КБШ 2. 8 Два парня из Вероны
Пьеса «Два веронца» при жизни Шекспира не издавалась и дошла до нас в единственном издании – в Первом фолио 1623 года. Не сохранилось ни одного документа, свидетельствующего о её постановке на сцене, но зато она упоминалась в списке Фрэнсиса Мереза 1598 года. Стратфордианцы предполагают, что пьеса была написана в 1594 - 1595 гг.
Один из центральных моментов фабулы пьесы Шекспир заимствовал из истории о Феликсе и Фелисмене, содержащейся в популярном в ту эпоху пасторальном романе испано-португальского писателя Монтемайора «Диана» (приблизительно 1557г). Анонимная английская версия этой сказки (текст её утерян) была поставлена при Дворе королевы Елизаветы Слугами Её Величества в 1585 году и называлась «История Феликса и Филомены»[145]. Как уже говорилось ранее, часть актёров театральной труппы де Вера одновременно были Слугами Её Величества.
Не исключено, что де Вер (или один из его секретарей-литераторов) обработал сказку и превратил её в нечто пригодное для постановки на сцене, т.е. в «Историю Феликса и Филомены».
Как раз в 1584-85 годах во дворце Елизаветы была поставлена другая анонимная пьеса – «Два итальянца: Фиделе и Фортунио», которая была зарегистрирована под названием «Фиделио и Фортунатус» и подписана инициалами Э. М. Эта пьеса, по мнению специалистов, была написана секретарём де Вера Энтони Манди. Её влияние сказалось на шекспировских «Двух веронцах», хотя и в меньшей степени, чем влияние «Дианы».
В пятом акте «Двух веронцев» шекспировский герой Валентин становится предводителем разбойников в лесу между Миланом и Вероной и устанавливает для них свои «благородные» принципы разбоя. Эти сцены очень похожи на робингудовские сцены в двух пьесах Энтони Манди – «Падение Роберта, графа Хантингтона» и «Смерть Роберта, графа Хантингтона».
Творчество второго секретаря Эдварда де Вера, Джона Лили тоже оставило свои следы в произведениях Шекспира, особенно «Эвфуэс». На «Двух веронцах» также сказалось влияние пьес Джона Лили – «Эндимион» и «Сафо и Фаон».
Географические познания де Вера, приобретённые им во время путешествия по Италии, уже упоминались в этой книге. Города Милан, Мантуа, Верона, места, в которых происходит действие пьесы «Два веронца», были хорошо ему знакомы. Итальянский учёный-ортодокс доктор Эрнесто Грилло выразил уверенность в том, что Шекспир собственной персоной был в Италии, а не почерпал сведения о ней из книг и рассказов:
«… топография настолько точна и аккуратна, что должна убедить даже наиболее поверхностных читателей в том, что поэт посетил эту страну»[146].
Долгое время шекспироведы считали шекспировской ошибкой утверждения героев пьесы «Два веронца» Валентина (I.1.54) и Спида (I.1.72) о том, что лодка Валентина проплыла из Вероны в Милан через Мантую (это ведь не портовые города!), пока не выяснилось, что во времена Шекспира в долине реки По существовала разветвлённая и широко используемая система каналов (наиболее известный из них – канал Брента). Останки этой водной системы сохранились и по сей день. Чтобы доплыть из Вероны в Милан по каналам, Валентину пришлось обогнуть подножья гор у озера Гарда, то есть проплыть через Мантую[147]. Шекспир оказался точен, а шекспироведы ошибались.
Приведём ещё несколько примеров из «географической коллекции» Уильяма Фэрины.
В пятом акте пьесы Валентин пробирается через лес пешком, его путь назад из Милана в Верону. Возлюбленная Валентина Сильвия и сопровождающий её сэр Эгламур идут тем же путём, что и Валентин. Тем шекспироведам, которым не довелось побывать на месте действия шекспировской пьесы, казалось странным, что сэр Эгламур в разговоре с Сильвией упоминает леса (V.1.11), а герцог, говоря о той же самой местности, назначает встречу у подножья горы (V.2.46).
Однако Шекспир опять оказался прав: в долине реки По, в районе озера Гарда, вдоль пешеходного маршрута, по которому прошли герои Шекспира, леса и горы очень близко подходят друг к другу. В то время как аристократы, добираясь из Милана в Верону, плыли по каналам, беглецы, желающие остаться незамеченными, шли пешком из Милана на север через городок Монза, затем на восток через Бергамо и Бресцию, далее на юго-восток в сторону Мантуи (в лесах к северо-западу от Мантуи разбойники остановили Валентина и сделали его своим главарём), и в конце концов – на северо-восток, в Верону (не доходя до подножий гор у озера Гарда).
