Спасенные

Он был высоким и до невозможности худым, этот Шурик, вечно напоминая то ли неудачно скроенного аиста, то ли вопросительный знак, застывший в недоумении. Его лицо было не просто выразительным — оно жило отдельной, бурной жизнью, моментально сменяя скучающую гримасу на увлеченность, а задумчивость — на язвительную ухмылку. Она же, Вера, была его прямой противоположностью: не просто красивая, а ослепительно привлекательная, с такой фигурой, что даже скучный школьный фартук на ней сидел, как дизайнерское платье. И если Шурик в школе был тенью, то Вера — его личным солнцем, вокруг которого вращались все мальчишки из параллели. Иногда ему казалось, что вся их дружба — это какая-то ошибка, затянувшаяся на годы, и вот-вот она одумается и переведет свой ослепительный взгляд на кого-то более достойного.

Познакомились они, как водится, в первом классе. Вера, уже тогда задававшая тон, на первом же уроке рисования отобрала у Шурика его единственную красную гуашь со словами: «Ты и зеленой нарисуешь, ты же мальчик, ты не заметишь». Он не заметил. Так и пошло. В восьмом классе она, спасаясь от докучливого ухажера, впервые схватила его за руку и заявила: «Мы с Шуриком гуляем!» Он так удивился, что не нашёлся что ответить, и весь год ходил в статусе «парня самой Верки», смутно надеясь, что всё это не шутка, и втайне боясь, что завтра она над ним же и посмеется.

В десятом, нахватав двоек за несделанные уроки, они сидели в пустом классе, и Вера, склонившись над его тетрадью по литературе, пыталась втолковать ему смысл «Героя нашего времени».
— Ну, смотри, — говорила она, размахивая карандашом. — Он тоже, как ты, весь такой сложный и непонятный, всем на всех плевать. Только ты хоть не в душных офицерских перчатках ходишь, а в этих своих растянутых свитерах.
— Спасибо, — бурчал Шурик. — Прямо почувствовал себя персонажем.
— Да не за что, — щедро отвечала она. — Главное — запомни: Печорин — мудак, но обаятельный. Как Семён из 10 «Б». Напишешь про Семёна — получишь пятерку.

После школы они по инерции поступили в один пед. Он — на историка, она — на биолога.
Однажды у Шурика не пришел преподаватель, пару отменили, и от нечего делать он пробрался на занятия, где Вера должна была препарировать лягушку. Шурик, бледный, смотрел на это действо из задних рядов. В какой-то момент она поймала его взгляд, демонстративно вздохнула, достала из-под стола лак для ногтей и быстренько накрасила бедной земноводной ярко-розовые ногти на передних лапках.
— Чтобы красиво было в последний путь, — шепнула она Шурику, и он впервые за день рассмеялся, поймав себя на мысли, что он, пожалуй, безнадежно влюблен в это сумасшедшее создание.

Когда бабка Надя умерла, оставив Шурику свою двушку в самом центре города, они стали жить вместе. Мысль о том, чтобы сделать всё «как у людей» — купить кольцо, пойти в ЗАГС, — иногда приходила Шурику в голову, но он тут же её гнал. Формальности были ни при чём. Он просто с ужасом ждал, что однажды Вера посмотрит на него тем оценивающим взглядом, которым смотрела на своих неудачливых ухажеров, и спросит: «А почему, собственно, я должна выйти замуж именно за тебя?». И он не найдет, что ответить. Поэтому было проще ничего не менять. Да и рано им расписываться. Молодые ещё. Скорее всего, разбегутся. Практически наверняка. Так хоть не будет мучительно больно…

В тот день они бесцельно шатались по знакомым с детства улочкам. Свет был особенным, вечерним, размывающим контуры. Они молчали.
Ноги сами принесли их к церкви. В детстве Шурик дал ей своё название. Её купол, не ярко-золотой, а приглушенный, зеленовато-полосатый, напоминал ему здоровенную дыню-торпеду с Центрального рынка и старый пуфик в гостиной, обтянутый потертым бархатом. «Церковь-Пуфик», «Дынная». Она всегда здесь была.

Верка с недоумением вошла за ним, её протест испарился, уступив место усталости от бессмысленности любого выбора.

Внутри пахло воском и памятью. Не его — чужой, накопленной веками. Шурик остановился, пытаясь опознать ощущение. Запах воска, дерева. И тогда он вспомнил руку. Руку бабки Надежды, ведущую его, маленького, вдоль этой стены. Это она привела его сюда тайком, где над ним совершили таинственный, важный обряд. Это был её дар, последняя попытка оградить.

А потом… Потом была её смерть. И его предательство. Мелкое, гадкое. Он взял у мёртвой, у той, что верила в него абсолютно, её тоненькое дутое колечко и пропил. Не от нужды. От скуки.

И вот он здесь. Стоит и пытается собрать себя вокруг этого воспоминания. Он купил свечу, поставил, зажёг. Ждал катарсиса. Но ничего не произошло. Только свеча горит.

