Философия под настольной лампой

                I
По книгам легко распознать, какого цвета империя,
И в каком объёме страниц придворная кавалерия
Исчисляется. Каменный взгляд с обложки
Может дать точный адрес – дом в Москве, иль избушка в Можге.
Ностальгия в бумаге выражается в жёлтом отливе
От бывалого солнца, пролитого чая, или
Кофе. Всё, что так и иначе
Заставляет седеть корешки, а шрифт типографии ярче
Выделять. И пока в этой комнате книги
Не имели честь знать покорённых владений сдвиги,
Здесь останется часть языка, и доселе непризнанных
Вытекающих форм, с иной территории списанных.

                II
Я ходил этим вечером в дом за углом от сада,
Зная все мои планы, она б умоляла: «Не надо!»
Надо. При мысли, что завтра всё стянет засухой,
Ответы на письма мои не в уме, но за пазухой,
Не касаясь вопросов будущего. Если б борьба колодой
Мало крала от времени, это б не стало модой,
Каждый час, что приходится ждать, строит что-то грядущее
Для слоёв, что заранее были имущие
Не по жадной шкале «выше ниже», а «счастливы, или
Нужно долго подумать». На завтрашний день всё в силе.
Закрывается город, все ценники, упаковки,
И к иному исходу ведущие автобусные остановки.

                III
Где-то есть городок, воспитавший реальность сатирой,
Я с ним связан был тесной квартирой,
Телефонами, паспортной фотографией,
И единой с заводами географией.
Там сегодня есть жизнь, в пересохшей от времени влаге,
Что-то чувствует слух, а иное лежит на бумаге,
Как огромнейший дом, затмевающий трассу на север,
Расплодивший у стен свинорой, одуванчики, клевер.
Видно, в космосе спутник был мёртв, когда дверь открывалась,
И следов на земле даже в ясные дни не осталось,
Только отблеск окна, неизвестно какого, но чёрт с ним.
Никогда друг у друга не спросим...

                IV
Нынешней осенью часто не спится. Впервые
Слышно, как листопад прикасает к себе мостовые,
И вращает Земля те ступни, что достали поверхность.
Среди рваных листов возрастает от лирики смертность,
Темнотой освещается лампа погаснув на ночь,
Мысли были в уме, и забыли, что есть он напрочь.
Дребезжит тишина, разбавляя несбывшийся шум,
С себя тело снимает уставший за сутки костюм.
Всё равно ничего. Кто выходит из улицы в дом –
Ждёт, чтоб скрыть коридор от себя неприступным замком.
Эта ночь холодна, за стеною трясётся кровать,
Чего не было здесь, хоть до счастья рукою подать.

                V
В русской речи рожденье метафор – что слёз побеги,
И в изяществе текста кружки зрачков, словно те ковчеги,
Берега не скоро, сквозится линия горизонта
Не девятым валом, но тем, что выбрало образ Понта.
Говоря «он», «она», сочинённое после, как мало значащий
Необжитый остров, в глазах матросов всю жизнь маячащий,
Под конец окажется, что мираж, да и тот лишь спьяну.
В наши дни моря, что знакомый свет в ширину экрана,
Скрип пера, как айсберг, летящий к судну, меняя точку
Своей гибели. Если кто-то оставит дочку,
Или сына, как признак вечности, кроме книжек,
Всё закончится в пятом колене – заслуг излишек.

                VI
Тяжело вставать утром, когда сторона твоего фасада
Предпочла восток. От убытка штор началась осада
Ледяного солнца, что смысл теряет при ветре ныне,
И идти в тот корпус, как жизнь мотать на родной чужбине.
Золотых церквей перезвоны льются под стать эпохе,
Когда вместе плавятся что хрущёвки, что база в Дохе,
Это всё, что слышно, идя к забору – меже дорог
От библиотек, до бычков, утопших в следах от ног.
Только стрелки часов будут знать выраженье лица при подъёме,
И уляжется тело обратно в постель, или в тесном проёме,
Пропустив вперёд дам, задохнётся от воздуха в аудитории,
Либо так и промается, либо оставит частицу в истории.

                VII
Я вижу твой почерк, страдавший изяществом в каждом глаголе,
Хорошо, что искусство не пишется также. И коли
В моей ручке чернила местами относятся к голосу разума,
Что действительно важно, останется там же, но пальцем размазано.
Чем дурнее легенда, тем слаще смакуется отчество,
Чем длинней речь в Стокгольме, тем проще любить одиночество,
И, как вывод – кривая буква дороже длительных
Аплодисментов. Великих умов всё же меньше чувствительных
Человечьих сердец. Так легко читать то, что структурой тешит
Депрессивный месяц, как кто-то скалится, то ли брешет,
Но не важно. Когда бумага исчезнет с полок,
Прибежит обратно сведённый возраст, и станет долог.

                VIII
Тишина по ночам – это роскошь для сельских просторов,
Я хочу говорить, но здесь всё окромя разговоров,
Нет ни судеб отчизны, ни личной влюблённости, ни рассуждений
Сколько завтра к чертям слать предметов. Когда изменений
Пелена развернётся в сей комнате, здесь будет пусто,
И в сонной тиши не послышится треска, ни хруста,
И к чему будет сон, если он посещает живых, оставляющих
В памяти лица. Не будет ночей, свою страсть навевающих.
Скоро вырастет снег, станет реже окно открываться,
Значит – жить. Решено. Никого, ничего не бояться.
Ничего не просить, не сбегать, если ключ не потерян.
Это всё, в чём сегодня уверен.