Изображение Мантуи 1575 года (как раз в то время, когда там был де Вер) показывает, что она «была внутриземельным портовым городом, вроде Чикаго, с озёрами, каналами, гаванями, людьми, плавающими вокруг в лодках». Уильям Фэрина продолжает: «Кое-кто всё же настаивает, что Шекспир ошибочно ссылался на морской вояж, цитируя Протея, уверяющего, что Спиду не нужно опасаться кораблекрушения, ибо Протей убьёт его собственноручно на сухой земле (I.1.148-150). Желающие могут оценить размер водных путей того времени по сохранившимся останкам и понять, как легко было утонуть в этих водах, ведь даже в наши дни кораблекрушения случаются на реке Чикаго, к примеру, или на озере Мичиган. В Вероне пороги реки Адиге были настолько предательскими, что каналы старались строить так, чтобы обогнуть эти пороги. И в наши дни, выходящим из поезда на станции в Вероне, открывается вид водного канала в Милан Canale Milani».
Разные (и не самые известные) объекты в Милане знакомы Шекспиру. Сильвия намекает на монастырь Святого Амброза, удалённый от центра города (V.1.9). Ещё более удалённый и преданный забвению объект – колодец Святого Грегори, расположенный возле церкви Святого Грегори и Лаззаретто за стенами старого города. Это – место, назначенное для встречи Протея и Турио (IV.2.83).
Беседа герцога, Протея и Турио во второй сцене третьего акта показывает, что они знают, как свои пять пальцев, что Герцогский дворец (Castello Sforzesco) расположен за городскими воротами. Ланс сообщает Спиду, что его хозяин Валентин ждёт его там (за северными воротами, III.1.372-373).
Интересный пример приводит Эдвард Холмс[148]. Отец Протея Антонио, обращаясь к своему слуге Пантино, упоминает монастырь в Вероне:
«Каким, Пантино, важным разговором
Мой брат вас задержал в монастыре?»
(Акт 1, сцена 3)
Джордж Ламбин уточнил, что этот монастырь находится между кафедральным собором Святой Марии Матриколаре и часовней Святого Джовани.
Ещё один пример Эдварда Холмса. В третьей сцене четвёртого акта Эгламур спрашивает Сильвию: «Где встретимся?» – а Сильвия отвечает:
«…У Патрика, монаха;
К нему я исповедаться пойду».
Отец Патрик – ирландский священник. И Холмс задаёт справедливый вопрос:
«Почему Шекспир избрал для исповеди Сильвии ирландского монаха в итальянском городе, находящемся под испанским контролем?»
Ответ прост. Во-первых, в 1575 году Эдвард де Вер был в Милане. Во-вторых, 1575 год – юбилейный год в Риме, и в Италии было много пилигримов. Одним из почётных участников этого юбилея был ирландский священник Патрик О’Хели, который путешествовал из Мадрида в Рим. Милан был одним из пунктов следования отца Патрика. Ирландский католик на службе у испанского двора был почитаем Ватиканом (в 1576 году ему присвоили титул Эпископ Майо), ему вполне могли доверить исповедывать знатных миланских вельмож. Возможно, де Вер был даже лично знаком с отцом Патриком (хотя этому пока нет доказательств), в любом случае де Вер как минимум слышал о столь известной личности, находясь с ним в одном и том же городе в одно и тоже время.
Говоря о пребывании де Вера в Милане, трудно удержаться и не упомянуть его дерзкий комплимент нарядам миланских дам:
«… жены сапожников в Милане выглядят наряднее, чем королева Елизавета в Рождественский праздник»[149].
Шекспир рисует живые и реальные картинки Италии, увиденной глазами очевидца. Если сравнить итальянские пьесы Шекспира с пьесой Бена Джонсона «Вольпоне», место действия которой – Венеция, то сразу чувствуется разница: пьесы Шекспира – сама жизнь, пьеса «Вольпоне» – результат чтения книг. Бен Джонсон, следуя канонам классицизма, сохраняет единство действия, времени и места (в отличие от Шекспира), при этом в его пьесе упоминается только знаменитая площадь Сан-Марко и всемирно известный мост Риальто – ничего личного, специфического.
