияли звёзды-льдинки,
Безмолвно глядя на пустые кринки
Их душ, где радость вымерзла до дна.
И тишина... стояла тишина,
Такая, что был слышен сердца стук
И скрип саней — единственный звук.

«Дотянули, атаман», — прохрипел Матвей,
Старый казак, что был других мертвей
Почти от ран. — «Сломили супостата».
Ермак взглянул на небо, где когда-то
Искал он знаки. «Сломили, да, Матвей.
Но сколько братьев, сколько сыновей
Осталось там, на озере холодном?
Мы платим за Сибирь путём голодным
И кровью платим. Стоит ли она
Такой цены? Скажи мне, старина».

Матвей молчал, лишь кашлянул в кулак.
«То, атаман, не нам решать... никак.
Мы — меч царёв. Куда укажет перст,
Туда и рубим. Таков уж наш крест.
А стоит, нет ли... то поймут потомки,
Читая в книгах наши строки-кромки
Судьбы. Они рассудят. Наше дело —
Идти вперёд, покуда бьётся тело».
И Ермак кивнул, тяжко и устало,
Как будто бремя мира на него упало.

Прошла весна. И лето подоспело.
Пришла подмога — войско подоспело
С Москвы. Привезли царский указ,
И шубу, и доспехи. В тот же час
Казалось, все невзгоды позади.
Но злой Кучум, зажав кинжал в груди
Обиды, ждал. Он слух пустил лукавый,
Что караван бухарский, величавый,
Идёт с товаром, и что он, Кучум,
Хочет его ограбить, полон дум
О мести. И просил Ермака о защите,
Клянясь, что мир теперь его обитель.

Ермак поверил. Или сделал вид.
Он знал, что край ещё войной кипит.
С дружиной малой вышел он в поход,
Чтоб встретить караван у водных ворот.
Дошли до устья Вагая-реки.
Устали все, от дома далеки.
И встали лагерем на острове речном,
Не зная, что их ждёт в краю ночном.

А ночь пришла... О, что за ночь была!
Такой тяжёлой, душной, как смола.
Спустился с неба дождь, не дождь, а ливень,
И ветер выл протяжно и зазывно.
Погасли все костры. И в темноте,
И в шуме бури, в этой суете
Стихий, прокрались воины Кучума.
Без крика, тихо, словно злая дума,
Они вошли в казачий сонный стан
И резать стали русских сквозь туман
Дождя и мрака. Сонных, безоружных...

Проснулся Ермак. Крик друзей недужных
Его поднял. Он бросился на бой,
Сражаясь яростно, самим собой
Закрыв отход последних, кто был жив.
Но вражья рать, как бурный вал, прорыв
Свершила. Ранен в руку, в бок, в плечо,
Он отступал к реке, дыша горячо.
Он видел струг... последний путь к спасенью.
Но царский дар, что стал тяжёлой тенью,
Доспех стальной, потянул его ко дну.
И захлебнулся он, уйдя в волну,
В холодные объятья Иртыша...
Так оборвалась вольная душа.

Погиб Ермак. Но дело не погибло.
Как семя, брошенное в землю, всплыло
Оно сторицей. И на той земле,
Что он омыл своей кровью во мгле,
Вставали города, росла держава.
И в веках не померкнет его слава.