Они вышли. Шурик оглянулся на церковь. Она всегда здесь была. Как и его вина. Просто факт…

Они привычно двинулись в сторону бара. Молчание их стало иным.
— Бабушка Надя меня тут крестила, — вдруг сказал Шурик. — Тайком.

Вера кивнула, как будто он сообщил курс доллара.
— А я, когда она померла, её колечко… золотое, тоненькое… спёр и пропил. С ребятами. Просто так.
Он ждал её вопроса «На кой?» или осуждения. Но Вера, не замедляя шага, сказала:
— Меня тоже крестили. Моя бабка, Люба. В деревне, под Тутаевом. Тоже тайком. Мы, выходит, оба подпольные.
Она достала сигарету, закурила с видом человека, заключающего крупную сделку.
— Давай обвенчаемся, — выдохнула она дым.
Шурик остановился как вкопанный.
— Ты чего? Ты ж в бога не веришь. Ты вчера говорила, что веришь только в курс биткоина.
— Так и есть, — согласилась она. — Но мы же крещёные. Оба. Значит, можем. А то как-то несимметрично. Живём в бабкиной квартире, пользуемся наследством, а её главный подарок — игнорируем.
— Так над нами все ржать будут, — сказал Шурик, чувствуя, как абсурд борется в нем с нахлынувшей надеждой. — Лёха с ребятами…
— Да и чёрт с ними, — пожала плечами Вера.

Они пошли дальше. Идея висела между ними, нелепая и прекрасная.

В баре своя компания уже была изрядно разогрета.
— Шурик! Верунчик! — проорал Лёха, будущий учитель ОБЖ. — А мы вас заждались! Слушайте свежий педагогический анекдот! Студенты спрашивают препода: «Можно, мы на вашу следующую пару не придем?» — «Да». — «А отмечать не будете?» — «Нет, я вообще на работе не пью!»
Стол взорвался смехом. Лёха, довольный, налил новоприбывшим в стаканы виски из стоявшей на столе бутылки и тут же выдал второй:
— А вот это про экзамен по философии! На зачете студент доказал профессору, что никаких лекций не было, да и науки такой не существует!
Новый хохот. Все ждали, что Шурик с Верой хотя бы улыбнутся и уж точно «накатят». Но Шурик смотрел на них, на этих будущих учителей, и вдруг спросил, обращаясь ко всем:
— А чему, ребята, мы вообще сможем научить наших будущих учеников? Вот чему?
Смех стих.
— Ты о чем, Шурик? — хмыкнул Лёха. — Я, например, в пед поступил, чтобы в армию не идти. А школа… Ну её.

Вместо ответа Шурик взял свой стакан и вылил его в недопитую кем-то пивную кружку.
— Я сегодня не буду, — сказал он.
— Ты чего это? Продукт-то зачем портить? Добротный вискарь! — возмутился Лёха. — А чтобы сделать «ерша», надо уж тогда пиво с водкой мешать.

И тут Вера, душа компании, всегда готовая поддержать любую попойку, вылила свою порцию туда же.
— И я не буду, — сказала она просто. — Надоело. К венцу надо готовиться.
— К какому ещё венцу? — фыркнул Лёха. — Расписываться собрались?
— Обвенчаться, — поправила его Вера.
Лёха опешил.
— Вы с ума сошли? Педагоги-безбожники, и вдруг — венчаться!
— Именно как будущий историк я и ценю архаизмы, — мрачно буркнул Шурик.
— А - попытался угадать Леха, — Вера хочет покрасоваться в красивом платье! И наделать фоток для соцсетей!
— Тебе не понять — огрызнулась Вера.

Все смотрели на них как на сумасшедших. Тема переключилась на кино. Они стали невидимыми.

Шурик разглядывал Веру. Её упрямый подбородок, длинные ресницы. Эта шумная девушка, которая когда-то  покрасила лягушкам ногти, чтобы его рассмешить, вдруг сделала самое тихое и безумное предложение в своей жизни. И она не просто согласилась быть с ним — она предложила ему нечто большее, чем штамп в паспорте. Сейчас она была не «Веркой с нашего подъезда», а кем-то гораздо большим.

Он смотрел на кружку, где плескалась их странная жертва. Свет из фонаря через окно падал на неё, и в этих желтых отблесках ему почудилось мерцание той восковой свечи. Нет, не прощение. Не искупление. Просто знак. Что путь их от бабкиной квартиры к речной набережной, возможно, не строго прямолинеен. И что их «скорее всего, разбежимся» вдруг перестало казаться таким уж неизбежным…

Забрели  случайно в церковь.
Не  молиться.
Просто так.
На фига? — бурчала Верка.

Нам привычнее — в кабак.

Пахло ладаном и воском…

Полумрак и тишина.
Очень скромненько и просто —
как живёт и вся страна.

За окном стрижи порхали.
С колокольни лился звон.

Постояли-повздыхали 
возле стареньких  икон,
оловянного кадила,
притчей книги бытия…

Ведь сюда  меня водила
в детстве бабушка моя.
И, спасая,  покрестила
потихоньку от родных.

Хоть она б меня простила — 
гроши брал из гробовых,
пропил бабкино колечко 
золотое,  и —  на кой?

Вот возьму поставлю свечку
за её за упокой…