Шекспир смотрит на средний класс и простой люд сверху вниз, а для Бена Джонсона это – родная среда. Сюжеты популярных пьес Бена Джонсона сделаны на заказ, в угоду публике, для зарабатывания денег, а наслаждение автор получает от ядовитого высмеивания характеров персонажей. Шекспир пишет, в первую очередь, для собственного удовольствия, как бы участвуя в постоянном состязании с другими талантами и стремясь к первенству, а также позволяя себе сказать ту правду, которую не видят или не могут решиться сказать другие.
Бен Джонсон знает, что за попытку копнуть поглубже и сказать недозволенную правду он рискует головой. Недаром, за соучастие в написании пьесы «Эй, на восток!» он оказался в тюрьме, несмотря на влиятельных патронов и заступников, которые в конце концов и вытащили его оттуда. Шекспир не боится тюрьмы и дыбы, ибо он под высочайшим покровительством и защитой королевы Елизаветы и собственного высокого происхождения, при условии, конечно, что он неизменно лоялен по отношению к своей королеве и к власть имущим, а это Эдварду де Веру не так уж и трудно – такая лояльность у него в крови.
Пьеса «Два веронца» никогда не была популярна. И не только потому, что это – ранняя пьеса Шекспира. «Комедия ошибок» – тоже ранняя пьеса, а пользовалась и пользуется ныне большим успехом. Одна из причин непопулярности пьесы – её несимпатичный главный герой Протей. Само имя Протей (имя морского божества, способного принимать любой облик) означает переменчивый, непостоянный, хамелеон. Читатель или зритель пьесы чувствует, что за образом Протея, в какой-то степени, прячется сам автор, и это читателю или зрителю, невольно желающему идеализировать Шекспира, совсем не по нраву. А Эдвард де Вер, как всегда, неприкрыто откровенен.
Вернувшись из Италии в 1576 году, он порвал со своей женой и более пяти лет вёл богемную жизнь. Образ Сильвии отдалённо напоминает королеву Елизавету, увиденную глазами увлечённого ею де Вера. Протей забыл Джулию и любыми путями пытается добиться благосклонности Сильвии. Валентин из друга превращается в его соперника, а юный Протей не щадит соперников, так же как и юный Эдвард де Вер не щадил их (впрочем, среди соперников де Вера не было в 70-е, 80-е годы близких друзей де Вера). «Дикий вепрь» де Вер не жалел «овечку» Кристофера Хэттона[149B], задирал Филипа Сидни, высмеивал Уолтера Рэйли, который, как и Валентин простил Протея, ходатайствуя перед королевой о возвращении Эдварда де Вера ко Двору после любовного скандала де Вера с Анной Вавасор.
Де Вер заглядывает внутрь себя, анализирует свои мысли, чувства и своё поведение. Де Вер не предаёт друга, он только изучает потенциальную возможность такого предательства, создавая образ Протея, и говорит устами Протея:
«Я самому себе дороже друга.
Любовь же нам всего дороже в мире». (2.6)
Кстати, насколько это противоположно взглядам Фрэнсиса Бэкона, который писал в своих философских эссе, что «дружба – это серьёзное дело, а страсть более опасный и эфемерный вид обязательства»[150]. Кто-кто, а Фрэнсис Бэкон уж наверняка не написал бы такую пьесу, как «Два веронца».
Осуждая женскую изменчивость, де Вер и Протей пытаются понять и оправдать мужскую:
«Как сильным жаром заглушают слабый
Иль клином выбивают клин другой,
Так прежний образ, созданный любовью,
Пред этим новым образом померк». (2.4)
Когда же Протей, отвергнутый Сильвией, возвращается к Джулии (а Эдвард де Вер воссоединяется со своей женой Анной Сесил), он спрашивает себя и сам же себе отвечает:
«Что в лике Сильвии нашёл такого я,
Чего в лице у Джулии не сыщешь?
Всё есть у Джулии, и всё свежее,
Коль на неё посмотришь верным взглядом». (5.4)
***
Примечания.
145. Riverside, стр. 178.
146. Ogburn (цитирующий Эрнесто Грилло), “The Mysterious William Shakespeare,”
стр. 302.
147. Farina, стр. 27.
148. Holmes, стр. 206.
149. Holmes, стр. 207.
149B. Кролева Елизавета любила давать клички своим приближённым. Де веру она дала кличку «вепрь», а Хэттону – «овечка».
150. Riverside, стр. 178.
*********************************************************
<> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <>
*********************************************************
Свидетельство о публикации №125092401539